Страница 25 из 43
Трудно себе представить, что это экзальтированное послание могло сопровождать даже в тайниках души сокрытую мысль о сепаратном мире. Вся мистическая концепция А. Ф. говорила против «постыдного мира». В Чр. Сл. Ком. при допросе ген. Поливанова пытались выяснить вопрос: «Не было ли основания предполагать, что принятие командования явилось результатом желания устранить бывш. царя от внутренней политики?» Если не прямо, то косвенно это связывалось с сепаратным миром. «Я могу об этом догадываться только теперь, но в ту пору у меня такого предположения не было», – ответил слишком лаконически Поливанов. О чем же мог «догадываться» бывш. военный министр? Догадка могла лежать лишь в плоскости той современной, упорно распространявшейся легенды, которая один из планов «дворцового переворота» приписывала правым кругам, выдвигавшим Императрицу на руководящую роль «регента» Империи. К этой никчемной легенде нам придется ближе подойти, коснувшись напряженной общественной обстановки конца 16 года и тогдашней агрессивности настроений А. Ф. Несомненно, вмешательство Императрицы во внутреннюю политику, непосредственный контакт с членами правительства значительно усилились с момента, когда Царь вынужден был проводить долгое время в Ставке. Императрица могла войти во вкус этой «власти». Но надо совершенно игнорировать ту исключительную нежность и дружбу, которые отличали взаимоотношения царской четы, или заподозрить А. Ф. в невероятной неискренности и фальши (характерной чертой А. Ф., напротив, была излишняя прямолинейность) для того, чтобы увидеть в переписке сплошную комедию, имевшую своей конечной целью подготовку сепаратного мира. Здесь мы доходим до пределов несуразиц, которые порождают вольные догадки.
Придворный историограф ген. Дубенский несколько карикатурно преувеличивал, показывая в Чр. Сл. Ком.: «Государь был в полном подчинении. Достаточно их было видеть четверть часа, чтобы сказать, что самодержцем была она, а не он. Он на нее смотрел, как мальчик на гувернантку. Это бросалось в глаза» (в воспоминаниях Дубенский, конечно, сильно смягчил характеристику). У А. Ф. было и больше активности, и больше истерической настойчивости. В цитированном письме 22 августа она напутствовала мужа: «…буду мучиться все время, пока в Ставке все не уладится… Когда я вблизи тебя, я спокойна. Когда мы разлучены, другие сразу тобою овладевают… Они знают, что у меня сильная воля, когда я сознаю свою правоту, – и теперь ты прав, мы это знаем – заставь их дрожать перед твоей волей и твердостью… Не сомневайся, верь, и все будет хорошо». «Не беспокойся о том, что останется позади… Я здесь, не смейся… На мне надеты невидимые “брюки”, и я могу заставить старика (т.е. Горемыкина) быть энергичней… Говори мне, что делать, пользуйся мною, если я могу быть полезной»73.
Недовольна А. Ф. положением в Ставке, где было отложено официальное опубликование перемены в верховном командовании. “Царская Ставка” – это звучит так хорошо и многообещающе… Неправильно держать это в тайне, никто не думает о войсках, которые жаждут узнать радостную новость. Я вижу, что присутствие моих “черных брюк” в Ставке необходимо – такие там идиоты». Много раз «жаждет» А. Ф. показать «всем этим трусам» свои «бессмертные штаны», а «почти всех министров» ей просто хочется «отколотить». Почему такая агрессивность? Ее раздражает тот «пустой шум», который создается вокруг решения Царя, тогда как «теперь лишь немцы и австрийцы должны занимать умы и больше ничего». С Царем во главе отступающая армия должна перейти в наступление. Имя Царя – знамя для побед. А. Ф. убеждена, что одно опубликование о принятии Царем командования должно изменить «направление мнений в Думе».
Пришло успокоительное сообщение из Ставки. Муж писал 25 августа: «Благодарение Богу, все прошло, и вот я опять с этой новой ответственностью на моих плечах. Но да исполнится воля Божия. Я испытываю такое спокойствие, как после св. причастия». Вспоминая, как «все утро этого памятного дня 23 августа» он «много молился и без конца перечитывал… первое письмо» А. Ф., Царь заканчивал: «Подумай, женушка моя, не прийти ли тебе на помощь муженьку, когда он отсутствует? Какая жалость, что ты не исполняла этой обязанности давно уже или хотя бы во время войны. Я не знаю более приятного чувства, как гордиться тобой, как я гордился все эти последние месяцы, когда ты неустанно доказывала мне, заклиная быть твердым и держаться своего мнения»74. Одновременно Царь сообщал, что получил телеграмму от ген. Иванова с извещением, что 11 армия Щербачева в Галиции атаковала с успехом две германские дивизии: «И это случилось сейчас же после того, как наши войска узнали о том, что я взял на себя верховное командование. Это воистину Божья помощь и какая скорая…» «Хорошие известия от Иванова – настоящее благословение для начала твоей работы», – отвечала А. Ф. – все теперь кажется пустяком, такая радость царит в душе». «Слава Богу», – пишет она через несколько дней (30 авг.), – ежедневно приходится читать добрые вести о наших славных войсках. Так отрадно, что со времени твоего приезда Бог действительно даровал через тебя свое благословение войскам! С какой обновленной энергией они сражаются! Если бы только можно было сказать то же о внутренних делах». «Я жажду, – добавляет она 15 сент., – чтобы наконец дела приняли благоприятный оборот, и чтобы ты мог целиком отдаться войне и интересам, с нею связанным».
