Солянка по-афгански

Погодка стояла изумительная. Лёгкий мороз. Ослепительно сиял пушистый снег, мягко укутавший притихший кишлак. Кишлак был пуст, и мы ходили по брошенным дувалам, хозяйским глазом осматривая скудный крестьянский скарб. Уже ближе к середине кишлака, увидел своего боевого друга, Виталю Павлова из Питера.

Мы вместе проходили службу в одной учебке, бегали в самоволки и даже сидели на губе. Нас хотели оставить сержантами, но, как говориться, от судьбы не уйдёшь, и за очередную самоволку нас сослали в Афганистан. Мы ехали вместе и попали в один полк, и в одну роту, просто его придали пехоте, и поэтому за всё время операции я его не видел.

Это был типичный оккупант, заросший упругой щетиной. На ремень за ноги была подвешена задушенная курица. Он по-хозяйски смотрел по углам, и даже когда я его окликнул, с трудом оторвал взгляд от своего занятия чтобы посмотреть на меня.

Тепло, поприветствовав друг друга, мы стали делиться новостями. Его рота держала оборону невдалеке от этого кишлака, и местоположения не меняла за всё время проведения операции. В наряды его никакие не ставили, и поэтому он преспокойненько отдыхал.

Мы пошли вместе шмонать кишлак. В одном дувале нашли старый генератор тока, с мощным литым корпусом, размером почти с "запорожец". Казалось невероятным, что такую машину можно затащить так высоко в горы. Позвали офицера, он тоже с удивлением посмотрел на это "чудо техники" и приказал взрывать.

Мне было жалко губить такой интересный механизм, который приносил, наверное, большую помощь жителям кишлака, но надо, так надо. Заложили тротил под корпус, размотали бикфордов шнур и побежали прятаться за угол другого дувала. Прогремел взрыв, разметав кровлю над генератором. Машина спрыгнула с анкерных болтов, и массивный чугунный корпус дал трещину. Мне было жалко старого доброго работягу, и людей, которые затащили его сюда.

Вскоре засобирались, и стали оставлять кишлак. Мы простились с Виталей, он пошёл на позиции своей роты, а я вскарабкался на БТР и поехал в расположение полка. Через полгода Виталю тяжело ранили. Он первым входил в дувал, и когда раскрыл дверь, то дух выстрелил в него в упор. Две пули вошли в него, одна отстрелила локоть, а другая застряла в тазу. Когда он рухнул на порог, то разведчики стали стрелять в духа, в проём двери, а дух в разведчиков. Душману удалось ранить офицера, прежде чем его самого завалили разведчики. Все пули просвистели над Виталей. В Кабуле хирурги пытались без рентгена достать пулю из таза, оставив на память страшные разрезы, спереди и сзади, но пули не нашли. Ему её достали лишь в госпитале в Риге. Отстреленный локоть, мешал двигаться руке, и она заметно ослабла и усохла. После дембеля я навещал Виталю в Питере, он постепенно опускался, связавшись с наркоманами, и рассказывал страшные истории за кружку пива, в шалманах на Ульянке, получив почётную кличку "Коммандос".

По пути в полк проезжали расположение афганской части. Днём церандоевцы подъехали к большому перекрёстку, и занимали позиции вокруг него. Кто-то прямо на перекрёстке, колол дрова из свилеватого кедра, с прочными перекрученными волокнами, которые плохо пилились, а тем более кололись. Какой то церандоевец, яростно стучал топором с нанизанным на него поленом, по замёрзшей земле, громко выкрикивая какие то ругательства себе под нос. Полено не поддавалось, и он в сердцах бросил топор на землю, и ходил, поднимая руки, и громко выкрикивал отборные ругательства.

С нашим БТРом поравнялась машина из афганской колоны, где на куче барахла лежал какой-то обдолбленный церандоевец, с кривыми, как есть, глазками. Увидев нас, он стал размахивать недокуренным косяком, предлагая разделить с ним радость, кто-то из дедов перегнулся и взял с благодарностью касяк из его рук. Афганец что-то дружелюбно залопотал, энергично размахивая руками. Машина тронулась и поехала дальше.

Пока машина стояла, я рассматривал барахло, на котором он лежал. Там были ватные одеяла, коврики, посуда, алюминиевые бабайские чайники с кривыми носиками, всякая разная утварь, то, чего мы никогда не брали. Церандоевцы обдирали своих же афганцев до нитки, выгребая почти всё, не гнушаясь мелочами.

Вечер прошёл нормально, деды "утрамбовались", и мне в ближайшем углу у входа, выделили вполне приличное место, недалеко от печки. Пайку на ужин разогревали в "цинке" от патронов, сразу на всю компанию, добавляя к каше тушёнку. Резали где-то раздобытый лук. К чаю выложили, только что добытые конфеты. Ведь по большому счёту человек в 18–19 лет ещё ребёнок, и не его вина, что в эти годы приходиться убивать и делать эту грязную, мужскую работу.

После сытного ужина долгожданный отбой. Во второй половине ночи экстренное построение. Все быстро высыпали из палаток. Всем объявили, что у пехотинцев, которые держали оборону метров на 500–700 выше нас на хребте, 1,5 часа назад пропало 4 человека, весь дозор. Вокруг позиций всё было истоптано, т. к. пехотинцы всё время ходили за дровами, но вскоре мы нашли свежие следы.

Бросились на поиски, но следы вывели на дорогу и пропали, да и тёмной ночью, в плотном лесу, по целинному снегу, не очень-то побегаешь. Потоптавшись по снегу около 2-х часов, вернулись обратно.

Странно устроена жизнь, через полгода, когда мы вели боевые действия на Панджшере, разбили банду полевого командира Аттика. Среди пленных был один из 4-х беглецов, но уже инструктором по стрелковому вооружению у душман.

На утро командир полка рвал и метал, спокойная жизнь кончилась. Целый день мы устанавливали мины с растяжками, вокруг расположения полка. Причём меня дали в помощь трём дедам, так что мины пришлось устанавливать самому.

Деды рисковать не хотели, т. к. скоро дембель, а у меня, молодого сержанта, всё впереди. Мы устанавливали хитрые мины, в которых был предусмотрен механизм против съёма. Поэтому для ликвидации минного поля устанавливал дополнительный детонатор с часовым механизмом, в специальное гнездо. Часы поставил на 36 часов, т. е. "зазвонить" они должны были послезавтра утром, в 6-00.

Натянули в одном месте растяжки и видим, что прямо на растяжку идёт боец с топором, видно по дрова. Мы закричали ему, т. к. он шёл в вдалеке, метров 500 от нас. Хорошо, что мы его заметили, и он понял, что впереди мины, и развернулся назад. Такое частенько бывало, что заходили на минные поля, поставленные нашими несколько лет назад, т. к. карт минных полей, зачастую, не составляли.

В одном месте вышли к дороге, которая петляла вдоль ущелья. Вечер всё окрасил в голубые тона. Внизу шумела река, извиваясь между заросших кедрачом, и засыпанных мягким снегом, хребтов.

На дороге, над обрывом стоял подбитый бронетранспортёр, времён Великой Отечественной войны, с открытым верхом и металлическими бойницами по бокам. Возле него у костра топтались два церандоевца. Подошли к ним, закурили. Попытались поговорить, но они почти не понимали по-русски. Стремительно темнело, и надо было возвращаться в расположение полка.