Игорь. Корень Рода

Братья обнялись, обменялись глубокими взглядами одинаково синих очей, подёрнутых скупой мужской влагой, ещё дважды обнялись и похлопали друг друга по спинам. Юлдуз, что стояла с сыном поодаль, не могла слышать их тихой беседы и даже не поняла, на каком языке они говорили, но невероятная печаль и смертельная тоска этого прощанья задели её чуткое сердце. В этот миг Хурр обнял Юлдуз, да так крепко, что она едва не задохнулась. Он поцеловал её в уста, в огромные, полные слёз очи и, не в силах глядеть в них, перевёл взгляд на Халима, потрепал его по пышной копне чёрных волос.

– Масс салям, будь здрав, малыш! – он передал ему что-то и пошёл к Грозе. Они вышли за ворота, Калинка помог столкнуть лодку в воду, Хорь сел на вёсла и лодка стала быстро отдаляться от берега.

– Ну что, княже, можем готовиться в обратный путь, добра и пленников у нас достаток, – рёк довольный воевода Фарлаф. – Видишь, всё получилось так, как мы тебе рекли, жаль только, что половину такой ценной добычи придётся отдать Кагану.

Князь медлил с ответом.

– Хорошее тут место, – повторил он свою мысль. – То, что мы сегодня мечами добыли, можно без всякого сражения иметь постоянно, если оседлать сию золотую жилу.

Воеводы переглянулись меж собой.

– Каждый по-своему зрит, княже. Мы, как воеводы, а ты, как князь. Какую часть воинов велишь оставить здесь, чтоб держать в руках все эти грады и полуостров, а какой велишь с добычей идти домой? – Тут же спросил Фарлаф.

– Поразмыслил я просто, воеводы, может оно когда-то так и выйдет, да не сейчас.

Стоя в последней из уходящих лодий, Гроза глядел на покидаемый берег острова Абаскун, где кроме чужих стен оставлял он своих самых родных людей. Впервые за многие десятилетия очи его не были пустыми, они горели болью и страданием, болью, которая кажется, окончательно испепеляла в душе всё, что в ней осталось живого. Лодьи, одна за одной, стали огибать остров и уходить на полночь. Когда град уже скрылся за лесом и зарослями марены, на пустынном берегу у одинокого дома на возвышенности он увидел несколько человеческих фигур – высокую сутулую мужскую, две женские и одну маленькую. – Они! – перехватило в груди сотника, и он невольно переглянулся с Хорем, который тоже во все очи глядел на стоящих у одинокого дома.

Гроза понимал, что на сей раз прощается навсегда. Больше не будет надежды на встречу, никакой и никогда! Мимолётное прикосновение Звениславы жгло чело, а внутри звучали её слова: зачем ты пришёл к нам, как тот хазарин, чтобы убивать и грабить чужие дома?.. И хотя она простила его, и они расстались по-доброму, на душе было только чувство вины и непомерная горечь.

Старый мореход, который ведал из разговоров воинов, что у сотника на берегу остался родной брат, глядя на его терзания, молвил:

– Всё оно, рабство проклятое, виновато. Забирает не только людей, но и жизнь их калечит, и души. Будь доволен, сотник уже тем, что он жив и здрав…

– Я ведь хотел долю свою за сей поход Звениславе оставить, мне то оно зачем, да не решился, чуял, не возьмёт она! – горьким шёпотом выдохнул Гроза Хорю.

– О том и я подумал, и потому кое-что из нашей доли в лодку бросил, когда тебя, сотник, беспамятного доставлял, – так же негромко ответил десятник. – Перед рассветом мы с Калинкой тот сундук с добром в мастерскую занесли, и я слово взял с Калинки, что он скажет о нём женщинам только после нашего ухода…

– Добре, – кивнул сотник и привычно провёл дланью над ярлом. Ощутив под рубахой пустоту, молвил со вздохом: – Я вернул Звениславе её обережник. Столько лет хранил, и всё-таки он меня к ней привёл. Теперь пусть далее Звениславушку оберегает…

