Страница 5 из 75
Однако, как тут поговаривают, в Афганистане такой порядок никуда не годится. Перво-наперво, там сплошь горы, каменистые пустоши, плато да ущелья, где фалангу не выстроишь, а если и выстроишь, то она не пройдет, а хоть и пройдет, то драться ей уже будет не с кем — противник ее ждать не станет. На кой ему надо, чтобы его смяли и раздавили? Сражаться, как принято, строй против строя дикари не хотят.
Дома, прежде чем приняться обучать новонабранную пехоту навыкам обращения с длиннющей, в одиннадцать локтей, сариссой, молодых бойцов поначалу муштруют, прививая им умение держать строй. Гоняют увальней до тех пор, пока они, глядя в затылок друг другу, не зашагают как один человек. Это называется наступлением по оси. Истинная добродетель солдата — всегда быть на оси, то есть знать и удерживать свое место в фаланге, не сбиваться с ноги и точно выполнять все приказы. Настоящий солдат всегда на оси, что бы он ни делал.
Но чем дальше к востоку, тем меньшее все это имеет значение. Ни о какой оси здесь, где даже сариссу вдвое укоротили, а полной фаланге никуда не протиснуться, уже не идет и речи. В ходу лишь два принципа: «жертвуй малым для большего» и «маки своих не бросают».
— Все общепринятое и правильное осталось на Западе, — наставляет нас наш командир-лирик Стефан. — Боевые действия в Восточной Азии бывают трех типов. На равнине это конные рейды и стычки. В горах — вылазки легкой пехоты. Вот разве что против крепостей применяется правильная осада.
Но, как впоследствии выясняется, наши враги обитают по большей части не в крепостях, а в деревнях. А о том, как берутся такие селения, наши наставники нам пока что не говорят.
4
Вообще-то нашему пополнению полагалось выступить из Триполи через три дня после высадки, но на деле нам пришлось проторчать там двадцать два дня в ожидании прибытия коней и оружия. И радости в этой задержке было мало, поскольку обещанного жалованья мы так и не увидели, деньги у многих подошли к концу, и каждый выкручивался, как мог.
Доводилось и приворовывать, как это принято у спартанцев. Не нам одним — тут все воровали. Поскольку конвой не пускал новобранцев в город, то и красть, и попрошайничать, и рыться в отбросах, и менять барахло, и брать на горло приходилось на месте — прямо в палаточных городках и на подступах к ним. Как ни странно, но мы приспособились. Мне, например, удалось обновить одежонку и даже разжиться парой сапог взамен утопленных в море. Кроме того, нам с Лукой посчастливилось повстречать пару возвращающихся домой верховых, а они оказались кавалеристами из того же отряда «друзей», где служат и мои братья, и я узнаю самые свежие новости. Илия был ранен, но сейчас поправляется, хотя все еще валяется под приглядом лекарей во Фраде на юге Афганистана. Филипп (Илия старше меня на девять лет, Филипп на четырнадцать) получил повышение и уже в новом чине отправлен к дальним афганским границам с дипломатической миссией — договариваться с тамошними вождями о пропуске армии Александра через Гиндукуш в Пенджаб.
Гиндукуш! Пенджаб! Что за удивительные, волнующие кровь названия! А каковы мои братья! Вот на кого надо равняться. Другое дело, что мне до них как до неба. Такой мелкой пташке, как я, высоко не взлететь. Узнаю ли я их вообще, когда увижу?
«Друзья», или гетайры, — это сливки македонской армии, отборная конница, вступив в которую человек, можно сказать, уже обеспечивает себе положение. Воин и впрямь становится подлинным другом царя — он может делить трапезу с государем, пировать с ним и даже звать его просто по имени — Александром (хотя, честно говоря, мало кто себе это позволяет). Правда, существуют еще фаланговые подразделения «друзей», только пеших, они — петгетайры. Нос истинными гетайрами, безусловно, равнять их нельзя, поскольку сам царь не слезает с седла и все его ближайшее окружение тоже.
