Страница 13 из 18
«Часто душа моя так бывает тверда, что, кажется, никакие огорчения не в силах сокрушить меня. Да есть ли огорчения в свете? Мы их назвали огорчениями, тогда как они суть великие блага и глубокие счастия, ниспосылаемые человеку. Они хранители наши и спасители души нашей. Чем глубже взгляну на жизнь свою и на все доселе ниспосылаемые мне случаи, тем глубже вижу чудное участие высших сил во всем, что ни касается меня. И вся бы хотела превратиться в один благодарный вечный гимн душа моя».
П. В. Анненков, видевший Гоголя летом 1846 г. в Париже, вспоминал:
«Гоголь постарел, но приобрел особого рода красоту, которую нельзя иначе определить, как назвав красотой мыслящего человека. Лицо его побледнело, осунулось; глубокая, томительная работа мысли положила на нем ясную печать истощения и усталости, но общее выражение его показалось мне как-то светлее и спокойнее прежнего. Это было лицо философа».
В июне 1846 г. Гоголь уехал лечиться на воды в Греффенберг и Бамберг, а потом на побережье – в Остенде. Там он усиленно дорабатывал книгу, в которой хотел изложить свое новое миропонимание и на которую возлагал особые надежды, – «Выбранные места из переписки с друзьями». На зиму он собирался ехать в Неаполь, куда его на этот раз пригласила Софья Петровна Апраксина – вдова флигель-адъютанта В. С. Апраксина и сестра друга Гоголя, графа А. П. Толстого.
В конце октября 1846 г. Гоголь покидает Германию и через Марсель и Ниццу направляется в Италию. Минуя, почти не задерживаясь, Геную, Флоренцию и Рим, 19 ноября 1846 г. он приезжает в Неаполь и поселяется на зиму в неаполитанских апартаментах Апраксиных-Толстых в палаццо Ферандини. 24 ноября 1846 г. Гоголь писал из Неаполя В. А. Жуковскому:
«Я прибыл благополучно в Неаполь, который во всю дорогу был у меня в предмете, как прекрасное перепутье. На душе у меня так тихо и светло, что я не знаю, кого благодарить за это… Неаполь прекрасен, но чувствую, что он никогда не показался бы мне так прекрасен, если бы не приготовил Бог душу мою к принятию впечатлений красоты его. Я был назад тому десять лет ‹в 1838 г.› в нем и любовался им холодно. Но как только приехал в Неаполь, все тело мое почувствовало желанную теплоту, утихнули нервы, которые, как известно, у других еще раздражаются от Неаполя. Я приютился у Софьи Петровны Апраксиной, которой, может быть, внушил Бог звать меня в Неаполь и приуготовить у себя квартиру. Без того, зная, что мне придется жить в трактире и не иметь слишком близко подле себя желанных душе моей людей, я бы, может быть, не приехал. Душе моей, еще немощной, еще не так, как следует, укрепившейся для жизненного дела, нужна близость прекрасных людей затем, чтоб самой от них похорошеть… Душа моя глядит светло вперед. Все будет так, как Богу угодно; стало быть, все будет прекрасно. Одно может случиться, по-видимому, поперечное моим делам: то есть что это замедленное появление моей книги может на несколько далее отодвинуть отъезд мой к святым местам. Но если так удивительно случится, то значит, что в этом воля Божья и что так действительно долженствует быть».
Письма Гоголя той неаполитанской зимы позволяют заключить, что к 1846-1847 гг. он явно стал отдавать предпочтение прежде пренебрегаемому им Неаполю перед ранее столь обожаемым Римом, который он с некоторых пор стал демонстративно избегать:
«Во все время прежнего пребыванья моего в Риме никогда не тянуло меня в Неаполь; в Рим же я приезжал всякий раз как бы на родину свою. Но теперь, во время проезда моего через Рим, уже ничто в нем меня не заняло… Я проехал его так, как проезжал дорожную станцию; обонянье мое не почувствовало даже того сладкого воздуха, которым я так приятно был встречаем всякий раз по моем въезде в него; напротив, нервы мои услышали прикосновение холода и сырости».