Хорь только кивнул. Его жилистая стать опять вытянулась в сторону берега, как будто к ногам были привязаны невидимые каменья, а тело стремилось вырваться из оков и умчаться ещё хотя бы на несколько сладких мгновений туда, в уютный дворик за невысоким дувалом, где сейчас плачет – он чувствовал это – его Юлдуз, рассыпав волнистые волшебные волосы по округлым плечам. Рядом с ней, насупившись, держит в руках последний подарок странного Хурра пятилетний темноокий малец. Маленькая лодочка в его руках качается и плывёт по невидимым волнам, как сейчас качается большая лодка с настоящими воинами, на которой Свободный уплывает всё дальше от Юлдуз и Халима, от острова Абаскун, от берегов Гургенского моря в свою далёкую северную страну…

Киев

После ухода дружины в дальний поход на Хвалисское море прошло два месяца. Последние летние дни выдались жаркими. Воевода Олег, разумея, что вернётся дружина поредевшей, основательно готовил молодых воинов, да и кочевники могли наскочить лихим вихрем в земли Руси, а опытных воев в Киеве осталось не так уж много. Варяжская дружина, что составляла ещё со времён Олега Вещего костяк Киевской дружины, ушла в полном составе с воеводой Фарлафом. Оттого у воеводы Олега под началом осталась не такая уж и большая сила: полки Подольский, Берестянский, Древлянский да Северский были полками более по названию, нежели по численности. И сии немногие силы нужно было сплотить так, чтобы при случае они могли дать добрый отпор. Потому старался воевода Олег держать свою невеликую дружину в полной готовности. Рабочих рук и так не хватало, а тут ещё учения и сборы, – действия киевского воеводы вызывали недовольство, но в душе каждый разумел, что без того и полевые работы, и собираемый урожай могут оказаться во вражьих руках.

Олег вообще забыл, когда ночевал в своём тереме; он поселился на это время в изведывательском доме в самом дальнем уголке Ратного стана. Он помнил уроки своего отца и разумел необходимость доброй Тайной службы, оттого в укромном доме появлялись иногда постаревшие изведыватели и вели с воеводой, как прежде с князем Ольгом Вещим, свои особые беседы. От Ерофеев изредка прибегала черноволосая молодая девица, востроглазая и гибкая, что тростинка. Она сообщала на словах, что велели передать отец и брат, приносила небольшую бересту или клочок тряпицы с непонятными для стороннего человека знаками. Это давало возможность Олегу знать замыслы кочевников, ромеев и иных ближних и дальних беспокойных соседей.

Вот и нынче Олег вернулся запылённый и пропотевший, первым делом ему хотелось освежиться. Раздевшись, с наслаждением погрузился в тихую воду небольшой непровской затоки. Грёб неторопливо и, немного поныряв, повернул назад. Вышел из воды умиротворённый и расслабленный. Едва успел надеть порты, как трижды прозвенел колокольчик, два раза подряд и один чуть погодя. Стременного нет, значит нужно идти открывать самому. Накинув рубаху и на ходу застёгивая пояс, пошёл отворять незаметную калитку в высокой изгороди, отделяющей Ратный стан от остального града. За калиткой узрел лукаво улыбающуюся младшую дочь Ерофея, в простом сарафане, с оберегом на загорелой шее и корзинкой, полной алой малины, в руках.

– Здравия, вуйко, вот матушка передала малины доброй, а то ведь у вас тут только тёрн да шиповник растут, – затараторила востроглазая девица. Олег, прежде чем затворить калитку, глянул на едва заметную тропку, по которой пришла его гостья.

– За мной никого, я поглядывала, как всегда, – шепнула девица.

– Пошли, расскажешь, как там отец с братом, всё торгуют в Таврике?

– Да скоро возвращаться должны, жена дядьки Стародыма матушке говорила, они на торжище встретились случайно, ей, как всегда, он подарок со знакомыми купцами передал, – всё так же беззаботно щебетала девица. Для стороннего человека их разговор был обычной болтовнёй, а на языке изведывателей это означало, что воеводе Олегу отец и брат передали через своих людей тайное послание.

– Посиди пока, а я малину пересыплю. – Олег пошёл с корзинкой в дом, а девица уселась на лаву в тени старой ветлы. В это время со стороны Ратного стана послышались шаги и недовольный женский голос. Кто-то шёл к дому – несколько человек, но недовольно возмущался только властный женский голос.