Страница 9 из 11
Спустился – и к себе в плотницкую. Как в лазарет. Принёс, водой опрыскал – раз, другой, третий. Поить начал, а там и кормить разварной крупой. По крупинке в клюв. И мы приладились. Даже капитан пришёл. Подержал птаху в руках, покормил и улыбнулся:
– Молодец, плотник!
Ожили птицы, крылья расправили.
А тут ветер стих. Поголубело небо. Берег показался. Зазеленели вдали пальмы, сады. Вынес Володя корзину на палубу, ласточки из неё по одной – на трюм, на поручни, а там вдруг стайкой – и к берегу…
Распрощались мы с ласточками, прошёл день-другой, смотрим – сели к нам на палубу четыре птицы. Серенькие, в серебристую крапинку. Как сели, так и приросли к поручням. Жара!
– Вот тебе раз! – удивился Володя. – Скворцы!
Наклонились мы над ними, а они не шелохнутся. Только головы набок чуть поворачивают.
– Откуда же вы, из каких сковоречен вылетели? Может, из-под Запорожья, а? – спросил Володя, взял одного скворца в руки и вдруг говорит: – Ой, ребята, сердчишко-то как колотится!
Отнесли мы птиц в тень, а Володя пошёл к капитану:
– Товарищ капитан, снова птицы. Скворцы. А земля не скоро…
– Ну и что?
– Может, скворечники им сделать?
– А крепить куда?
– К мачтам!
– Ну да! Тоже сказал! – ухмыльнулся грузовой штурман. – Посмотрят, скажут: «Что это ещё за деревня плывёт!»
– А мы аккуратно, – объяснил Володя. – Сзади закрепим и мачтовой краской выкрасим. А подойдём к порту – снимем…
– Ну, если сзади – ладно, – согласился капитан и улыбнулся: – Родной деревней немного подышим.
И поплыли скворцы с нами. Из шумных морей – в тихие, из жарких краёв – в прохладные. Внизу – летучие рыбы, вверху – наши птахи. Полетают над океаном, посмотрят на нашу работу, спустятся к камбузу и треплют длинными носами мясо, нарезанное узкими полосками.
А плотник справляется:
– Что, хороши черви? Не хуже настоящих! То-то!
А они поклюют, порхнут к скворечникам, к одному и другому, и поют, и смотрят, скоро ли родная земля.
Хорошо! Даже грузовой штурман сказал:
– Ничего себе «каютки» облюбовали!
Но вот миновали мы чужие воды. Ни акул вокруг, ни летучих рыб. А впереди – земля. Родная. Наша.
И лишь вошли в порт, два скворца из нижнего скворечника пурх! – и вылетели. А двое улетать не хотят. Нужно скворечники снимать, а они – никуда. Заглянул плотник в птичью «каюту», а там яички…
– Ну и что делать будем? – спрашивает капитан.
Володя снял скворечник с яичками и, едва пришвартовались, пошёл с ним к первому дворику с тополем. Ласково, по-доброму, поклонился хозяйке:
– Бабуля, может, возьмёте жильцов к себе?
Бабуля посмотрела и говорит:
– Хороших жильцов отчего ж не взять? Только на дерево я сама не полезу…
– А это мы мигом! – сказал Володя.
Забрался он на дерево, прикрепил скворечник к тополю. Спустился, посмотрел, как нырнули скворцы в родной домишко, и помахал им: «Живите!»
Отправились мы снова в моря́. Идём, плывём, а птицы над нами нет-нет и пролетают. Иной раз кружат, кричат. Что кричат, не понять. Может быть: «Смотрите, вон палуба. Наша, родная». А может, видят Володю и говорят про него: «Смотрите, а вон человек. Наш. Родной».
Разговор
Онкель Федя
Всю последнюю неделю осени мы стояли в маленьком японском порту. Погода была ясная. Солнце с утра обливало светом снежную гору, бывшую когда-то вулканом, и весь тихий рыбацкий городок у её подножия. Залётный ветер подёргивал холодеющую воду, покачивал на волне рыбачьи судёнышки, так что на них позванивали колокольцы. В домах он скользил по окнам, веселил на крышах магазинов заскучавшие иероглифы и наполнял всё вокруг глубинным запахом океана.
Работалось под таким ветром бодро. Я стоял на причале, подновлял чернью потёртый в долгом рейсе борт нашего парохода. Каток быстро ходил по железу. Краска ложилась легко, блестела, и в глубине борта, как в настоящем зеркале, отражался весь цветной мир: и снежная гора, и бегущие по причалу японские грузчики в жёлтых касках, и я сам…
Иногда на корму стоявшего рядом немецкого танкера выходил глотнуть свежего воздуха грузный повар в белой куртке и белом колпаке. Сделав несколько приседаний и взмахов распаренными руками, он перегибался через борт, осматривал мою работу и, одобрительно покачав седой головой, показывал огромный большой палец: «Гут! Хорошо!»