Однажды весенней порой

- Там, на этой вырубке, было как летом. Тепло, как летом.

Он помолчал. Собака привстала и снова растянулась у его ног.

- Расскажите мне, - сказала Рут. - Вы должны все мне рассказать.

- Он лежал под ним, под упавшим деревом. Оно ударило его со спины, точно между лопатками, чуть ниже плеч, и пригвоздило к земле. Он лежал ничком. А руки были раскинуты. Мне уже незачем было прикасаться к нему... Не было нужды.

- О чем вы думали? Когда глядели на это, на него? О чем вы думали?

- Я думал...

Как мог он объяснить ей это? Ведь он и сам не знал, не мог бы по-настоящему рассказать о тишине, которая вдруг объяла все вокруг, о том, как самый воздух, во всех уголках леса, казалось, был переполнен этой внезапной смертью.

- Мы стащили с него это дерево - уж не помню как... как-то стащили. Молодой Колт услышал, он прибежал тоже, и мы вдвоем кое-как приподняли и оттащили дерево. А потом Колт стоял и трясся, его тошнило - он же мальчишка, ему никогда еще не доводилось видеть ничего такого, и он не мог... Я стал на колени и перевернул Бена. Положил его на спину. Я уже все знал, но должен был посмотреть, это же было нужно - нужно было убедиться и послать за помощью, хоть и поздно, на случай... Просто на случай. Но я уже знал.

- Какой... - Рут взяла кружку с сидром, хотела отпить из нее, но руки у нее дрожали, и ей пришлось поставить кружку обратно. - Расскажите мне, какой он был, что с ним сталось. Расскажите мне все.

- Дерево раздробило ему ребра, раздробило всю грудную клетку.

- А голова? Лицо?

- Нет. Нет, на лице были только царапины. Он упал лицом в листья, и остались только царапины на лбу. Больше ничего. И глаза были открыты. Я закрыл ему глаза. А вот грудь - грудь как...

Он крепко сжал кулаки.

- Крови было много. Рубашка, свитер - все пропиталось кровью, и кровь все лилась. Но на лице - ничего. Только грудь, больше нигде ничего.

Рут закрыла глаза и увидела, как Бен лежит там - ребра, лопатки вдавлены в легкие, в сердце и торчат наружу, прорвав мышцы, кожу... Но лицо цело, подумала она, и лицо, и руки, и ноги. Все цело.

- Я послал его, Колта... послал на дорогу. Дент был где-то там, ставил ограду, а потом они встретили Картера и пошли за доктором... и за другими.

- Но вы остались?

- Я остался с ним. Просто сидел возле, на земле. Один на один с ним. Никогда еще я не испытывал такого. Никогда не был вот так - лицом к лицу со смертью, не видел, как она приходит и уносит человека с собой. Я не раз видел мертвых, но такого не испытывал никогда.

- Что это было? Что?

- Что-то открылось мне, - медленно промолвил он, - правда открылась, и уже раз и навсегда. После этого у меня не было больше сомнений. После того как я сидел с ним там, в лесу. Касался его. Это была смерть... И новая жизнь. Теперь я уже не буду сомневаться больше. Никогда. Это было во мне и во всем вокруг. И в нем. Перемена... великая перемена.

Он беспокойно задвигался на стуле. Собака заворчала во сне.

- Не могу передать тебе, что это было. Передать так, чтобы ты поняла.

- Но я понимаю. А то, что я думала потом, - это не важно, я передумывала это снова и снова, и каждый день все было по-другому, и я не могла ни во что поверить. Я не верила ни в бога, ни... Но в тот день я уже знала. Незачем мне делать вид, будто я не знала.

И она рассказала ему все - все, до самых мелочей. О том дне накануне, когда она возвращалась домой из Тефтона и вдруг увидела весь мир преображенным, рассказала про кусок розового кварца, и про тихий вечер с Беном, и о том, что было с ней потом в саду, как это пришло - вдруг, ниоткуда.

- Я уже знала, - сказала она.

В комнате совсем стемнело.

- Куда они понесли его тогда? Кто его нес? Кто прикасался к нему?

- Доктор, доктор Льюис из Тефтона. Мы подняли его, после того как доктор все закончил. Я сам поднимал вместе с Картером. Мы вынесли его на дорогу и положили в двуколку. И это было все. После этого нам уже нечего было больше делать.

- А потом все услышали об этом; все узнали - и Брайсы, и вся деревня, все... Но я узнала раньше. Я узнала в ту самую минуту. Как могла я узнать?

- Бывает. Между двумя людьми всякое бывает.

Рут сказала:

- Я не видела его... когда он был мертв. Все видели его - там, в доме; поднимались по лестнице наверх и глазели на него. Но я не пошла. Я боялась. Я не хотела видеть, каким он стал. Теперь я жалею, что не видела.

- Но у тебя есть то, что тебе нужнее всего, - ты можешь вспоминать. У тебя есть это, Рут.

- Если бы я поглядела на него... Вы говорите, с лицом ничего не было?

- Я тебе правду сказал. Тебе положено все знать. Я рассказал все как было.

- Мне не нужно, чтобы вы щадили мои чувства.

- Я и не пытался.

- Да. - Она поглядела на Поттера. - И теперь...

Ей казалось, что в комнате словно бы что-то изменилось, потому что наконец открылась вся правда и больше ничего не нужно было узнавать и еще потому, что она могла разделить эту правду с Поттером и понимала, ясно понимала, как все это было и для него. Что-то протянулось от него к ней, какая-то тонкая нить, которая уже никогда не порвется. Поттер. Он держал все это знание при себе - всю правду, и воспоминания свои, и чувства, чтобы разделить их с ней, когда она будет к этому готова.

- А теперь... - Но она не знала, как сказать о том, что же теперь и что дальше - как сказать о себе, о Бене. Значит, его тело лежало на земле, безжизненное, раздавленное тяжестью упавшего дерева, и кровь, просочившись сквозь одежду, напитала землю. Но лицо осталось невредимым.

Неожиданно, откуда ни возьмись, слезы подступили к горлу и хлынули ручьем, а Поттер сидел на стуле и не говорил ни слова и все же был для нее утешением, как бы перекладывая часть ее горя на себя. А она плакала так, как не плакала еще никогда, ни перед одним человеком на свете, и это было хорошо, это давало облегчение, которого она не испытывала за все долгие месяцы скорби в одиночестве. И как бы подвело под чем-то черту.

Поттер приготовил для нее и для себя еду - холодное мясо, хлеб, соленые огурцы, - и хотя Рут сказала, что еда не идет ей в горло, все же, отведав кусочек сочного розоватого мяса, почувствовала вдруг, что страшно голодна. Поттер молча смотрел, как она ест.

- Тебе надо есть. Негоже совсем забывать про себя. Ему бы это не понравилось.