Перелистывая переписку, видишь, как рассеивается туман, навеянный «догадкой» ген. Поливанова. Нет никакого основания заподозревать искренность обоих корреспондентов, видевших в разлуке «тяжелый крест», который они несут во время войны: «Ты очень верно выразилась в одном из своих последних писем, – говорил Царь 4 января 16 г., – что наша разлука является нашей собственной, личной жертвой, которую мы приносим нашей стране в это тяжелое время. И эта мысль облегчает мне ее переносить…»
Во всяком случае, общество не сумело оценить этого искреннего порыва, даже жертвенности Царя. С этого момента в представлении Поливанова произошла некоторая «эволюция» в уме императора Николая II – «все пошло иначе».
Глава четвертая. Царица – «немка»
I. Мечта о мире
В исторической работе трудно обосновать слишком грубую в своей элементарности тезу о изначальной как бы «измене» всегда остававшейся «тайной германофилкой» имп. Алек. Фед. («немкой, маневрировавшей в пользу своего первоначального отечества» – по характеристике французского журналиста Ривэ). Безответственная сплетня, порожденная в дни войны примитивным общественным психозом, находится в резком, непримиримом противоречии с настроениями, которые так явно выступают в каждой строке отмеченной выше интимной переписки А. Ф. Поэтому те, кто пытаются более серьезно обосновать концепцию подготовки сепаратного мира, переносят центр тяжести в другую плоскость. «С идеей сепаратного мира ум Царицы осваивается лишь впоследствии, – пишет, напр., Чернов, отвергающей легенду об «измене», – когда заманчивый мираж победы обманно ускользает, оставляя разочарование и обезверенность». При отсутствии хронологической четкости в изложении этого автора и склонности его к толкованию отдельных эпизодов в духе шаблонной легенды «измены» (примеры мы видели и увидим), не ясен момент, когда в сущности «царизм исподтишка, но всерьез» стал готовиться к ликвидации борьбы на «внешних фронтах» для того, чтобы «перенести ее на фронт внутренний». Однако сама по себе такая постановка более логична и может заключать некоторую долю правдоподобия. Нам предстоит на ней в дальнейшем остановиться более подробно, так как эта легенда делается общественным достоянием в предреволюционное уже время.
В 1915-м году намечались только ее абрисы, нашедшие, между прочим, отражение в воспоминаниях б. чешского президента, проф. Масарика. Уверенный, что накануне революции «часть придворной клики задумала план пустить немцев к Петрограду, дабы этим спасти трон», мемуарист пишет, «что это не был единственный подобного рода план, я могу доказать теми сведениями, которые я получил в Лондоне о Горемыкине. Уже тогда этот русский министр, бывший сравнительно лучше, нежели его преемники, не боялся поражения и наступления немцев на Петроград – немцы-де могут завести в России порядок75». Фантастика, сообщенная Масарику в кругу компетентных политических людей, среди которых он вращался в Лондоне, в гиперболической форме передавала лишь намеки некоторых органов русской печати. Так, в «дневнике» министра ин. д. под 20 октября 1915 г. значится: «За последнее время широко распространился слух о предстоящей отставке министра ин. д. С. Д. Сазонова, и некоторые газеты («Бирж. Вед.») уже оповестили о готовящемся будто бы назначении председателя Совета Министров И. Л. Горемыкина государственным канцлером с передачей ближайшего руководства министерством ин. д. на правах управляющего таковым бывшему послу в Вене Н. Н. Шебеко. Известие это, до того распространившееся, что ему поверили наиболее непосредственно задетые им лица, вызвало за границей, а также среди иностранных дипломатов в Петрограде толки о том, что будто намеченная перемена должна повлечь в направлении внешней политики России поворот в смысле смягчения вражды к Германии, а затем, может быть, и перехода к отдельному соглашению с последней, Такое мнение основывалось, между прочим, на том, что И. Л. Горемыкин, по-видимому, ищет опоры в кругах правых, которые всегда тяготели в сторону Германии»76. Цитированная запись «дневника» министра ин. д. заканчивала свою информацию так: «20 октября по окончании всеподданнейшего доклада своего в Царском Селе С. Д. Сазонов, сославшись на эти слухи, высказал Государю желание быть по возможности осведомленным относительно срока осуществления упомянутых предположений. Но тут оказалось, что Государь Император впервые услышал о таковых и с крайним удивлением самым решительным образом опроверг существование даже мысли о них. При этом Е. В. не скрыл своего раздражения по поводу постоянно возникающих в Петрограде всякого рода ложных слухов и прибавил: “Слава Богу, я живу в Ставке, куда весь этот вздор не доходит”».
73
Насколько в августовские дни А. Ф. вовне не выступала самостоятельно, показывает то же письмо 22 августа, где она спрашивает мужа: может ли она повидать, по совету «Друга», Крупенского и расспросить его про Думу – «без всякого шума».
74
Отсюда английский историк Пэрс делает вывод, что А. Ф. принудила мужа занять стратегический пост для того, чтобы самой управлять тылом.
75
Лично Масарик считал Царя «лояльным» в отношении союзников, но только «слабым и неустойчивым». Царица также не была, по его мнению, причастна к «измене»: «Я проверил то, что об этом говорилось в думских кругах, и убедился, что она не была в отношении России менее лояльной, чем сами русские».
76
Раньше в суворинском «Вечернем Времени» 17 августа в статье «Опять Распутин» говорилось, что знаменитый старец, «пользовавшийся всегда покровительством немецкой партии», ведет пропаганду в пользу заключения мира.