Страница 11 из 48
С другой стороны, к критикуемому нами идеалу приближаются наиболее те университеты, которые пользуются наименьшею славою, которые вообще сколько-нибудь серьезного значения и репутации никогда не имели или находятся в состоянии упадка и разложения или жалкого прозябания.
Нечто вроде системы «губернских университетов» по образцу одного из недавно высказанных в печати предложений с таким числом слушателей, что профессора могут состоять в личном знакомстве и близких отношениях с каждым из своих слушателей, можно наблюдать в Италии, где прозябает множество жалких и ничтожных университетов, известных только тем, что они обременяют без смысла и пользы и без того бедный итальянский бюджет и народ – паразиты какие-то бесславные.
Вообще, если мы сопоставим разные университеты разных стран и эпох друг с другом и с тем, что теперь у нас выставляется идеалом устройства университетского дела, то выходит какой-то странный парадокс: чем лучше, тем хуже, а чем хуже университет, тем лучше он с точки зрения требований и идеалов, выставляемых для реформы русских университетов.
Еще интереснее и поразительнее получились бы результаты в случае сопоставления разных аудиторий (профессоров со слушателями) одних и тех же университетов.
И в крупных университетах с большими массами слушателей, например в Берлинском университете, а тем более в мелких, есть профессора, которые знают в лицо всех своих слушателей (вследствие сравнительно незначительного числа их) или даже состоят с каждым из них в сравнительно близких отношениях, ведут с ними «практические» занятия и иные «собеседования», знакомятся этим путем со способностями, складом ума и знаниями каждого из своих слушателей и могут применять свои пояснения, указания, «собеседования» к индивидуальности каждого из учеников своих.
Вот идеал университетского преподавания!
А если еще вообразить, что у профессора, например, семь слушателей и семь дочерей, устраиваются Krӓnzchen с танцами и без них под надзором и руководством папаши и мамаши, совместные ботанические и иные экскурсии за город под руководством профессора и т. п., то получаются столь близкие отношения, такое воспитательное и иное влияние и взаимодействие между профессором и его учениками, что дальше уже идти некуда, разве в церковь за благословением этой университетской идиллии, как это и бывает иногда, например, в маленьких немецких университетах.
К сожалению, обыкновенно, особенно в крупных университетах, наблюдается прямо противоположная картина. У профессора столько слушателей, что он ни в сердце, ни в квартире своей поместить бы их не смог. Да он с ними и незнаком совсем, лиц и фамилий не знает и не различает, а уж о «собеседованиях» и «практических занятиях» с каждым из них, да еще приспособленных к индивидуальному складу ума, знаниям и способностям каждого из студентов, и подавно речи быть не может. Впрочем, бывает по традиции и личное сближение такого профессора с каждым из своих слушателей в германских университетах; оно происходит два раза в жизни студента: раз при подписке на лекции до начала их и раз при отпуске, после конца лекций (дело, впрочем, часто обходится без «собеседования»); вереница студентов проходит мимо кафедры, как мимо железнодорожной кассы, подавая подписные листы, а профессор молча и быстро подписывает сии листы. Такими двумя формальностями ограничивается личное сближение и знакомство между профессором и студентами!
Поистине антипедагогические условия!
Бывает еще хуже! У профессора столько слушателей, что в аудитории места не хватает для всех их. Иным приходится сидеть на окнах, на ступенях кафедры, а многие стоят за недостатком далее и таких мест для столь многочисленной и переполненной аудитории. Воздух сперт, температура подымается. Сказать, что это антипедагогические условия, мало. Следует добавить – и антисанитарные!
А теперь после описания умилительных и идеальных с точки зрения интересующего нас идеала университетского воспитания и обучения картин и прямо противоположных им аномалий и ужасов взглянем на имена тех профессоров, которые участвуют в описанных педагогических идиллиях и ужасах.
Имена тех профессоров, которые знакомы лично со всеми своими слушателями и даже вечеринки им устраивают и к семье пристраивают, читателю ничего не скажут; их имена и слава живут обыкновенно только в городских сплетнях маленьких университетских городов и в традиционной юмористике и студенческих анекдотах мелких университетов.
В списке же тех профессоров, которые участвовали или участвуют в описанных выше антипедагогических ужасах, тех профессоров, имя слушателям коих легион, образованный читатель нашел бы много знакомых имен – таких, коих не знать образованному человеку вообще не подобает (например, Гегель, Фихте, Шеллинг и т. п.).
Я, впрочем, не утверждаю, что все те аудитории, которые соответствуют идеалу сторонников систематических собеседований, репетиций и прочих «практических занятий» и иных близких педагогических отношений и сношений между профессорами и отдельными слушателями их, – непременно аудитории бездарностей и только анекдотических профессоров.
Точно так же я не утверждаю, что имена тех профессоров, слушателям коих имена были легионы, все записаны золотыми буквами в скрижалях истории мысли человеческой.
Возможны разные особые условия и осложнения, вследствие коих крупные светила науки имеют сравнительно малую аудиторию, а менее выдающиеся ученые большую. Преподавательский талант профессора, университет, в котором он преподает, факультет, популярность и доступность науки, которую он читает, и т. п. оказывают тоже свое влияние. Существуют науки и курсы, которые легкодоступны и интересны студентам всех факультетов и слушание коих, особенно в случае более или менее живого и интересного изложения, доставляет отдых и развлечение студентам между более трудными лекциями; и вследствие этого получается иногда весьма большая аудитория у профессоров, в научном смысле не выдающихся. Особенно часты такие явления у нас.
Более прочно соответствие между научным авторитетом профессора и количеством слушателей в Германии: немецкие студенты считают для себя недопустимым ходить в свободные часы на курсы, на которые они не подписались (т. е. не уплатили гонорара); допускается только бесплатное посещение трех лекций, а дальше начинается «schinden» – проступок, приравниваемый к мошенничеству и случающийся редко. Между прочим, отсутствие таких воззрений и такой щепетильности среди нашего студенчества лишает резонного смысла гонорарную систему (которую и по другим основаниям следует совсем упразднить). Весьма высокий гонорар (чего мы, впрочем, отнюдь не одобряем) и соблюдение его со стороны студентов ведут в германских университетах к тому, что состав аудитории и число слушателей здесь редко имеют случайный характер и почти всегда определяются весьма серьезными основаниями.
К тому же немецкие студенты странствуют охотно и без всяких стеснений со стороны начальства из университета в университет, комбинируя курсы так, чтобы слушать не бездарных и посредственных профессоров, а по возможности выдающихся и великих ученых. Они весьма высоко ставят значение такого выбора и гордятся теми славными именами своих учителей, которые украшают их студенческий «формулярный список».
Все это ведет к тому, что относительно числа слушателей отдельных немецких профессоров можно утверждать, что оно в преобладающей массе случаев представляет, так сказать, барометр ученой репутации профессора. Поэтому здесь можно с приблизительною точностью установить следующее положение.
Чем бездарнее профессор, тем больше его аудитория приближается к тому, что у нас выставляется как идеал.
И наоборот, чем талантливее и славнее профессор, тем резче его аудитория противоречит этому идеалу.
А аудитории таких профессоров, как Кант, Фихте, Гегель, – это безобразие какое-то. Как это в свое время не было принято мер, чтобы ограничить их аудитории таким числом слушателей, при котором возможно «серьезное университетское преподавание»?