Страница 14 из 43
Если Семенников более или менее осторожен в использовании документов, то пошедший по его стопам Чернов, как мы уже видели, чрезвычайно поспешен в выводах и склонен к обличительным кривотолкам. Представитель русского командования на ноябрьской конференции в Шантильи, ген. Жилинский, действительно высказался за ликвидацию военных действий в Дарданеллах. Ссылаясь на его секретную телеграмму Алексееву 28 ноября, Чернов утверждает, что Жилинский в ней сообщал «истинный невысказанный мотив» такого решения – опасность «создания постоянного английского нового Гибралтара при выходе в Средиземное море». «Такое полное дословное совпадение с письмом Васильчиковой трудно объяснить простой случайностью». Приведенная фраза имеется в телеграмме Жилинского. Из сделанного выше обозрения довольно определенно вытекает, что такое толкование было ходячим в некоторых националистических кругах, и, следовательно, не Жилинский заимствовал его из немецкой аргументации, а скорее немцы подсказали Васильчиковой его употребление33.
Как логически Чернов связывает телеграмму представителя военного командования ген. Жилинского с частным письмом Васильчиковой Царю, неизвестно. Надо, по-видимому, расширить плацдарм и к делу подготовки сепаратного мира привлечь еще и военное командование. Но это будет уже сфера досужей фантазии. «Секретные мотивы» ген. Жилинского не имели никакого отношения к соображениям, побуждавшим действовать закулисных дирижеров миссии царской фрейлины. Дело в том, что попытка английских десантных сил овладеть Галлиполийским полуостровом, предпринятая 24 июля, потерпела фиаско, и Галлиполи грозило обратиться в «кладбище… десантных армий». Вместе с тем в связи с неудачами на русском фронте совершенно изменялась военная конъюнктура. В России произошла смена верховного командования, и на авансцену выступил новый нач. штаба ген. Алексеев, в руках которого было сосредоточено «фактическое» командование и который относился скептически к возможности и надобности завоевания Константинополя…
«По поводу тяжелого, чтобы не сказать безвыходного, положения англичан в Дарданеллах, – сообщал Кудашев 10 сентября, – я спросил ген. Алексеева, что бы наиболее соответствовало нашим военным интересам: чтобы англичане ослабили французский фронт и высадили еще войска в проливах или же поддержали французов для активных действий на Западном фронте? Генерал на это ответил приблизительно так: для нас ликвидация дарданелльской операции, конечно, самая важная задача, ибо, разрешись она, можно будет заключить сепаратный мир с Турцией и перебросить кавказскую армию против Германии, а это может решить участь войны в нашу пользу, так как и немцы устали, и появление свежих сил может сразу все изменить. Впрочем, заметил генерал, активное действие французов возможно и теперь: для нас оно очень желательно, ибо все усилия, все пополнения германцев направлены на нас, и мы уже сплошь 5 месяцев выдерживаем всю тяжесть войны».
В последовавшее затем время произошло присоединение Болгарии к центральным державам. «Положение, созданное решением Болгарии присоединиться к нашим врагам, – писал Кудашев 8 октября, – считается ген. Алексеевым настолько серьезным, что он мне категорически заявил, что мы из него не выйдем, если не заключим мира с Турцией. На мое замечание, что такой мир, даже если бы удалось заключить… обозначал бы крушение всех наших надежд на разрешение больного константинопольского вопроса, ген. Алексеев ответил: “Что же делать? С необходимостью приходится мириться… Создается положение, при котором разумно можно будет рассчитывать на достижение цели войны: изгнание врага из наших пределов и сокрушение опасности для нашего существования военной мощи Германии. Преследовать иные цели – значит гоняться за миражем…”» Мнение Алексеева склонялось к усилению помощи Сербии и выполнению июльского соглашения в Шантильи о посылке 150 тыс. англо-французских войск в Салоники – созданию особой балканской армии, в основу которой должны быть положены силы галлиполийского десанта. С этой точки зрения в согласии с полученными директивами Жилинский, назначенный в конце октября в проектировавшийся высший военный совет союзников, и высказывался за ликвидацию галлиполийского десанта.
