Страница 15 из 18
Попав в царскую немилость, оставил службу и поселился в Москве, где посвятил себя литературному творчеству; в 1820-х гг. получил признание как поэт и литературный критик. В начале 1830-х гг. вернулся на государственную службу; в 1834 г. – статский советник, вице-директор Департамента внешней торговли и камергер Высочайшего Двора.
В начале 1834 г. тяжело заболела дочь П. А. Вяземского – Прасковья (Пашенька). Вместе с женой Верой Федоровной, урожденной княжной Гагариной, и тремя дочерьми: Марией (1813 г.р.), Прасковьей (1817) и Надеждой (1822) П. А. Вяземский отправился для лечения дочери за границу. 11 августа 1834 г. на пароходе «Николай I» они отплыли из Кронштадта в Травемюнде; далее, через Гамбург, Ганновер, Геттинген и Кассель, прибыли в Ганау, где европейская знаменитость, доктор И.-Г. Копп определил у Прасковьи обострившийся туберкулез и посоветовал для лечения Южную Италию. Минуя Баварию и Австрийские Альпы, Вяземские проехали Сардинское королевство и Великое герцогство Тосканское и 30 ноября 1834 г. приехали в Рим.
В феврале 1835 г. состояние Пашеньки немного улучшилось, и Вяземский, оставив ее на попечение матери и сестер, один поехал в Неаполь, 11 февраля он отметил в записной книжке: «Зажег сигару огнем Везувия в 12 часов утра». Однако уже через несколько дней он получил сообщение о серьезном ухудшении здоровья дочери и выехал в Рим.
11 марта 1835 г. княжна Прасковья Вяземская скончалась и на третий день была похоронена на римском кладбище Тестаччо. Спустя неделю, Вяземский, чтобы отвлечь и утешить жену, предложил ей совершить поездку к Неаполитанскому заливу. 26 марта они осматривали Неаполь, на следующий день – Помпеи, а 28 марта апреля, уже из Салерно, ездили смотреть развалины греческих храмов в Пестуме. 29 марта они весь день плавали на лодке между Виетри и Амальфи, восхищаясь красотой амальфитанского побережья.
Возвратившись через горный перевал на ослах на неаполитанский берег, Вяземские плавали на лодке в Сорренто, а оттуда – на остров Капри, где посетили знаменитый Голубой грот. Вяземский написал в те дни в записной книжке: «Голубой грот – лежа вплываешь в маленькой лодке – точно голубое и чудесное – обратно в Сорренто – на ослах в Кастелламаре – прелестная дорога – померанцевый сад на скалах».
2 апреля 1835 г. Вяземские уехали из Неаполя в Рим. Оттуда 10 апреля князь Петр Андреевич, в тяжелом душевном состоянии, один отправился в обратный путь в Россию. Через год он напишет А. И. Тургеневу: «Для меня все путешествие мое – как страшный сон, который лег на душу мою, или, лучше сказать, вся прочая жизнь была сон, а она, как свинцовая действительность, обложила душу отныне и до воскресения мертвых».
Михаил Петрович Погодин
Михаил Петрович Погодин (11.11.1800, Москва – 8.12.1875, Москва) – историк, журналист, издатель. Родился в семье крепостного домоправителя у графа А. С. Строганова. В 1818-1823 гг. учился в Московском университете. Специалист в области русской и славянской истории; с 1841 г. – академик по отделению русского языка и словесности. По своим общественно-политическим взглядам был близок к славянофильскому направлению. В 1827-1830 гг. издавал журнал «Московский вестник», в 1844-1856 гг. – журнал «Москвитянин» (вместе с С. П. Шевыревым).
В конце декабря 1838 г. отправился с женой в большое заграничное путешествие, которое подробно описал в четырех выпусках дневниковых записей «Год в чужих краях» (М., 1844). Путь из Москвы лежал – через Петербург и Польшу – в Южную Европу.
«С первой минуты отъезда после продолжительной оттепели начались морозы и доходили чуть ли не до 30 градусов. Таким образом, мы пройдем теперь безостановочно по всем градусам – от 30 холода под Петербургом до 30 тепла в Неаполе… О дороге сказать нового нечего: те же шоссе, те же дистанции, те же казармы!.. Та же нечистота и неопрятность в гостиницах вышневолоцкой и новогородской и те же баранки на Валдае, с припевом отвратительнейших старух и молодок… Странное дело, что русские содержатели не могут сводить своих счетов даже и на петербургской дороге: наши путешественники до сих пор, по обычаю предков, запасаются провизией в Москве и Петербурге на всю дорогу. Трактирщики берут дорого, потому что продают мало, а проезжие покупают мало, потому что должны платить дорого».
