Страница 33 из 43
«Как я и наметил раньше, к 10 мая наша подготовка к атаке была в общих чертах закончена, – продолжает Брусилов. – 11 мая я получил телеграмму начальника штаба верховного главнокомандующего, в которой он мне сообщал, что итальянские войска потерпели настолько сильное поражение, что итальянское командование не надеется удержать противника на своем фронте и настоятельно просит нашего перехода в наступление, чтобы оттянуть часть сил с итальянского фронта к нашему; поэтому, по приказанию Государя, он меня спрашивает, могу ли я перейти в наступление и когда. Я ему немедленно ответил, что армии вверенного мне фронта готовы и что, как я раньше говорил, они могут перейти в наступление неделю спустя после извещения. На этом основании доношу, что мною отдан приказ 19 мая перейти в наступление всеми армиями, но при одном условии, на котором особенно настаиваю: чтобы и Западный фронт одновременно также двинулся вперед, дабы сковать войска, против него расположенные. Вслед за тем Алексеев пригласил меня для разговора по прямому проводу. Он мне передал, что просит меня начать атаку не 19 мая, а 22-го, т.к. Эверт может начать свое наступление лишь 1 июня. Я на это ответил, что нахожу, что и такое промедление несколько велико, но с ним мириться можно при условии, что дальнейших откладываний не будет…112. Я тотчас же разослал телеграммами приказания командующим армиями, что начало атаки должно быть 22 мая на рассвете… 21 мая вечером Алексеев опять пригласил меня к прямому проводу. Он мне передал, что несколько сомневается в успехе моих активных действий вследствие необычайного способа, которым я их предпринимаю, т.е. атаки противника одновременно во многих местах, вместо одного удара всеми собранными силами и всей артиллерией, которая у меня распределена по армиям. Алексеев высказал мнение, не лучше ли будет отложить мою атаку на несколько дней для того, чтобы устроить лишь один ударный участок, как это уже выработано практикой настоящей войны. Подобного изменения плана действий желает сам Царь, и от его имени он и предлагает мне это видоизменение. На это я ему возразил, что изменить мой план атаки я наотрез отказываюсь и в таком случае прошу сменить… Алексеев мне ответил, что Верховный уже лег спать и будить его ему неудобно, и он просил меня подумать. Я настолько разозлился, что резко ответил, что «сон Верховного меня не касается, и больше думать мне не о чем. Прошу сейчас ответа». На что ген. Алексеев сказал: «Ну, Бог с вами, делайте, как знаете, а я о нашем разговоре доложу Государю Императору завтра». Конечно, Царь был тут ни при чем, а это было системой Ставки с Алексеевым во главе – делать шаг вперед, а потом сейчас же шаг назад».
Из воспоминаний Брусилова как будто бы явствует, что сомнение в последнюю минуту возбуждал лишь метод наступления, который, по словам мемуариста, расходился с порядком, признаваемым по примеру немцев единственно пригодным для прорыва фронта противника при оппозиционной войне… Кто прав в определении стратегических «аксиом», судить, конечно, не нам. Семенников пользовался не отдельным изданием воспоминаний Брусилова, выпущенных в Риге, а отрывками «Из записок» Брусилова, напечатанными в 24 г. в журнале «Россия». Там рассказ Брусилова о разговоре с Алексеевым 21-го несколько усилен – Алексеев передал, что «главковерх желал бы отсрочить атаку недели на две с тем, чтобы переменить в корне систему моего наступления, т.е. чтобы все армии стояли на местах, атаку же произвести только одной 8-й армией, направленной на Ковель». Вот эти слова «переменить в корне» приводили Семенникова к совершенно произвольному толкованию (даже прямой передержке), решительно ни на чем не основанному. «Есть основания (какие?) думать, – писал он, – что эта мысль Николая шла от того же Распутина: свое мнение об изменении общего плана наступления Николай высказал от себя (а не по инициативе Алексеева) лишь через четыре дня после того, как в течение нескольких дней он пробыл вместе с приезжавшей в Ставку женой и, следовательно, уже тогда знал все взгляды на этот счет Распутина; последнему же, очевидно, план наступления был сообщен, как это всегда делалось, сразу же после того, как он был разработан».
Так можно доказать что угодно и обвинить кого угодно. В действительности план, выработанный Алексеевым и установленный на военном совете 1 апреля, никаким видоизменениям под влиянием «пацифистских советов» Распутина не подвергался, за исключением преждевременного выступления на австрийском фронте в целях облегчить положение итальянцев. Представитель мин. ин. д. в Ставке Базили тогда же сообщил Сазонову, что наступление на германский фронт с этими операциями «непосредственно не связано и должно состояться, согласно общему плану, лишь около 15 июня», причем одной из целей наступления армии ген. Брусилова является оттяжка германских войск в южном направлении, так как «важнейшие операции» по-прежнему предусматриваются на западном фронте.