Точке зрения Алексеева в «секретной записке», поданной кап. Бубновым (морское вед.), был противопоставлен иной план: «Стремясь на соединение с Турцией, Германия, конечно, главным образом стремится к азиатской Турции, источнику всего того, что Германии надо. Поэтому главным объектом ее стратегии должен быть Босфор (не Дарданеллы). В их руках он станет неуязвимым, и немцы оттуда станут вечной угрозой не только для нас, но и для англичан и для французов… Посылка отрядов в Салоники не дает нам ничего: еще будут вестись переговоры о их посылке, когда немцы дойдут до Константинополя. Отсюда следует необходимость их предупредить на Босфоре с целью разобщения Малой Азии, для чего достаточна только морская оккупация. Другими словами, необходимо, чтобы союзники, хотя бы ценою громадных жертв, прорвались через Дарданеллы, помогли нашему флоту прорваться (также ценою крупных жертв) сквозь Босфор и затем, хотя бы базируясь только на Севастополе, окончательно обезвредить появление в Константинополе немцев из Болгарии. Если это невозможно, то судьба Константинополя, несмотря ни на какие десанты в Салониках, решена окончательно, притом против нас и против наших союзников, ибо Босфор в руках Германии – такая же угроза для Англии (Египта, Индии), как и для нас». Конечный вывод Бубнова: надо убедить союзников, особенно англичан, в необходимости «принести в жертву хотя бы пол их эскадры, но прорваться через Дарданеллы».
«Хотя я всегда отношусь очень осторожно к вспышкам воображения таких талантливых людей, как напр., кап. Бубнов, у которых талант переплетается с подчас неудержимым увлечением, я думаю, – комментирует Кудашев, – что он проводит правильную мысль… Записка Бубнова должна быть сегодня подана на Высочайшее благовоззрение. Не знаю, последует ли затем по ней и исполнение… Лично я думаю, что… появление флота перед Константинополем было бы единственным удобным моментом для заключения мира с турками и какой-нибудь русско-французско-английской опеки, обеспечивающей нам свободное пользование проливами». Очевидно, «ясное мышление» Алексеева одержало верх над неудержимым увлечением»34.
По намекам Кудашева можно заключить, что Царь не сочувствовал идее заключения мира с Турцией35, но Алексеев продолжал ее отстаивать. 5 февраля 16 г. Кудашев передавал некоторые его соображения по этому поводу: «Продолжая войну с Турцией, мы выгадываем только то, что обманываем себя надеждой на осуществление в близком будущем чарующей нас иллюзии. Прекращая же войну с Турцией, мы осуществление наших иллюзий откладываем на новый срок, зато достигаем победы над Германией, т.е. того, к чему стремимся и мы и все наши союзники, что одно только обеспечивает нам всем прочный мир, а лично нам наше политическое, военное и нравственное положение в Европе»36. Обратим внимание на взгляд Алексеева, он поможет нам более объективно оценить те толкования будто бы существовавшего плана сепаратного мира, которые найдут себе место в конце 1916 г.
Глава третья. Смена верховного командования
1. «Второй Император»
Как будто можно признать без всяких оговорок, что константинопольская проблема в 1915 г., поскольку речь идет о верховной власти, вовсе не создавала той атмосферы сепаратного мира, первым этапом подготовки которого явилась якобы смена верховного командующего. Последнее утверждение – это прежде всего немецкая точка зрения, в литературу занесенная воспоминаниями германского кронпринца. По его мнению, переговорам о сепаратном мире мешало лишь то обстоятельство, что у власти находился вел. кн. Ник. Ник.37. Людендорф более осторожен и, сознательно преувеличивая влияние и стратегические дарования вел. кн. Н. Н., говорит, что устранением его немцы сделали лишь большой шаг вперед «на пути к победе». «Главное затруднение к сепаратному миру и устранила А. Ф. под водительством Распутина» – спешат сделать заключение те, кто легенду стремятся превратить в действительность, в сущности просто солидаризируясь с теми сплетнями, которые в первичной обстановке распространились в обывательских военных кругах (их в сентябре отметил в своих письмах Сазонову Кудашев, сообщая о разговорах среди офицеров в Ставке о том, что устранение вел. кн. Н. Н. является победой «немецкой партии, желающей в октябре заключить мир»).
33
Сам термин «Гибралтар» в Дарданеллах имел уже давность. Так, в 1896 г. Ганато, бывший в то время министром ин. д. во Франции, предостерегая русского посла в Париже Моренгейма о рискованности проявляемой Россией тенденции «монополизировать» Турцию, говорил: «Если вас даже и впустят в Константинополь, то в тот же час англичане возведут в Дарданеллах Гибралтар, который закроет вам всякий выход».
