Страница 36 из 43
Каждый из этих информаторов по-своему влиял на женщину, психическое состояние которой к концу года болезненно обострилось. И естественно, что она делалась, по словам Вырубовой, «нежеланной гостьей» в Ставке.
II. «Поход» на Алексеева
Императрица встречала противодействие в своих домоганиях со стороны «фактического руководителя военными действиями», – пишут исторические интерпретаторы легенды. Наступление продолжалось «вопреки указаниям Николая». Тогда А. Ф. под влиянием «божьего человека» поставила своей целью свергнуть ген. Алексеева, чего и достигла в ноябре 16 г. Был выигран таким образом второй этап в кампании за сепаратный мир… Историю этого «похода» против Алексеева логичнее было бы изложить после обзора того, что произошло во внешней и внутренней политике в связи с возглавлением правительства «изменником» гофм. Штюрмером, когда «пацифистские позиции» как будто бы получили более прочное основание и даже вышли из потайной сферы работы «исподтишка». Однако, чтобы не прерывать начатого уже повествования о борьбе за сепаратный мир, поскольку она была связана с тем, что делалось на «полях сражения», продолжим рассказ о давлении, которое оказывала на Ставку распутинская «правящая группа».
Как относился сам Алексеев ко всем тем стратегическим советам, которые из Царского летели в Ставку? Царь писал жене 6 июня 16 г.: «Я рассказал Алексееву, как ты интересуешься военным делом, и про те подробности, о которых ты меня спрашиваешь в своем последнем письме № 511. Он улыбнулся и молча меня слушал (вопрос шел о прокладке узкоколейных дорог). Конечно, эти вещи принимались и принимаются во внимание». Такие безобидные и довольно наивные в общем заботы не могли особенно нервировать человека, в руках которого сосредотачивались все нити военных операций. По-другому могло быть, когда настойчивые советы, подсказанные со стороны случайных информаторов, могли оказывать влияние на колеблющуюся волю верховного вождя армии. У нас нет достаточных данных для предположения, что Алексеев был заражен ходячей молвой о немецкой интриге за спиной А. Ф. Единственное косвенное указание можно найти в показаниях перед Чрез. Сл. Комиссией ген. Иванова, который сообщал о своем разговоре 3 марта 16 г. с Алексеевым по поводу его устранения от главнокомандования юго-западным фронтом: «“Вы думаете, что в вашем уходе какая-нибудь моя интрига… Нет… интрига шла в Петрограде”, – говорит Иванову Алексеев и называет Распутина и прибавляет слово “каналья”, Вырубову, ей не помню, какой дал эпитет, потом называет Императрицу, Андронникова, Рубинштейна, Мануса и еще какие-то две-три жидовские фамилии, которых не помню». Председателю Комиссии хотелось, чтобы Иванов произнес слова: «немецкая партия». «Нет, он этого не сказал», – возразил допрашиваемый.
О том, что между Алексеевым и Ивановым был какой-то подобный разговор, видно из позднейших замечаний в письмах А. Ф., затронутой суждениями Алексеева, которые дошли до нее, вероятно, через самого Иванова. Разговор, очевидно, не стоял в связи с устранением Иванова и фронтовыми делами и должен быть отнесен к более позднему времени. Сторонникам выжидательной стратегии не было основания бороться против генерала, отстраненного в силу пассивности, которую объясняли преклонным уже возрастом главнокомандующего. Напротив, казалось бы, он должен был быть возвеличен и мог явиться в силу своего авторитета и популярности первым кандидатом на пост начальника штаба при новом верховном главнокомандующем. Между тем на этот ответственный пост был приглашен его антагонист настойчивый Алексеев. Мало того, рупор «распутинцев» А. Ф. как раз за месяц до процитированного разговора Иванова с Алексеевым усиленно рекомендовала мужу пригласить на военный совет Рузского. «Вполне ли ты доволен Алексеевым, достаточно ли он энергичен?» – спрашивала она в письме от 5 февраля. «Как здоровье Рузского? Некоторые говорят, что он опять совершенно здоров… а я хотела бы этого, так как германцы его боятся. Он очень способный человек, часто не соглашается с Алексеевым, но все же, может быть, благоразумнее иметь кого-нибудь иначе смотрящего на вещи. Тогда вам всем легче будет выбрать правильный путь». Рузского боятся немцы, у него нет «опасной мании отхода», наличность которой, как мы видели, склонны были отыскивать у Алексеева некоторые штабные стратеги124.
