Страница 42 из 43
К числу таких же злободневных вопросов, о которых должна была высказаться Гос. Дума, принадлежал и злосчастный вопрос беженский – по крайней мере в представлении части министров. Щербатов считал «безусловно необходимым» санкцию Думы для образующегося Особого Совещания по беженцам, чтобы в нем были представлены выборные от законодательных учреждений, – надо «снять с одного правительства всю ответственность за ужасы беженства и разделить ее с Гос. Думой»149. Военный министр, со своей стороны, считал необходимым провести через Думу закон о милитаризации заводов – меру «безусловно срочно» нужную для обороны, но «по своему существу она такова, что ввести ее в действие без санкции законодательных учреждений едва ли возможно в теперешние времена». «Во всяком случае, – добавлял Поливанов, – я не решился бы в столь щекотливом деле прибегать к 87 ст.»150.
Так вращался Совет в заколдованном до некоторой степени круге, изыскивая пути по возможности обходиться на практике без Думы151. «Дума отучила нас от оптимизма, – говорил государственный контролер, человек либеральной репутации. – Ею руководят не общие интересы, а партийные соображения» («политические расчеты»). Не приходится поэтому удивляться, что инициатором перерыва занятий летней сессии Думы в сущности явился Кривошеин, поднявший этот вопрос в заседании 4 августа – тогда, когда «катастрофа» (в глазах большинства членов Совета), связанная с перипетиями перемены верховного командования, никем еще не предвиделась. Кривошеин напомнил, что «когда решался вопрос об экстренном созыве… мы имели в виду короткую сессию так до первых чисел августа»152. Правда, Кривошеин был за кратковременное продление сессии, дабы дать возможность Думе высказаться о призыве ратников: «Не стоит обострять настроения из-за каких-нибудь 2—3 дней». Но он, как и другие, видел в намеренной затяжке Думой решения вопроса о ратниках лишь «тактический прием» продлить заседания и тем самым отдалить перерыв занятий, а поэтому по существу высказался за ультимативный способ действия согласно предложению председателя: дать Думе короткий срок для проведения законопроекта и, если условия не будут соблюдены, распустить («переговоры и убеждения не помогут») и ходатайствовать о призыве ратников высоч. манифестом «с ссылкой на переживаемые родиной чрезвычайные обстоятельства»: «Пусть тогда все знают, что роспуск Думы вызван ее нежеланием разрешить вопрос, который связан с интересами пополнения армии и не допускает дальнейших замедлений»153. И в последующих заседаниях, когда вопрос о конкретном роспуске Думы затягивался, снова Кривошеин ставил в «неотложный» порядок дня время перерыва занятий Думы, роспуск Думы должно произвести до сентября, когда будут внесены сметы и отпадет легальная возможность прекращения думских занятий. «Ко мне приходят члены Думы разных партий, – пояснял Кривошеин 19 августа, – и говорят, что Дума исчерпала предмет своих занятий и что благодаря этому создается в ней тревожное настроение. Безнадежность наладить отношения с правительством, вопрос о смене командования, сведения с мест в связи с наплывом беженцев, всеобщее недовольство и т.д. – все это в совокупности может подвинуть Думу на такие решения и действия, которые тяжело отразятся на интересах обороны. Мне прямо указывали, что речи по запросам и резолюции по ним могут принять откровенно революционный характер. Словоговорение увлекает и ему нет конца». «Заседания без законодательного материала превращают Гос. Думу в митинг по злободневным вопросам, а кафедру – в трибуну для противоправительственной пропаганды», – повторял Кривошеин. 24 августа: «Мне многие депутаты даже из левых кругов говорят, что Дума начинает безудержно катиться по наклонной плоскости».
Против роспуска Думы ни один министр не возражал. Все первоначально были солидарны с тем, что Думу необходимо распустить, но расставание с Думой, принимая создавшуюся «внутреннюю и внешнюю обстановку», следует «обставить по-хорошему, благопристойно, предупредив заранее, а не потихоньку, как снег на голову», предлагал в том же заседании Кривошеин: «Надо сговориться с президиумом». Предварительные переговоры, пользу которых не отрицал и председатель, в глазах Кривошеина имели лишь «дипломатическое значение», ибо он предусматривал ответ «неизбежно отрицательный»: «даже балашовцы не решатся открыто сказать, что пора Думу распустить». Бесполезно, по мнению Харитонова, говорить и с председателем Думы, ибо «можно быть заранее уверенным, что Родзянко встанет на дыбы и будет утверждать, что спасение России только в Думе». Надо искать поддержки у «благожелательных думцев», – предлагает военный министр. Кто они, «эти благожелатели», – спрашивает Горемыкин. «Разве г. председатель Совета министров ранее не интересовался этим вопросом и не принимал меры к его выяснению», – уклончиво ответил Поливанов, воздерживаясь определенно назвать образовавшийся к этому моменту «прогрессивный» (по терминологии общественной) или «желтый» (по терминологии правившей бюрократии) блок в Думе.
