Страница 36 из 39
Учитывая всю необычайную сложность и трудность позиции власти, все же надлежит еще раз сказать, что определенной тактики она не сумела выработать и в сфере революционного правосудия. Двойственность, как везде, отразилась и на деятельности созданной уже 4 марта при министре юстиции «в качестве генерал-прокурора» Верховной Следственной Комиссии – «для расследования,– как говорилось в указе, – противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц» старого строя98. Акты окончательного расследования Комиссии должны были представляться генпрокурором для доклада Правительству. Кто будет судить привлеченных в качестве обвиняемых и на основании чего будет происходить само привлечение к ответственности – об этом в «положении» не говорилось. Косвенное указание, конечно, давалось термином – «противозаконные по должности действия». Как будто бы сама Комиссия должна была установить на практике пределы своей компетенции. Получалось учреждение sui generis, не имевшее прецедентов в прошлом, – с весьма неопределенными функциями и правами. Председатель Комиссии – им был назначен с правами тов. министра московский прис. поверенный Муравьев – в позднейшем докладе на Съезде Советов в июне определил основную задачу Комиссии как ликвидацию «прегрешений старого режима». «Эта работа, – говорил он, – в такой обстановке могла бы оказаться безбрежной и поэтому, волей-неволей, нужно было ограничить задачи… По необходимости Следственная Комиссия… взяла в сферу своего ведения… только лиц первых трех классов, только высших сановников павшей Империи(?)». Функции Комиссии как будто ограничены. Это «меч правосудия», как выразились «Русские Ведомости». Но судить представителей старого режима будут со всеми «гарантиями правосудия». «Такой акт высокой гражданственности вносит светлую страницу в начавшуюся историю обновленной России», – писала «профессорская» газета, сравнивая положение 17 г. с тем, что было после первой революции, – «не будет ни самосуда, ни мести». Комиссия «в высшей степени легко и довольно убийственно для врагов русской свободы и русского революционного народа, – писал в докладе ее председатель, – разрешила вопрос о принципе привлечения представителей старого порядка к ответственности: было в высшей степени важно этих лиц старого режима ударить их же собственным оружием, поставить их в такое положение, чтобы они не могли сказать революционной демократии, что их судят за то, что не было запрещено в их времена и что стало запретным с того момента, когда вы вышли на арену мировой истории…»99 «Оказалось совершенно возможным целиком встать на точку зрения того закона, который существовал в последние дни и месяцы старого режима. Можно сказать: те законы, которые вы написали, вы же в лице высших и центральных ваших представителей их и нарушали…»
Ввиду крайней расплывчатости «положения» пределы деятельности Комиссии определялись толкованием инструкции председателем или закулисным соглашением его с министром юстиции. «Мы расследуем неправильные по должности действия… министров, но также ведем расследование их политической деятельности по основным линиям, вытекающим из манифеста 17 октября в отношении к народу, Гос. Думе и общественным организациям и тех прав, которые даны были этим манифестом народу (право собраний, союзов и т.д.)», – разъяснял председатель Комиссии б. моск. гор. голове Челнокову, вызванному в Комиссию в качестве свидетеля (допрос 28 июля). «Мы выясняем неправильные действия властей старого порядка не только с точки зрения уголовной, но и с точки зрения государственной… Народное правительство заинтересовано в том, чтобы знать правду отношения власти последних лет старого режима к Польше», – расширил рамки расследования Муравьев при допросе свидетеля гр. Велепольского 14 июля.
В теории говорилось о преступлениях, совершенных в «последние дни и месяцы старого режима», на деле Комиссия или ее руководитель склонны были в своем расследовании отменить принцип «давности» и обращались к столыпинским временам: быв. мин. юстиции Щегловитову прямо был поставлен вопрос, как он мог оставаться министром в кабинете Столыпина и продолжать нарушение закона100. Здесь страдал политический здравый смысл, ибо патриотический порыв начала великой войны покрыл как бы пеленой забвения прошлое101 и политическая совесть могла бы ставить вопрос о «преступлениях» за годы войны, приведших к разрухе, которая вызвала революцию. Но все шире и шире раздвигались рамки – Комиссия не избегла опасного пути формулировать обвинение в преступавших по должности и в отношении тех, кто стоял во главе борьбы с революционным движением февральских дней. Это было уже наперекор юридической логике, ибо революция была отрицанием закона, который должны были блюсти представители власти. Составители указа об амнистии 6 марта прекрасно сознавали это; поэтому они и ввели особый пункт: «предать навсегда забвению воспрещенные угол. законом деяния, совершенные по политическим побуждениям (за исключением побуждений изменнического свойства) в течение времени с 23 февраля до издания указа». Вполне последовательны были те революционные организации, которые полагали, что п. I амнистии ликвидирует все последствия, связанные с февральскими днями для обеих сторон: так, нарымские ссыльные на основании указа об амнистии выпустили арестованных полицейских чинов. Преступления против мифической «воли народа» нельзя было облечь в соответствующие юридические формулы. Преследование за содеянное могло быть проявлением только политической мести.