«Спешу к Вам написать несколько строчек из Неаполя, куда прибыл благополучно, хотя после долгого путешествия. В Неаполе так прекрасно и тепло. В душе моей стало так приютно и светло здесь, что я не сомневаюсь, что и с Вами будет то же, если Вы сюда заглянете… Русских здесь почти ни души; покойно и тепло, как нигде в другом месте. Солнце просто греет душу, не только что тело. Какаяразница даже с Римом, не только с Парижем».
«Неаполь я избрал своим пребыванием потому, что мне здесь покойней, чем в Риме, и потому, что воздух, по определенью доктора, для меня лучше римского, что, впрочем, я испытал: здесь я меньше зябну».
Зимой 1846-1847 гг. Гоголь занимался в Неаполе переделкой своих старых сочинений – эти «новые редакции» порой вызывали недоумение и протест даже у близких писателю людей. Он также старался внимательно следить за полемикой в России вокруг его «Переписки с друзьями» – книги, которая расколола русское общественное мнение на горячих поклонников и столь же радикальных противников Гоголя.(Известно, например, что при своей первой встрече в Риме Александр Герцен и художник Александр Иванов чуть было не поссорились из-за разницы взглядов на гоголевскую «Переписку»)
В те зимние месяцы Гоголь был занят в Неаполе и еще одним важным для себя делом – подготовкой к давно вынашиваемой им поездке на Восток – в Палестину, к «святым местам». Для реализации своих планов он очень надеялся на поддержку самого российского императора, к которому относился с большим пиететом. (Эти настроения особенно усилились после пребывании Николая I в Риме в начале 1846 г., когда Гоголь несколько раз тайком наблюдал за передвижениями царя и, как он сам выражался в письмах А. О. Смирновой, «любовался им издали и не представлялся к нему потому, что стало стыдно и совестно, не сделавши почти ничего еще доброго и достойного благоволения, напоминать о своем существовании…»)
В начале декабря 1846 г. Гоголь составил в Неаполе письмо на имя Николая I с всеподданнейшей просьбой о выдаче «специального дипломатического паспорта»:
«Всемилостивейший государь! Не вознегодуйте, что дерзаю возмущать маловременный отдых Ваш от многотрудных дел – моей, может быть неуместной, просьбой. Еще более года суждено мне не видать моего отечества: для укрепленья моего в едва начинающемся поправляться здоровье моем потребен мне климат юга; для укрепленья же моего здравия душевного, еще более мне нужного, чем телесное, потребно мне путешествие по святым местам, составлявшее издавна живейшее желание мое. Я осмеливаюсь просить Ваше Императорское Величество о высочайшем повелении Вашем выдать мне паспорт на полтора года, особенный и чрезвычайный, в котором бы великим именем Вашим склонялись все власти и начальства Востока к оказанию мне покровительства во всех тех местах, где буду проходить я. Государь! Знаю, что осмеливаться Вас беспокоить подобной просьбой может только один именитый, заслуженный гражданин Вашего государства, а я – ничто: дворянин, незаметнейший из ряду незаметных, чиновник, начавший было служить Вам и оставшийся поныне в 8-м классе, писатель, едва означивший свое имя кое-какими незрелыми произведениями. Но не я причиной ничтожности моей: десять лет тяжких недугов отрывали меня от тех трудов, к которым я порывался; десять лет тяжких внутренних страданий душевных лишили меня возможности подвизаться на полезных поприщах пред Вами. Но не пропали эти годы: великой милостью Бога устроено было так, чтобы совершалось в это время мое внутреннее воспитание, без которого не принесла бы пользу отечеству моя наиревностнейшая служба; великой милостью Бога вложены в меня некоторые необщие другим способности, которых не следовало мне выказывать, покуда не вызреют они во мне и не воспитаются, и которыми по возвращении моем из святой земли я сослужу Вам службу так же верно и честно, как умели служить истинно русские духом и сердцем. Тайный, твердый голос говорит мне, что не останусь я в долгу перед Вами, мой царственный благодетель, великодушный спаситель уже было погибавших дней моих! Двойными узами законного благоговения и вечной признательности сердца связанный с Вами, вечно верноподданный Вам Николай Гоголь».