Игорь. Корень Рода

– Что с ней стало, брат? – более простонал, нежели проговорил Гроза.

– Она… она выходила меня, а сама…сама потом умерла от лихорадки, тогда многие умерли… вот, – тяжело молвил младший и, воздев обе ладони к небу, провёл ими сверху вниз по своему лику, прошептав что-то одними устами и опустив очи. Этот привычный для мусульманина жест кольнул старшего брата в сердце. – Она мне как мать и сестра была, без неё и меня бы не было, хотя зачем, всё равно моя жизнь ничего не стоит…

Сильные рамена Грозы поникли, очи повлажнели.

– Знаешь, брат, может, так оно и лучше, – рабская жизнь, тем паче девы пригожей, в сто раз тяжелее смерти… – тихо проговорил младший, не поднимая очей.

– Ничего, Калинка, теперь всё позади, отныне ты свободен, поедем домой! Желаешь, я твоего хозяина в рабы определю, а? – Гроза обхватил брата за плечи и привлёк к себе.

Калинка молчал, как-то настороженно затаившись в объятиях, как только что пойманный дикий зверёк. Потом, не поднимая очей, покачал головой.

– Я не поеду, брат…

– Отчего? – изумился Гроза, отстраняясь и растерянно удивлённо глядя на младшего.

– А зачем? – поднял исполненные жуткой тоски и боли очи Калинка. – У меня ни семьи, ни жены, ни детей своих быть не может… Зачем я такой там у нас, в Таврике, удивлять при таком росте своим женским голосом, в скоморохи идти? Тут я на своём месте, привык, оброс уже, как тот камень мхом за сорок то с лишним лет. Кому на родине нужна моя никчёмная жизнь? К тому же я мусульманин, так что и боги у нас теперь разные. – Младший сжал смуглый кулак, и сутулый его стан сгорбился ещё более. – Вот ты рёк, что покарал того хазарина, который Звениславу выкрал, и про смерть жидовина-купца, что продал нас в неволю вечную, поведал, да толку то? Ничего ведь уже не изменить…

– Мне ты нужен, брат! Я ведь вас со Звениславой всю жизнь, разумеешь, всю жизнь искал, и только ты один у меня теперь есть. Как же я тебя здесь брошу?

– Ладно, давай в другой раз договорим, мне идти надо, хозяин будет сердиться, – отвечал Калинка, вставая. Они снова крепко обнялись, прощаясь. Уже отойдя на пару шагов, младший обернулся и с ещё большей тоской глянул в очи старшего. – Уходить вам нужно отсюда, брат, иначе беда будет, тут своя жизнь, вы чужие! Скажи это своему князю, уходите, пока большинство из вас ещё живо!

Гроза растерянным взором проводил его высокую сутулую стать, быстро скрывшуюся за углом.

Глубокой ночью, когда жара спала, и с моря заструился лёгкий освежающий ветерок, изведывательская сотня неслышно потекла к старой каменной крепости и окружила подворье бека. Запели в ночи русские луки, и от метких стрел почти без стонов пали охоронцы, что расположились у ворот и в башенках по углам подворья. Несколько теней, поддерживая друг друга, проворно поднялись на стены, и вскоре ворота приотворились, впуская сотню. Часть изведывателей устремилась к дому бека, убирая по дороге метательными ножами и сулицами редких стражников, что попадались по ходу движения, а остальные быстро рассредоточились вдоль ограды, крепко заперев ворота.

– Помните, дом особо не рушить и не жечь, – напомнил Гроза перед решающим броском. – Из жён молодого бека две-три лепших пленницы князю отправить, как обычно, остальных воины берут себе, как добычу, – мрачно проговорил сотник. Очи его сами собой опустились долу, а по скулам пробежали желваки.

В дом по приказу Грозы ворвались сразу с нескольких сторон. Тяжёлые и окованные медью двери были закрыты изнутри, но вырезанные в виде сложных узоров деревянные решётки – шебеке – были не настолько прочны, чтобы выдержать могучий натиск русов. В доме, щедро освещённом множеством светильников, началась рубка. Прямо перед Хорем и его десятком, первым ворвавшимся в дом, встали около пятнадцати воинов, среди которых в добром вооружении с наплечниками и железными пластинами на груди и животе возвышался над прочими… высокий и сутуловатый брат их сотника.

