Страница 21 из 25
– Ставки на нее были на Утопалках ошеломительные. В тот день я потерял все.
– Все?
– Да – три медных докса.
– И какого результата ожидали?
– Если честно… что родятся такие маленькие лодочки, которые смогут сами грести большими плавниками-веслами.
– Опаздываете на встречу, хозяин.
– Погоди! Отвернись! Мне срочно нужно сделать кое-что неприличное.
– Ну, хозяин…
Шпионы торчали на каждом углу. Патриотисты в серых дождевиках маленькими группками важно вышагивали через толпу, широко расступавшуюся в стороны; руки в перчатках – на рукоятках дубинок, на лицах – тупое самодовольство головорезов. Тегол Беддикт, завернувшись в одеяло, как в саронг, шел с мягкой грацией отшельника – приверженца какого-то тайного, но безобидного культа. По крайней мере, Тегол надеялся, что производит такое впечатление. Выходить в эти дни на улицы Летераса значило подвергаться немалому риску – такого не было при короле Эзгаре Дисканаре, в дни блаженного наплевательства. Хотя появлялся привкус интриги и опасности в каждом путешествии – пусть даже до овощной лавки за переспелыми корнеплодами, – от нервного напряжения трудно было избавиться, и неважно, сколько у тебя заплесневелой репы.
В данном случае дело усугублялось тем, что Тегол и впрямь готовился к подрывной деятельности. Одной из первых жертв нового режима стала Гильдия крысоловов. Карос Инвиктад, куратор Патриотистов, сделал ход в первый же день на новой должности, отправив сотню агентов в Крысий дом, скромную штаб-квартиру Гильдии, где и были произведены аресты десятков крысоловов, оказавшихся позже (все до единого) иллюзиями, – эта подробность, разумеется, не разглашалась, дабы не вызвать хор насмешек над грозными Патриотистами.
В конце концов, у тирании нет чувства юмора. Слишком упивается собственной важностью. Поэтому неизбежно возникает непреодолимый соблазн – разве это не извиняет мои нечастые шутки? Увы, Патриотистам не хватает гибкости в таких вопросах; смертельное оружие против них – саркастическая насмешка, и им это известно.
Перейдя канал Квилласа по небольшому мосту, Тегол попал в менее помпезный северный район и нырнул в кривой тенистый переулок, бывший прежде грязной улицей – до изобретения четырехколесных фургонов и парной упряжи. Вместо обычных для такого проулка хибар и тайных ходов здесь стояли лавчонки, которые с виду почти не изменились за последние лет семьсот. В первом справа, «Полутопорном храме трав», воняющем, как переполненная сточная канава, можно было обнаружить ведьму со сморщенной физиономией, живущую в выгребной яме; а драгоценные растения росли на берегу или прямо в кишащем насекомыми водоеме. Поговаривали, что ведьма так и родилась в этой жиже и человек она только наполовину, что ее мать родилась там же, и мать ее матери, и так далее. Правдивость таких заявлений принималась без вопросов – Тегол и представить не мог, чтобы разумный человек – и даже неразумный – добровольно согласился на такое погружение.
Напротив «Полутопора» находилась узкая дверь в лавчонку, торгующую короткими отрезками веревки и деревянными шестами в полтора человеческих роста. Тегол понятия не имел, как может выживать настолько узкоспециализированное предприятие, особенно на таком слабом, ограниченном рынке, однако эта самая дверь оставалась открытой почти шесть веков и запиралась только на ночь – с помощью короткой веревки и деревянного шеста.
Ассортимент в лавчонках дальше по переулку объединяла лишь необычность. Деревянные столбы и колышки в одной, сандалии-тапочки – в другой, в третьей – строго тапочки. Лавочка, где продавались протекающие горшки – вовсе не бракованные; все горшки были намеренно сделаны протекающими – с точно рассчитанным расходом; где-то продавались неоткрываемые коробки; где-то – ядовитые краски. Керамические зубы, бутылочки, наполненные мочой беременных женщин, громадные амфоры с мертвыми беременными внутри; экскременты ожиревших боровов; миниатюрные домашние животные: собачки, кошки, птички и всевозможные грызуны – все уменьшенные в размерах с помощью тщательного отбора поколение за поколением; Тегол видел сторожевых собак не выше его лодыжки; миленькие и визгливые, они, вероятно, вселяли ужас в мышек с ноготок и кошек, которых пожилые женщины носили на большом пальце ноги с помощью хитроумной петельки на сандалии-тапочке.