2. Прогрессивный блок
Внешние уступки отнюдь не носили в Совете министров принципиального характера: надо было «faire bo
В такой обстановке на авансцену появился «прогрессивный блок». Запись о спорах в Совете министров 24 августа у Яхонтова прерывается. Отмечено только, что «вопрос о перерыве занятий государственных учреждений решено отложить до соображения с подлежащей рассмотрению в Совете мин. программы образующегося в Гос. Думе блока нескольких партийных групп». 26-го к этому обсуждению правительство и приступило. Прислушаемся к прениям – они чрезвычайно показательны. Начал Сазонов, изложивший возникшие у него «глубокие сомнения по существу»: «Насколько в данной обстановке было бы с государственной точки зрения удобно прибегать к роспуску Думы. Несомненно, этот акт повлечет за собой беспорядки не только в среде тяготеющих к Думе общественных учреждений, союзов и организаций, но и среди рабочих. Хотя они связаны с Думой не органически, а искусственно, но удобный случай для демонстраций не будет упущен. Большинство (?) членов Гос. Думы само держится того взгляда, что по существу создавшегося положения роспуск нужен. Однако их удерживают опасения усиления брожения на заводах и разных выступлений, могущих привести к кровавым последствиям. Надо взвесить всесторонне. Быть может, придется признать, что митингующая Дума меньшее зло, чем рабочие беспорядки в отсутствие Думы»156. «Выгодно ли распускать Думу, не поговорив с ее большинством о приемлемости этой (т.е. блока) программы». Сазонов высказывается за необходимость побеседовать с представителями блока: «Программа их, несомненно, с запросом и рассчитана чуть ли не на 15 лет (!!). Надо ее подробно рассмотреть… выбрать отвечающее условиям военного времени и по существу приемлемое… А затем, сговорившись и обещав проведение в жизнь обусловленного, можно будет распустить». Горемыкин возражает: «Все равно разговоры ни к чему не приведут… Ставить рабочее движение в связь с роспуском Думы неправильно. Оно шло и будет идти независимо от бытия Гос. Думы… Будем ли мы с блоком или без него – для рабочего движения это безразлично». Горемыкин согласен рассматривать программу блока, часть которой правительство могло бы принять в дальнейшей деятельности. Но разговоры с «блоком» председатель считает недопустимыми: «Такая организация законом не предусмотрена». «Блок создан, – утверждал Горемыкин, – для захвата власти. Он все равно развалится, и все его участники между собой переругаются». Сазонов: «А я нахожу, что нам нужно во имя общегосударственных интересов этот блок, по существу умеренный, поддержать». Сазонов соглашается, что роспуск Думы «нужен», но «для осуществления его надо сговориться с той организацией, которая представляет собой антиреволюционную Думу». Шаховской находит, что «и дальнейшее оставление Думы и ее роспуск при настоящих настроениях одинаково опасны. Из двух этих зол я выбираю меньшее и высказываюсь за немедленный, хотя завтра, роспуск. Но сделать это надо… поговорив с представителями блока… Таким способом действий примирительного характера мы откроем выход самим думцам, которые жаждут роспуска»157. Щербатов высказывается также за немедленный роспуск и за сговор с блоком: «Отрицать нельзя, его программа шита нитками и его легко развалить… но это было бы невыгодно правительству… самая программа составлена с запросом в расчете поторговаться… Согласившись по отдельным пунктам программы, мы создадим сочувствующее нам ядро хотя бы человек в двести, и тогда можно будет безболезненно произвести операцию роспуска. Перерыв… надо будет посвятить на проведение по 87 ст. условленных с думцами законов и реформ. Эта работа поднимет кредит правительства в стране, которая будет знать, что мы действуем по соглашению с думцами. Нам станет легче управлять и осуществлять то, что требуется исключительными условиями войны». Горемыкин: «Вы упускаете, что одно из основных пожеланий блока – длительность сессии». Щербатов: «Это только для вывески». Сазонов: «Большинство Думы определенно против длительной сессии». Горемыкин: «Да, но оно никогда об этом публично не сознается». Сазонов: «Но и не будет нам мешать прервать сессию и в случае надобности нас поддержит…»
149
Горемыкин: «Какая там страховка. Все равно будут взваливать всю ответственность на правительство. Совещание по обороне состоит из выборных и обладает неограниченными полномочиями, а все-таки за недостаток снабжения ругают исключительно нас».