Десятник тут же ринулся вперёд, по ходу уложив двух восточных воев. Худощавый Хорь, как и его наставник Берест, совсем не походил на грозного и опытного воина, и от него не исходила сила и мощь, потому любой, даже опытный боец не воспринимал его, как достойного противника. Так и вновь обретённый брат Грозы, решив разделаться с простаком одним мощным ударом, решительно взмахнул своим изогнутым мечом и… непостижимым образом промахнулся. Красивый меч полетел в сторону, а у собственного горла он ощутил острый клинок «худощавого».

– Ты брат нашего сотника, потому оставайся жить пока… – проговорил Хорь, глядя в голубые очи высокого неожиданно твёрдым взором. Рослый воин по знаку десятника сноровисто скрутил руки Калинки за спиной и толчком ступни в коленный сгиб заставил его стать на колено, тут же, прихватив конец верви за лодыжку пленника. А Хорь уже мчался далее, разя врагов или сбивая их с ног неуловимо скорыми, но мягкими движениями. Схватка с охраной бека продолжалась недолго. Когда подоспел сотник с несколькими воинами, основное уже было сделано.

– Гроза, молодой бек весьма ловок оказался, ускользнул через тайный ход, о котором мы не знали, но несколько главарей заговора взять удалось. Кстати, я и брата твоего прихватил, живым. Он в охране был, – доложил разгорячённый схваткой Хорь.

– Сотник, все жёны из гарема бека целы и невредимы, сейчас приведут, сам поглядишь! – крикнул второй десятник. Воины с верхнего яруса уже влекли перепуганных, закрывающих по привычке лики жён, с некоторых платки были сорваны, чтобы не прятали своей красы.

Лежавший ничком на узорчатом каменном полу, Камил-Калинка вдруг дёрнулся, перевернулся на бок и тонким женским голосом воскликнул на тавро-русском, но с сильным налётом чужого языка:

– Брат, вели не трогать мать молодого бека – Гульсарию, я прошу тебя, ты не можешь её обидеть, потому что она…она…

– Кто она…? – прохрипел сотник.

– Звенислава, – опустив очи долу, тихо молвил связанный.

Сотник на негнущихся ногах отошёл к лестнице и обессилено опустился на мраморную ступень. Всё, что происходило вокруг, ушло куда-то и с трудом пробивалось неясным гомоном сквозь звон и шум в его собственной голове. Он не внимал тому, как воины делили добытых в бою жён. Не слышал, как Хорь подошёл к связанному тучному купцу коврами – «почтенному Мусе», дрожащему от страха и просящему пощады в обмен на щедрую плату, которую они могут получить от родственников за его, Мусы, свободу. Он клялся, что пришёл сюда случайно, что ничего не знал о заговоре, но расскажет всё, что знает. Он даже не узнал в десятнике урусов жалкого нищего с базара.

– Ты же рёк сегодня днём, что она погибла от лихорадки, давно, ещё в молодости? – С трудом проговорил Гроза, обращаясь к брату.

– Я боялся, что ты заберёшь её с собой, а у меня кроме неё никого нет! – отвечал, извиваясь на мозаичном полу, Калинка.

Воины, оказавшиеся рядом и не понимавшие, что происходит, на некоторое время замерли. Хорь тоже отошёл от пленённых заговорщиков и стоял в ожидании приказа сотника. Только пожилой десятник Смурной вынул нож и, подойдя, несколькими короткими движениями освободил Калинку. Тот уселся тут же на полу и обхватил голову руками.

Гроза сидел на лестнице, вперив взор перед собой. Сколько раз за прошедшие годы он жил мечтой встретить любимую, рвался во все дальние походы, тайно, не признаваясь даже самому себе, надеялся на встречу. И вот, когда все надежды уже сами собой утекли вместе со временем, когда он уже почти смирился и ни на что не надеялся, когда уже и не просился в дальний поход, а его направили скорей по указанию воеводы Олега, теперь… – эта неожиданная встреча с братом, всполох надежды и… известие, что она умерла. А сейчас… Внутри было пусто и гулко. Как много всего вместил в себя этот бесконечный день!

Оба десятника и все находившиеся в помещении воины молчали, даже просящий о пощаде торговец коврами, уразумев, что урусам сейчас не до него, перестал причитать и умолк. Наконец, Смурной подошёл к освобождённому пленнику и что-то тихо сказал ему. Тот тяжело встал на ноги и, подойдя к сидевшему на ступенях брату, коснулся его плеча.