Страница 8 из 43
Невозможно предположить, что Сазонов, отрицательно относившийся к мысли о сепаратном мире, не доложил Царю телеграммы Неклюдова, тем более что предложение директора Deutsche Bank было сообщено в Ставку и тамошний представитель министра ин. д. Кудашев писал своему шефу, что начальник штаба Янушкевич отнесся очень отрицательно к этим разговорам15.
Слухи о посредничестве Монквица распространились широко при содействии самих «немецких агентов», говоривших, что Россия после боя в районе Вислы заключит сепаратный мир, по которому она получит проливы, а Германия Польшу (эту пропаганду Неклюдов отметил еще в телеграмме 10 июля). О миссии Монквица сообщал в Афины 20 июля и греческий поверенный в Петербурге, добавляя, что «никаких последствий это предложение не имело». Отклик можно найти и в речи члена Думы кн. Мансырева 4 августа, утверждавшего, что во «влиятельных петроградских салонах» пропагандируется идея сепаратного мира, по которому Прибалтийский край должен отойти к Германии, причем Россия будет компенсирована Галицией. Сазонов счел нужным парализовать ходившие слухи и заявить представителям печати 9 августа, что «попытки наших врагов возбудить переговоры о сепаратном мире встречены во Франции и у нас совершенно отрицательно».
Если попытки Монквица не имели никаких последствий, то это явилось результатом твердости не только русского министра ин. д., но и самого Царя, с большой определенностью высказавшегося в письме к жене 9 сентября: «Здесь (т.е. в Ставке) я могу судить правильно об истинном настроении разных классов народа: все должно быть сделано, чтобы довести войну до победного конца, и никаких сомнений на этот счет не высказывается. Это мне официально говорили все депутации, которые я принимал на днях, и так это повсюду в России».
5. Гофмаршал Эйленбург
До приезда Васильчиковой в Петербург можно отметить еще одно мирное предложение, шедшее из Германии и довольно отчетливо характеризующее отношение Царя к вопросу о преждевременном мире. Оно должно быть отмечено уже потому, что о нем говорилось в Чрезв. След. Комиссии, когда давал свои показания Милюков.
Касаясь попыток «повлиять на Царя», находивших «почву в окружающих», Милюков упомянул о письменном обращении со стороны «какого-то графа, придворного Двора, имп. Вильгельма», в котором «в очень осторожных выражениях» намекалось на «возможность восстановить дружеские отношения, если Царь захочет…» «В ответ на это письмо было категорическое заявление, что никакого ответа не будет, хотя проект ответа был заготовлен, осторожный, дипломатический проект, но ответ был отвергнут только потому, что Царь сказал, что отвечать не желает». Здесь обнаружилась вся беспомощность Комиссии. Свидетель не помнил ни времени получения письма, ни имени отправителя. На вопрос члена Комиссии Смиттена: «Каким образом найти нить и пути, чтобы установить содержание письма», Милюков ответил: «Это письмо есть в мин. ин. д. со всеми подлинниками, с проектом ответа и резолюцией».
Письмо это было отправлено обер-гофмаршалом берлинского Двора гр. Эйленбургом русскому министру Двора гр. Фредериксу, с которым Эйленбург был связан 30-летними дружескими отношениями. Комментаторы поспешили поставить письмо в непосредственную связь с командировкой Васильчиковой – оно «подготовляло почву для приема». Письмо Эйленбурга, по рассказу Палеолога, было доставлено в Петербург неизвестным эмиссаром и переслано обычной почтой адресату (очевидно, в конце ноября или в первых числах декабря). Странный способ доставки важного письма при возможности иными путями сноситься с «немецкой партией» при Дворе. Письмо было передало Фредериксом Царю, причем министр Двора разъяснил, что Эйленбург не мог сделать подобного шага без особого поручения Вильгельма16. Николай II поручил министру ин. д. составить проект ответа. На другой день, когда Сазонов доложил этот проект (в нем говорилось: если Эйл. искренно сочувствует миру, то он должен убедить Вильгельма обратиться со своим предложением ко всем четырем союзникам, без чего не может быть никаких переговоров), Царь в конце концов признал, что письмо должно остаться без ответа, так как всякий ответ, как бы безнадежен он ни был, мог быть истолкован как согласие на переписку.