В докладе, представленном Съезду Советов, Муравьев пытался изобразить картину постепенного осложнения «скромных» задач, первоначально возложенных на Комиссию, – как бы вопреки воле самой Комиссии: «скромная» работа по выяснению «преступлений» старого режима превращалась в «громадную исследовательскую задачу». Это не соответствует действительности, ибо с первых дней своего существования Комиссия, вопреки непосредственному смыслу правительственного указа 12 марта, далеко вышла за пределы рассмотрения преступлений, совершенных «сановниками нашей Империи». Ни тибетский врач Бадмаев, у которого постановлением Комиссии был произведен обыск 11 марта, ни фрейлина Вырубова, арестованная лично министром юстиции, не принадлежали к числу должностных лиц «первых трех классов». Еще меньше к числу их могли быть отнесены сами носители верховной власти, на расследование действий которых, по цитированному уже газетному сообщению, ген. прокурор 22 марта предписал Комиссии обратить особое внимание.
В показаниях Соколову б. министр юстиции Врем. Прав. пояснял, что Комиссии дано было задание «обследовать роль Николая II и Царицы по вопросу о наличии в их действиях 108 ст. уг. улож., т.е. государственной измены». В производстве Комиссии это именовалось туманным названием «обследования деятельности темных сил».
Только через 21/4 месяца так или иначе было оформлено право Комиссии так широко толковать свою компетенцию. «Положение» 12 марта, указом Правительства 12 марта, указом Правительства 27 мая, было дополнено пунктом: «Чр. Сл. Ком. Представляется право расследовать преступные деяния, учиненные лицами перечисленными: в отд. I сего положения, хотя бы во время их совершения лица эти и не состояли в указанных в отд. I должностях и вообще на службе, а также и иные преступные деяния, учиненные должностными и частными лицами, если Комиссия признает, что преступные деяния имеют тесную связь с деяниями, подлежащими расследованию Комиссии согласно от. I».
«Мы развертываем всю картину последних месяцев и годов павшего режима, – объяснял в докладе Муравьев,– с известной точки зрения, мы ведем широкую расследовательскую работу; другая часть нашей Комиссии занимается криминализацией этой работы, а именно: по мере развертывания общей картины, по мере объективного установления преступлений, совершенных должностными лицами, смотрит – не подходят ли они под действия того или другого уголовного закона. Те преступления, которые они совершили и совершали в большом количестве, – эти преступления очень не сложны в своем юридическом выводе. Если вы обратите внимание только на заключительные строки будущих обвинительных актов, вы разочаруетесь – вы скажете: это формула обычного злоупотребления власти, формула бездействия и еще чаще типичная формула превышения власти. Но дело не в этом… если вы просмотрите исторические страницы будущих обвинительных актов, вы увидите, что эти по необходимости схематические формулы наполнены таким глубоким и жизненным содержанием, что нам представляется не важным, что столь незначителен, и сух, и короток, и обычен этот самый наш вывод. Важен тот жизненный комплекс деяний данных лиц, та историческая картина правящего класса и правительственной власти в последние дни существования старого режима, которая предшествует и будет предшествовать на страницах обвинительного акта этому краткому, сухому и в сущности такому ненужному, даже объективному выводу». «В результате наших расследований, – утверждал докладчик, – как бы их ни ограничивать, как бы ни запираться в скромных рамках уголовного преступления, получается документальное доказательство одной тезы, что русской революции не могло не быть, что русская революция неизбежно должна была прийти и неизбежно должна была победить. Наш материал, когда он будет опубликован всецело, быть может, покажет и перед вами и перед всем миром, что нет возврата к прошлому, что мечты о прошлом, если забредают в отдельные головы, разбиваются о тот материал, который постепенно стекался в нашу комиссию».
98
Склонный к персонификации министр юстиции говорил в Москве: «Я организую» верховную комиссию «явочным» порядком. Министр потом переименовал верховную комиссию в «чрезвычайную» – очевидно, в целях избегнуть аналогии с делом декабристов.
99
Упоминание о «революционной демократии, очевидно, следует объяснить тем местом, где Муравьев делал свой доклад.
100
Этот вопрос был поставлен членом Комиссии Родичевым.
101
См. мою книгу «На путях к дворцовому перевороту».