Со времен объявления Гильдии крысоловов вне закона у Бедового переулка появилась новая функция, к которой Тегол подключился с беззаботностью новичка. Сначала он зашел в «Полутопор», продравшись через лианы за порогом, и вовремя остановился, едва не нырнув головой, вперед в грязную лужу.
Раздались плеск, слякотное чавканье, потом из заросшего высокой травой пруда появилось темнокожее морщинистое лицо.
– Это ты, – произнесла ведьма, скорчив гримасу и высунув длиннющий язык с присосавшимися пиявками.
– А это ты, – ответил Тегол.
Красный протуберанец со всеми подружками убрался на место.
– Ныряй, поплаваем, мерзкий человек.
– Вылезай, и пусть кожа в себя придет, Мунуга. Я же знаю, что тебе едва тридцать лет.
– Я – пример благоразумия.
– И предупреждение: не злоупотребляй водными процедурами. Ну и где жирный корень?
– Сначала, что ты мне принес?
– Что и всегда. То единственное, что тебе нужно от меня, Мунуга.
– Хочешь сказать то единственное, чего ты не дашь!
Вздохнув, Тегол достал из-под своего импровизированного саронга маленький флакон и показал его.
Женщина облизнулась – весьма замысловатым образом.
– И что там?
– Молоки капабары.
– Но мне нужны твои.
– Я не произвожу молоку.
– Ты знаешь, о чем я, Тегол Беддикт.
– Увы, нищета укоренилась слишком прочно. Да и пропали у меня все стимулы быть производителем. В конце концов, что за мир я наблюдаю вокруг? Зачем ему рожать дитя?
– Тегол Беддикт, ты не способен родить дитя. Ты мужчина. Роды предоставь мне.
– Вот что я скажу: вылезай из этого супа, вытрись и дай взглянуть, на что ты похожа, а там кто знает? Случаются разные чудеса.
Нахмурившись, она что-то ему протянула:
– Вот твой жирный корень. Давай флакон и убирайся.
– С нетерпением буду ждать следующей встречи…
– Тегол Беддикт, ты хоть знаешь, для чего нужен жирный корень? – Женщина подозрительно прищурилась, и Тегол понял, что, если ее в самом деле просушить, она может оказаться вполне симпатичной – для амфибии.
– Нет, а что?
– Тебе предлагали использовать его каким-то необычным способом?
Он покачал головой.
– Точно? Никакого необычного чая, пахнущего желтым?
– Пахнущего желтым? Что это значит?
– Понюхаешь – поймешь. Значит, не пробовал… Хорошо. Убирайся, я кисну.
Торопливое отступление из «Полутопора». Далее к «Неизмеримым горшкам Груля». Видимо, название должно было подчеркивать бесподобное качество, поскольку сами горшки продавались как часы для алхимических опытов и прочего, а все это требовало неизменной скорости потока.
Тегол зашел в тесную сырую лавочку.
– Ты всегда морщишься, когда заходишь, Тегол Беддикт.
– Доброе утро, Похвальный Груль.
– Скорее уж серое.
– Миленький горшок…
– Это мензурка.
– Я так сразу и подумал.
– Цена обычная.
– Почему ты всегда прячешься за горшками, Похвальный Груль? Я только и вижу, что твои руки.
– Мои руки – главное во мне.
– Ладно. – Тегол достал недавно добытый спинной плавник. – Набор шипов, на сей раз от капабары. Диаметр равномерно уменьшается…
– Откуда ты знаешь?
– Ну, это же видно – к хвосту они все меньше.
– Да, но насколько именно?
– Сам решай. Тебе нужны орудия, чтобы делать дырки. Вот… сколько… двенадцать. Как можно быть недовольным?
– Я разве сказал, что недоволен? Положи их на прилавок. Возьми мензурку. И убери свой клятый жирный корень.
Дальше через дорогу, в лавочку крохотных животных, к Бистмонгер Шилл – зазывале-звероторговке, что, шаркая на стоптанных каблуках, постоянно переставляла туда-сюда маленькие клетки. Она, как обычно, восторженно завизжала при виде принесенных ей мензурки и жирного корня. Злые жены используют корень, чтобы уменьшить яички мужа; а Шилл использовала уменьшающие свойства корня для своих питомцев, подливая им желтопахнущий чай в постепенно увеличивающихся с помощью дырявой мензурки порциях.