34
В кратких воспоминаниях, напечатанных в 1942 г. в немецком «Парижском Вестнике», ген. Головин несколько по-иному освещает эпизод. Головин был назначен нач. штаба 7-й отдельной армии, предназначавшейся в октябре «для производства десанта в Черном море» и возглавленной ген. Щербачевым. Алексеев будто бы так изложил Щербачеву и Головину «существо» возложенной на них задачи: высадившись в румынской бухте Балчик, лежащей недалеко от болгарской границы, наступать «в южном направлении для захвата проливов»; на высадку имелось «тайное» согласие Румынии, но «условное» – румынский премьер Братиано соглашался рисковать вынужденным вступлением в войну, если численность десанта будет доведена до 200 тыс. человек. В последний момент Братиано вдвое увеличил размер гарантирующего Румынию десанта. Осуществить это требование с русской стороны представлялось невозможным, но Алексеев предложил все же эту высадку организовать и объявить ее «ошибкой» ген. Щербачева и Головина, за что они и должны были получить официальный выговор. Румыния же при таких условиях могла бы ограничиться формальным протестом и сохранением в отношении России «доброжелательного нейтралитета». Если бы намеченный вариант «не обещал успеха», то нач. верх. штаба предлагал произвести десант где-нибудь на малоазиатском побережье Турции и т.д. На восклицание Головина, что «ведь это чистая авантюра», Алексеев сказал: «Да, авантюра, но это желание Е. И. В., по-видимому, под влиянием морских кругов», и предложил собеседникам разобраться в Одессе, где сосредотачивалась в это время их армия, в вопросе, и в докладе Царю «обрисовать авантюрный характер задуманного десанта»: «Я вас поддержу», – добавил Алексеев. Так Щербачев и Головин и поступили – доклад был составлен Головиным. Прибыв в Одессу, Николай II горячо поблагодарил Щербачева за «гражданское мужество говорить ему правду в глаза» и наградил его званием ген.адъютанта: «Я был введен в заблуждение о пользе и возможности десанта в Черном море», – сказал Царь… «Вы убедили меня. Я отменяю десант…» Контекст, в котором преподнесены «личные воспоминания» ген. Головина, находится в противоречии с тем, что Кудашев сообщал из Ставки Сазонову со слов Алексеева, и что министр, с своей стороны, писал своему представителю в Ставке; противоречат они и всеподданнейшим телеграммам министра по поводу «уклончивого поведения Румынии» в переговорах, которые велись в это время. Эти переговоры о пропуске русских войск – вернее о совместных с Румынией действиях против Болгарии или против Австрии – имели совершенно определенную цель оказать немедленную и непосредственную помощь Cepбии (спасти Сербию и предотвратить торжество германского замысла – как выразился Алексеев Кудашеву). Пассивное, граничащее с каким-то двурушничеством поведение «фактического главнокомандующего» мало соответствовало тем взаимоотношениям, которые установились в Ставке: «До сих пор Государь одобрял все мои распоряжения», – говорил, например, Алексеев Кудашеву 21 октября, и Кудашев замечал в письме к министру, что «никаких неосторожных приключений» не будет допущено. Вопрос о переговорах по поводу пропуска русских войск через Румынию был снят министром ин. дел телеграммой 3 ноября послу в Бухаресте, переговоры признавались преждевременными. (Об условиях выступления Румынии и стратегии ген. Алексеева см. ниже.) Надо добавить, что сам имп. Николай II, уступая настойчивости Алексеева, как мы увидим, не отказывался от мысли о возможности осуществления морской экспедиции для реализации созвучной его настроениям «византийской мечты».
35
Позже (20 августа 1916 г.) на телеграмме русского посланника в Берне он положил резолюцию: «С Турцией надо покончить. Во всяком случае, в Европе ей больше нет места. Поэтому нам входить в сношения с оппозицией не следует». У армянских политиков был план использовать возможное восстание Джемаля-паши.
36
Ген. Поливанов в Петербурге развивал третью позицию: надо обратить главное внимание на Кавказский фронт, продвигаться к Константинополю и взять его с помощью союзников, находящихся в Салониках. Думская общественность критиковала Ставку, считая, что там смотрят по-иному, «руководясь главным образом ревностью к вел. кн. Ник. Ник.» (Родзянко).
37
Немцы пытались даже пускать в русскую армию соответствующие – весьма наивные – прокламации от имени «несчастного» царя, подавленного «интригами» своего «коварного» родственника и «вероломных» генералов, затеявших войну против его воли и готовых его за противодействие устранить от власти.