Теоретически каждый отряд «друзей» должен бы состоять из одних земляков, уроженцев определенных областей Македонии: Аполлонии, Боттии, Тороны, Мефоны, Олинфа, Амфиполя и Антема. Ибо именно там были набраны конники, отправившиеся с Александром в великий поход. (Кавалерию снарядили еще восемь областей, но этих всадников царь оставил дома для поддержания спокойствия в городах Греции, а также в строптивых северных селах.) На практике, однако, любой выросший около лошадей македонец, где бы он ни был рожден, всеми правдами и неправдами старается отвоевать себе место в одном из элитных отрядов. Я знал людей, которые подыскивали себе в Аполлонии жен или подговаривали глав почтенных семейств усыновить их только ради того, чтобы получить право участвовать в конкурсных испытаниях.
А испытания эти никак нельзя назвать легкими. Они проводятся на протяжении четырех дней. Первые два дня посвящены обязательным упражнениям, третий — преодолению разных преград, на четвертый проверяются боевые навыки претендента, который прежде всего обязан предъявить семь коней, причем четырех — отменно подготовленных к воинской службе. Именно из этой четверки выбирается тот скакун, которого ожидают и гонки с препятствиями, и учебная, но очень схожая с подлинной схватка. Мало того что каждый такой конь должен быть хороших кровей, но его еще и обучают лет десять, поэтому он один стоит примерно как небольшой хуторок. Понятно, что при подобном подходе путь в «друзья» открыт только сынкам богачей да персон, либо особо выделенных царем, либо весьма родовитых. Впрочем, случается, как это вышло с моими братьями, когда способных юношей из семей попроще берет под крыло и снаряжает какой-нибудь состоятельный человек.
Оба мои брата возились с лошадьми чуть не с рождения, оба успели поработать в конюшнях, а в седлах держались не хуже профессиональных наездников с ипподрома. Сколько при этом было набито шишек да синяков, невозможно сказать.
На двадцать третий день с изрядным опозданием наше становище зашевелилось. Выступаем из Триполи. Лето в разгаре, а потому металлическую поверхность доспехов приходится покрывать плетеной рогожей, иначе жгучие солнечные лучи мигом превратят ее в жаровню. Дома нас обучали с полной выкладкой и дневным пайком совершать марш-броски в тридцать миль, и мы как-то к этому попривыкли, но здесь, в Сирии, и пятнадцать пройденных миль наливают все тело тяжестью, словно сорок домашних, а двадцать просто расплющивают тебя, как все сто. Солнце уселось нам на закорки, вместо воздуха мы глотаем лишь пыль, и языки наши вывалены, как у собак.
Я пристраиваюсь рядом с Флагом, и он, видя мои мучения, бурчит что-то, по его разумению, ободряющее:
— Там, куда ты в конце концов попадешь, тебя ждут не дождутся афганцы. Любой из них шутя пропылит за день миль пятьдесят. Это пешком, а верхом так и вдвое больше. Запомни, афганец не пьет и не ест. А если отрубить ему голову, он, прежде чем упадет, успеет нанести тебе пару крепких ударов.
Нас будят за три часа до рассвета, чтобы хотя бы часть времени мы шли не по самому солнцепеку. Голова походной колонны завершает движение во второй половине дня и растекается по территории, где намечено разбить лагерь. Хвост и обоз подползают туда уже к сумеркам, отставшие тянутся до заката. За час до полудня объявляют привал: можно бы отдохнуть, но приходится разгружать ослов и мулов. Эти животные очень выносливы и в самый зной могут спокойно шагать по шесть-восемь часов, но им нужна передышка — хорошая, двухчасовая, причем без поклажи, иначе они сил не накопят. Нам бы вот так — мы отдыхаем всего минут двадцать. Только сняли мешки, давай снова навьючивать. Помнится, как-то дня через три на подобном привале Лука отошел в сторонку отлить — так Флаг посмотрел на него осуждающе и сказал, что в поспешающем на подмогу своим сражающимся собратьям солдате не должно оставаться ни капельки лишней влаги. А кому есть чем мочиться, тот, значит, по-настоящему не выкладывается, а только делает такой вид.
Ну да ладно, зато мы теперь при оружии, и раз уж у нас есть силенки, то в ходе марша не худо бы нам пройти дополнительную подготовку. Ту самую, за которую ветеранам обещано двойное вознаграждение. И нас стали гонять почем зря. Обучать всему такому, о чем мы отроду не слыхивали. А теперь вот услышали. И все слышим и слышим.