Оставим в стороне стратегические вопросы и оценку по существу Луцкого прорыва. Естественно, что Брусилов склонен преувеличивать роль, которую могли сыграть его «чрезвычайно грандиозные победоносные» операции. Все другие виноваты в том, что успех брусиловского наступления не изменил судеб войны, на что была полная «вероятность», и что фактически «никаких» стратегических результатов эти операции не дали. Алексеев покрывал «преступные действия» Эверта и Куропаткина – «излюбленных военачальников Ставки»; верховное командование виновато в том, что «брусиловское наступление» было «непростительно упущено». Брусилов обиженно отмечает, что в то время как вел. кн. Н. Н. с Кавказа прислал ему восторженное письмо, имп. Николай II с запозданием телеграфировал «несколько сухих и сдержанных слов благодарности». Военная критика найдет значительные «ошибки» и в действиях самого командования юго-западного фронта, затруднявших развитие успеха, которому, как видно хотя бы из переписки Царя, в действительности в Ставке придавали весьма большое значение, в силу чего в процессе развития наступления изменился и план, намеченный 1 апреля113. Вопреки утверждению Брусилова, что верховное командование ограничилось лишь «запоздалыми» подкреплениями с «бездействующих фронтов», на его фронте произведено было сосредоточение «главных» русских сил, и главнокомандующий имел в своем распоряжении «по сравнению с действующими против него войсками более, чем двойное превосходство сил» (слова Алексеева Базили 16 сентября).
Стоустая «молва» по-своему объяснила события. Родзянко, посетивший в дни «брусиловского наступления» Особую армию, говорит: «Офицеры, участники наступления, считали, что успеху операции помогло то обстоятельство, что Брусилов начал наступление на полтора суток раньше назначенного Ставкою срока: в армии ходили упорные слухи, что в Ставке существует шпионаж и что враг раньше нас осведомлен о всех наших передвижениях». Председатель Думы не воздержался от утверждения: «К сожалению, многие факты подтверждали это подозрение». Также упрощенно «молва» трактовала и причину «стратегической неудачи» первоначально блестящих успехов. Эверта поспешили зачислить в «разряд изменников». Брусилов, конечно, «не верил» этой вздорной молве, но тем не менее поспешил переслать главнокомандующему западным фронтом «несколько писем», полученных им от разных «неизвестных корреспондентов», в которых Эверт обвинялся «в предательстве русских интересов и в желании нанести ущерб русской армии», – переслал для того, чтобы осведомить Эверта, как «превратно» толкуется задержка в оказании помощи наступавшему фронту. «На это письмо я ответа не получил», – с наивностью замечает мемуарист, забывая упомянуть, как он лично намекал ген. Панчулидзеву, что необоснованное отступление может отзываться «изменой»114.
Из воспоминаний Брусилова для сопоставления с тем, что писала А. Ф., важно отметить, как Брусилов сам подвел фактически итоги своих операций: «К 1 августа для меня уже окончательно выяснилось, что помощи от соседей в смысле их боевых действий я не получу; одним же моим фронтом, какие бы успехи ни одержали, выиграть войну в этом году нельзя. Несколько большее или меньшее продвижение вперед для общего дела не представляло особого значения: продвинуться же настолько, чтобы это имело какое-либо серьезное стратегическое значение для русских фронтов, я никоим образом рассчитывать не мог, ибо в августе месяце, невзирая на громадные потери, понесенные противником, во всяком случае большие, чем наши, и на громадное количество пленных, нами взятых, войска противника перед моим фронтом значительно превысили мои силы, хотя мне и были подвезены подкрепления. Поэтому я продолжал бои на фронте уже не с прежней интенсивностью, стараясь возможно более сберечь людей, лишь в той мере, которая оказывалась необходимой для сковывания возможно большего количества войск противника, косвенно помогая этим нашим союзникам – итальянцам и французам… В конце октября, в сущности, военные действия 16 г. закончились». – Закончились в силу климатических условий на Карпатах и в силу того, что необходимость восстановить положение на австро-венгерском фронте вынудила бросить в Галицию все немецкие резервы, которые могли быть сняты на западе. Таким образом, относительное значение галицийской операции, в смысле «косвенной» помощи союзникам, сохраняло все свое значение: не только австрийцы принуждены были остановить наступление в Италии, но и французы почувствовали облегчение на Сомме.
112
Официальный доклад Алексеева Верховному Главнокомандующему 13 мая несколько по-иному освещает вопрос. Алексеев только вынужденно шел на «выполнение немедленной атаки, согласно настояний итальянской главной квартиры», так как считал, что «при неустранимой нашей бедности в снарядах тяжелой артиллерии наступление, производимое только во имя отвлечения внимания и сил австрийцев от итальянской армии, не обещает успеха» – «такое действие поведет только к расстройству нашего плана во всем его объеме». Алексеев заключал доклад указанием, что Юго-западный фронт «должен выполнить атаку своими силами» и что «подготовка к атаке должна быть закончена 19 мая, для начала же действий надлежит ожидать указаний от штаба верховного главнокомандующего».
113
В своем позднейшем дневнике Алексеев дал такую характеристику Брусилова: «Пока счастье на нашей стороне, Брусилов смел и больше самонадеян. Он рвется вперед, не задумываясь над общим положением дел. Он не прочь… пустить пыль в глаза и бросить упрек своему начальству, что его, Брусилова, удерживают, что он готов наступать, побеждать, а начальник не дает разрешения и средств… Но не всегда военное счастье дарит нас своею улыбкою. Нередко оно оборачивается к нам спиной, и неудача становится нашим уделом. Вот пробный камень для полководца – сохранить в этом положении ясность ума, спокойствие духа, способность оценки положения, уменье найти средства и выход – вот качества, без наличия которых нет полководца. Этими качествами в минуты несчастья и неудач щедрая природа не наградила Брусилова».
114
Легко себе представить, какая цветистая легенда была бы сплетена, если бы начальником верх. штаба был назначен предложенный Рузским Эверт! И так уже, по словам Шингарева, в октябрьском совещании прогрессивного блока на западном фронте «от офицера до генерала, говорили, что Эверт «чуть не изменник».