6. Васильчикова в Петербурге
Наконец 4 декабря в Петербурге появилась сама Васильчикова. Семенникову представляется наиболее достоверной та версия, которую дал б. мин. вн. д. Хвостов о деятельности Васильчиковой, и он скептически относится к записи Палеолога, сделанной со слов Сазонова. Мое впечатление иное. Хвостову свойственно было какое-то особое гаерство, приводившее к тому, что он не только склонен был приписывать себе не существовавшую инициативу, но и с легкостью просто измышлять факты. Сам Хвостов в официальной беседе с председателем петербургского Общества, редакторов органов периодической печати Гессеном охарактеризовал себя «человеком без задерживающих центров», а его соратник и друг, сделавшийся врагом, Белецкий, в Чр. Сл. Комиссии «темперамент» Хвостова определил так: зайчики прыгали в мозгу этого «дегенерата…» Между тем запись французского посла при всех своих «неточностях» очень близко подходит к тому, что занесено в официальном «дневнике» министра ин. д. (опубликован после выхода книги Семенникова). Последняя запись, непосредственно регистрировавшая факты, заслуживает, естественно, наибольшего доверия. Она устраняет некоторые кривотолки…
Но прежде несколько слов о самом приезде вестницы из вражеской страны. 1 декабря посол в Стокгольме прислал «весьма доверительно» телеграмму «лично» Сазонову: «Здесь проезжала… из Австрии и Германии известная вам Маша Васильчикова. По старинному знакомству она провела в нашем доме несколько часов. Старалась убедить нас, что нашим пленным в Германии живется отлично, и что они только и мечтают о скорейшем мире, что между русскими и сербскими пленниками в Австрии существует вражда, что ей пришлось быть невольной свидетельницей разговора двух англичан, которые будто бы говорили, что главный враг Англии – это Россия и тому подобные выученные нелепицы. Ввиду такого настроения фрейлины В., а также и дошедших до меня ранее сведений о каких-то бестактных письмах, посылавшихся ею из Германии высоким особам, я ей никакой рекомендации к пограничным властям не дал». Показательно, что Царь на этой телеграмме сделал надпись: «правильно».
В первом издании своей работы Семенников с некоторой осторожностью делал предположение, что Васильчикова приехала как бы с санкции Ал. Фед., действовавшей в «полном контакте» со своим братом, вел. герц. Гессенским: «вполне… вероятно», что принц «успел заручиться согласием своей сестры на благосклонный прием Васильчиковой». Поводом для такого предположения служила «загадочная история с пропуском ее в Россию». 2 декабря при переезде границы Васильчикова подверглась допросу в штабе VI армии на северном фронте и показала, что, получивши из России известие о смерти матери, она «добилась при содействии вел. герц. Гессенского и за его поручительством разрешения выехать в Россию сроком на три недели с тем, что в случае, если она не вернется, то ее имение будет конфисковано». Сообщая, что В. предполагает выехать назад «через 15—12 дней», нач. шт. ген. Бонч-Бруевич 6 декабря запрашивал Алексеева: «Надлежит ли допустить Васильчикову выехать за границу, и в утвердительном случае, можно ли подвергнуть при выезде самому тщательному опросу и досмотру». Алексеев положил резолюцию: «Пропустить можно. Опрос учинить можно, а досмотр только при сомнении. Нет надобности наносить лишнее унижение, если в этом не будет надобности». Следовательно, заключает комментатор, или о проезде В. в Ставке было известно раньше, или Алексеев снесся по прямому проводу с Царским Селом о пропуске В. и получил авторитетное указание свыше – «вполне возможно» от А. Ф., так как Император был в это время на юге. Комментаторы не обратили внимания на то, что в запросе Бонч-Бруевича речь шла лишь об обратном проезде Васильчиковой. Пропуск ее не вызывал сомнений в силу уже самой личности «Маши Васильчиковой», близкой по прошлому не только Царской семье, но и верхам петербургского общества17. Очевидно, никаких специальных распоряжений о Ваеильчиковой не было дано.
15
Янушкевич военное положение обоих противников тогда в письме к военному министру Поливанову оценивал словами: «Если мы на волоске, то и немцы едва дышут». В это же время в заседании Совета министров 17 августа Рузский приблизительно так определял положение: Россия не сможет собственными силами раздавить немцев, но долго сможет сопротивляться.
16
Такая уверенность и привела, вероятно, к тому, что Керенский в показаниях следователю Соколову говорил, что в бумагах (?) Николая II было обнаружено письмо Вильгельма, на которое не последовало ответа, – «категорически установленный факт», известный и Следственной Комиссии.
17
Дочь директора Эрмитажа, гофм. Васильчикова, и жены его, рожденной гр. Олсуфьевой, М. А. Васильчикова состояла фрейлиной при Дворе с 1880 г.