Из Петербурга в санной повозке добирались до Варшавы; оттуда дилижансом через Вену до Триеста; далее пароходом в Венецию; оттуда снова дилижансом через Феррару, Падую, Болонью, Анкону, Лорето и Фолиньо – в Рим.
9 апреля 1839 г. Погодины выехали из Рима (где они жили в соседних с Н. В. Гоголем комнатах на Via Sistina) в Неаполь вместе с коллегой Погодина по университету, профессором-историком Степаном Петровичем Шевыревым, много лет проведшим в Италии в качестве домашнего учителя в семье княгини Зинаиды Александровны Волконской.
Неаполь. Продавцы макарон (фото 1890-х гг.).
Погодин: «В Неаполь въехали мы среди дня. Погода разгулялась, и солнце сияло во всем своем блеске. Дилижанс остановился на Largo del castello. Мы бросились тотчас искать квартиры на улице di S. Lucia, на которую указывали все наши адресы. Не могли найти порядочного жилья, воротились, и кондуктор проводил нас в соседний дом… Комнат пятнадцать. По коридорам бегают дети хозяйки, человек десять, мальчишки и девчонки всех лет, испачканные, с всклокоченными волосами, в изорванных платьях… Своей комнаты нет, кажется, у всего семейства, которое кочует по порожним номерам. Мы ужаснулись назначенной нам комнаты. „Сейчас, сейчас все будет чисто“, и Джованни принялся мыть и мести, скоблить и таскать. Так бывает с появлением всякого нового постояльца. Когда кочевье очистилось, новая история началась со снабжением его нужными вещами, которые собирались со всего дома, из занятых даже номеров… Мы наняли комнату по пиастру за три дня, Шевырев – лучшую, подороже. От него вид на площадь, от нас – на крепость. Двор ее перед нашими глазами».
Два дня ушло на то, чтобы под руководством опытного и педантичного Шевырева проставить визы на обратный путь в Париж у четырех разных консулов: римского (для Чивитавеккья), тосканского (для Ливорно), сардинского (для Генуи), французского (для Марселя). Следующие дни были посвящены поездкам: в Позилиппо, Поццуоли, к Байскому заливу, в Помпеи и Геркуланум, на Везувий.
17 апреля Погодины вместе с Шевыревым отплыли из Неаполя в Марсель (с промежуточными остановками в Чивитавеккья, Ливорно и Генуе). Погодин отметил в дневнике момент прощания с Неаполем:
«День был прекрасный. Быстро помчался пароход из гавани, и я долго смотрел, не сводя глаз, на удаляющийся город. Прекрасное зрелище!»
Мы осмотрели город снаружи – знаменитую Кияйю, бесспорно лучшую улицу в Европе, на берегу прелестного моря. Да, именно здесь прелестно море, особенно вечером, озаренное солнцем, которое тихо колеблется в его спокойных волнах и плещется с журчанием о берег Виллы Реале, а Вилла Реале – что за очаровательное гулянье: деревья усыпаны яркими цветами! Какие цветники! Чудо! Чудо!.. Толедо, вторая улица в городе; эта улица обыкновенная, но нигде не видал я такой полноты, шума, живости. Народ всякого сорта с утра до вечера толпится на ней: и богатые, тяжелые англичане; и нарядные, проворные французы, и нищие итальянцы, которые особенно здесь упражняются в удивительном своем искусстве вынимать платки из карманов (у иных несчастных таскают они по дюжине, один за другим). Суеты пропасть, а дела нет никакого ни у кого. Все только что слоняются, шатаются, а все-таки толкают друг друга, как будто спешат куда-то! Я часто ходил по Толедо без всякой цели. Презабавное впечатление! Идешь, идешь, понесешься, не имея времени остановиться, и вдруг очутишься на самом краю. Толедо, должно быть, похожа на азиатскую улицу в каком-нибудь караван-сарае. Кияйя – если угодно, европейская, а несчастные лазарони изображают вам дикарей Тихого океана. Ах, Боже мой, что это за существа! Неужели это люди! Неужели это граждане благоустроенного государства! Подолгу останавливался я смотреть на их печальные группы! Что же вы, европейцы, чванитесь своим просвещением и хвастаетесь своей цивилизацией! Где оно? Где оно? Тысяча писак во Франции, миллион в Германии да сто в России – вот ваше просвещение… Род человеческий, говорят, идет к совершенству! Далек, видно, его путь. Есть блистательный плод, другой-третий, на этом дереве, а прочее-то что? Поваленный гроб!