150
Харитонов предпочитал бы как раз наоборот – применить именно ст. 87, если нельзя избегнуть такой чрезвычайной меры, как мобилизация заводов. В Думе вопрос о личной принудительной повинности не имеет «шансов благополучного прохождения». При господствующих в Думе тенденциях подобная повинность явится поводом к агитационным выступлениям – «пойдет пищать волынка».
151
Впоследствии во всеподданнейшем докладе 10 февр. 1917 г. Родзянко жаловался, что правительство «бессистемно» заваливает Думу законопроектами, имеющими отдаленное значение для мирного времени, а все вопросы, связанные с войной, разрешает самостоятельно. Упомянутые только что факты вводят корректив к такому обобщению.
152
Думу предполагалось «по соглашению» созвать в ноябре, но было «обещано», как говорил Родзянко в Чр. Сл. Ком., созвать Думу немедленно в случае «малейших колебаний государственных дел и на войне». (Родзянко склонен был впоследствии формулу созыва Думы «не позже конца ноября» считать лишь «лицемерным» фокусом, чтобы «отделаться».) 8 июля, в связи с военными неудачами и обновлением состава правительства, Дума и была в экстренном порядке созвана на 19 июля – в годовщину объявления войны. В правительственной декларации указывалось, что правительство считает своим нравственным долгом идти на новые военные напряжения в «полном единении с Думой», от которой история ждет, таким образом, «ответного голоса Земли Русской». Правительство «без всяких колебаний» идет на новые жертвы. В Чр. Сл. Ком. Родзянко утверждал, что Дума была созвана «насильственно». Царь «сдался» только под влиянием «упорного настояния» председателя Думы.
153
Для характеристики принципиальной позиции Кривошеина нелишне будет вспомнить, что говорил этот министр раньше по существу этого законопроекта. В одном из последующих заседаний Кривошеин так – достаточно демагогически – формулировал свое предложение: надо «спросить Гос. Думу во всеуслышание, желают ли г.г. народные представители защищаться против немцев». Поливанов в заседании объяснял, что думская комиссия от него «настойчиво требует» объяснения о положении на театре войны и состоянии снабжения, и без удовлетворения этого желания закон о ратниках не будет принят. Харитонов предлагает повернуть вопрос в обратном порядке: что Дума немедленно рассмотрит законопроект, а ей «за это» сообщить краткие сведения, поскольку это допускается соблюдением военной тайны. В данном случае у правительства не было желания игнорировать Думу. Сам председатель думской военно-морской комиссии Шингарев в показаниях признал, что давать в Комиссии, где было «слишком много народа» (помимо 60 постоянных членов приходили и другие депутаты), секретные сведения «было нельзя». В качестве примера Шингарев рассказывал, как его запрос Сазонову перед войной (еще в январе) в закрытом заседании бюджетной комиссии: готовится ли правительство «во всеоружии» встретить неизбежное, по его мнению, столкновение с Германией на почве пересмотра торговых договоров, и ответ министра, что он «на основании сведений, которые имеет», ожидает столкновение – какая-то «нескромная газета разболтала» («Биржевка»). В результате последовал запрос со стороны немецкого посла гр. Пурталеса и обсуждение вопроса в германской печати.
154
Только в официальных отчетах Пет. Тел. Аг. можно было писать, что Дума, собравшаяся в годовщину войны, «единодушно» выразила свои «верноподданнические чувства». В действительности агрессивно настроенная оппозиция с самого начала заговорила отнюдь уже не языком 26 июля 1914 г., а словами «законных исполнителей» народной воли (характеристика Милюкова).
155
Еще 11 августа Щербатов заявлял, что он не может «при слагающейся конъюнктуре» нести ответственность… «Как хотите, чтобы я боролся с растущим революционным движением, когда мне отказывают в содействии войск, ссылаясь на их ненадежность и на неуверенность в возможности заставить стрелять в толпу. С одними городовыми не умиротворишь всю Россию, особенно когда ряды полиции редеют не по дням, а по часам, а население ежедневно возбуждается думскими речами, газетным враньем, безостановочными поражениями на фронте и слухами о непорядках в тылу».
156
Морской министр заявил, что по его сведениям в случае роспуска Думы беспорядки неизбежны. Настроение рабочих очень скверно. Немцы ведут усиленную пропаганду и заваливают деньгами противоправительственные организации.
157
Морской министр заявил, что по его сведениям в случае роспуска Думы беспорядки неизбежны. Настроение рабочих очень скверно. Немцы ведут усиленную пропаганду и заваливают деньгами противоправительственные организации.