Таковы «пацифистские» советы Императрицы. Их, очевидно. Алексеев не боялся. Зато из писем самого Императора определенно следует, что Алексеев бесконечно был озабочен направлением внутренней политики, приобретавшей катастрофический характер при попытке А. Ф. с прямого одобрения мужа разыгрывать роль блюстительницы престола в отсутствие Царя – отсюда резко отрицательное отношение Алексеева к профетической роли «божьего человека», о чем знала А. Ф. и, как это ни странно, с чем долгое время до некоторой степени примирялась. Вот этих «артиллерийских подготовок из Царского Села» Алексеев действительно боялся (показания мин. земл. Наумова). Со слов Алексеева Деникин рассказывает, что в Могилеве в один из своих приездов А. Ф. «горячо убеждала» начальника Штаба в необходимости посещения Распутиным Ставки, что «принесет счастье». Алексеев «сухо ответил, что для него это вопрос – давно решенный, и что если Распутин появится в Ставке, он немедленно оставит пост начальника штаба… Императрица резко оборвала разговор и ушла, не простившись с Алексеевым… Этот разговор… повлиял на ухудшение отношения к нему Государя». «Вопреки установившемуся мнению отношения эти, – добавляет Деникин, – по внешним проявлениям не оставлявшие желать ничего лучшего, не носили характера ни интимной близости, ни дружбы, ни даже исключительного доверия». Интимная царская переписка довольно решительно опровергает подобное заключение. Очевидно, по воспоминаниям Алексеева или по передаче этих воспоминаний и только что описанный послеобеденный инцидент в Могилеве представлен в слишком сгущенном виде – в переписке нет даже намеков на желание А. Ф., чтобы «Друг» посетил Ставку. Никакого резкого разрыва с Алексеевым у Царицы не произошло. Инцидент, о котором рассказывает Деникин, мог иметь место (автор даты не указывает) в момент посещения А. Ф. Ставки в последних числах июля 16 г. – посещения, которому склонны придавать решающее значение в смысле попытки оказать воздействие на простановку «брусиловского наступления». Уезжая, еще в поезде, 3 авг. А. Ф. писала: «Если только Алексеев принял икону нашего Друга с подобающим настроением, то Бог, несомненно, благословит его труд с тобой. Не бойся упоминать о Гр. при нем – благодаря Ему ты сохранил решимость и взял на себя командование год тому назад, когда все были против тебя, скажи ему это, и он тогда постигнет всю мудрость и многие случаи чудесного избавления на войне тех, за кого он молится и кому он известен, не говоря уже о Бэби и об Ане».
Однако через месяц появляются в письмах А. Ф. некоторые предостережения по отношению к Алексееву в связи с доходящими до Царицы сообщениями. Может быть, от прибывшего из Ставки Саблина А. Ф. узнала, что «масса людей пишет гнусные письма против него (Григория) Алексееву». «Досадно», – квалифицирует она 6 сентября свое отношение к этому. «Теперь идет переписка между Алексеевым и этой скотиной Гучковым, и он начинит его всякими мерзостями – предостереги его, это такая умная скотина, а Алексеев, без сомнения, станет прислушиваться к тому, что тот говорит ему против нашего Друга, и это не принесет ему счастья» (18 сент.).«Гучков старается обойти Алексеева – жалуется ему на всех министров… и отсюда попнтно, почему Алексеев так настроен против министров, которые на самом деле стали лучше и более согласно работать, дело ведь стало налаживаться, и нам не придется опасаться никакого кризиса, если они и дальше так будут работать». «Пожалуйста… не позволяй славному Алексееву вступать в союз с Гучковым, как то было при старой Ставке. Родз. и Гучков действуют сейчас заодно, и они хотят обойти Ал., утверждая, будто никто не умеет работать, кроме них. Его дело заниматься войной – пусть уж другие отвечают за то, что делается здесь» (20 сент.). «Я прочла копии двух писем Гучкова к Алекс. и велела буквально скопировать одно из них для тебя, чтобы ты мог убедиться, какая это скотина! Теперь мне понятно, почему А. настроен против всех министров – каждым своим письмом (по-видимому, их было много) он будоражит бедного А., а затем в письмах его факты часто намеренно извращаются… Надо изолировать А. от Гучк., от этого скверного, коварного влияния» (21 сент.). «Начинаю с того, что посылаю тебе копию с одного из писем в Алексееву – прочти его, пожалуйста, и тогда ты поймешь, отчего бедный генерал выходит из себя. Гучков извращает истину, подстрекаемый к тому Поливановым, с которым он неразлучен. Сделай старику строгое предостережение по поводу этой переписки, это делается с целью нервировать его, и вообще эти дела не касаются его, потому что для армии все будет сделано, ни в чем не будет недостатка. Наш Друг просит тебя не слишком беспокоиться по поводу продовольственного вопроса». «Видно, как этот паук Г. и Полив. опутывают Ал. паутиной – хочется открыть ему глаза и освободить его. Ты мог бы его спасти – очень надеюсь на то, что ты с ним говорил по поводу писем»125. И, наконец, через месяц, 28 октября, сообщая свой разговор с Бонч-Бруевичем: «Только не говори Алексееву, что ты узнал от меня… я чувствую, что этот человек меня не любит».
124
В дневнике Андр. Вл. это противопоставление Рузского Алексееву проведено очень ярко в период командования Алексеевым северо-зап. фронтом в 15 г. «Мечта всех, что Рузский вернется, – вера в него так глубока, так искренна и так захватывает всех без различия чинов и положения в штабе, что одно уже его возвращение, как электрический ток, пронесется по армии и подымет… дух». Приведенные выдержки опровергают одну из басен, которую сочинил в своих показаниях Чр. Сл. Ком. Манасевич-Мануйлов, – будто бы Рузский был назначен вновь главнокомандующим Северным фронтом под влиянием Распутина, через которого действовала группа офицеров. Опровергают они и басню, в которую в свое время уверовали думские круги и которую занес в воспоминания Родзянко: никто не верил в болезнь Рузского и считал, что «опалой» своей Рузский обязан «немецкой партии».
125
Царь писал 22 сент.: «Ал. никогда не упоминал мне о Гучкове. Я только знаю, что он ненавидит Родзянко и посмеивается над его уверенностью в том, что он все знает лучше других».