Страница 3 из 10
День выдался жаркий, но тут, у источника, укрытого густой тенью деревьев, веяло прохладой. Журчала вода. Ржавая длиннющая лохань – сооружение относительно современное – собирала её, чтобы затем выпустить с нижнего торца бойкой струёй ручья, стекающего дальше вниз по склону оврага. Рядом были остатки каменной ванны. В ней когда-то здешние караимы-сыромятники[7] замачивали шкуры диких коз. Так балка и называлась – Табана-дере, Кожевенный овраг. Говорят, для выделки кожи вода была что надо. Сафьян[8] получался высококачественный. А сырьё для него доставлялось на Мангуп со всей округи.
Какова эта вода для стирки, было не совсем ясно, но выбирать не приходилось. Матвей усмехнулся. Стирать свои порядочно заношенные трусы ему всё равно придётся здесь. И хорошо бы проделать это в гордом одиночестве. Без свидетелей. Соло. Потому и пришёл сюда, на Женский…
Закатав штанины треников выше колен, а рукава по самые подмышки, он взялся за дело. Начал с грязных носков. Обильно намыливал, не очень умело, но долго и обстоятельно жамкал их руками, потом полоскал под льющейся из жёлоба тугой струёй.
Так он выстирал почти всё: носки, и ещё одни носки, и бандану с головы. Невыстиранными оставались только плавки. Зачем-то оглянувшись, хотя вокруг не было ни души, Мотя достал их из кармана, поболтал под струёй, потом щедро натёр коричневым мылом. Мыла не жалел: чёрные трикотажные плавки буквально побелели от пены.
Вдруг сверху послышались голоса.
Ещё не хватало! Ни раньше ни позже… Мотя испуганно стиснул руками мыльную тряпку.
Голосов было много, и всё девичьи. Практикантки, не иначе! В экспедиции их ждали нынче, но ближе к вечеру. А они, здрасте, ещё до обеда явились не запылились.
Нагрянули шумной стайкой. Встрёпанные, измученные птахи. Запыхались, раскраснелись. Видно, безжалостная Марго всю дорогу вела их в своём нехилом темпе.
Мотя молча кивнул в знак приветствия, сконфуженно посторонился.
Девчонки по очереди жадно припадали к струе. Пили, умывались, снова пили. Все они, включая саму Марго, были в шортах или трениках, поголовно, даже толстушки. Только одна была одета иначе: в цветастую длинную юбку из лёгкой индийской марлёвки. «Надо же, юбка!» – подумал Мотя.
Он стоял поодаль и, не зная, куда деть руки, с отсутствующим видом мял пузырящиеся мылом трусы. На землю капала пена. Никто на него особо и не глядел: им пока явно не до того было.
А та, что в юбке, посмотрела. Отметив мокрый ком в его руках, невольно повела бровью. Даже губу закусила, стараясь соблюсти вежливость в неловком положении, однако не выдержала, расплылась в улыбке. Матвей хмыкнул. С делано-невозмутимым видом, уже явно напоказ, продолжил стирку. А чего делать-то? Не за спину же прятать!
Тут и остальные обратили внимание, запереглядывались, захихикали в ладошки. Матвей, чувствуя, как горят щёки, стирал и лыбился, будто клоун.
Одна Марго осталась невозмутима.
– Матвей, рюкзаки мы оставим здесь, – буднично сообщила она. – Я из лагеря парней за ними пошлю. А ты достирывай бегом и тоже помоги. И извольте, кстати, не полоскать бельё прямо в источнике! А то мне доложили про кое-кого.
Мотя и не собирался, и не думал даже, хотя видел, как некоторые, вроде не первый год в экспедиции, так и поступают – прямо в жёлобе стирают. Но хуже нет оправдываться, да ещё под насмешливыми взглядами незнакомок. Поэтому он предпочёл промолчать. И даже улыбнуться.
– Пойдёмте, девоньки, – скомандовала Маргарита, – тут совсем немного осталось.
Они нехотя вставали, вытирая мокрые лица – кто платками, а кто и подолами футболок. Охая и прихрамывая, гуськом поплелись за Маргаритой.
Матвей, расставив ноги, нагнулся, чтобы половчее отжать трусы, и не удержался – бросил взгляд на удалявшихся вверх по тропе.
Последней шла та, в юбке. Непринуждённо подобрав подол, ловко перескакивала через выпершие из земли древесные корни. Он смотрел на цветастую марлёвку, на мелькающие под ней узкие загорелые щиколотки…
Вдруг она замешкалась, оглянулась. Взгляды встретились. Вздрогнул нагретый полуденным солнцем влажный воздух, подёрнулся зыбью. Время остановилось. Тонкая узорчатая ткань струилась, колыхалась; звенели в ушах цикады, волна за волной…
Хрустнула в зарослях сухая ветка, мгновение – и незнакомка, легко перемахнув через корягу, скрылась, догоняя своих.
Звон цикад бил прибоем, то наплывал, то откатывал. Оглушённый Матвей какое-то время стоял, закусив губу, тупо вперясь в здоровенный чурбак, на котором червяками лежали выстиранные вещи, крепко отжатые, скрученные жгутом. Потом опомнился – в руках всё ещё были чёртовы трусы!
Яростно замычав, он со всего маху шлёпнул их в мокрую кучу.
2. Со стороны моря
На Мангуп Нина с подружками-сокурсницами по уральскому университету прибыли из Севастополя, где на раскопках Херсонеса уже прошла первая часть их летней крымской практики.
Там были кварталы древних улиц, удивляющие своими размерами глиняные пифосы[9], фрагменты старинных мозаик, и каменная чаша античного театра, и башня Зенона, и «фотогеничный» колокол, и больше всего прочего полюбившиеся Нине колонны древней базилики – с резными листьями аканта[10] на мраморных капителях, у самого моря, на каменистом берегу, нагретые солнцем, овеянные солёным ветром.
Там было безусловно красиво – с той стороны, откуда дышало море. А с другой стороны чувствовалось близкое соседство современной цивилизации, увы, далеко не в лучших её проявлениях.
В экспедиции народу была тьма-тьмущая. Жили в тесных вагончиках по дюжине человек в каждом, спали на двухэтажных железных койках. Ощущение какой-то скученности, замусоренности и близости вонючей бухты, в которой вредный «дед» из числа студентов-историков предложил им искупаться в день приезда, немного угнетало.
– Вы что, здесь купаетесь? – кривясь, недоверчиво спросила его Ирка.
– Купаемся… – не глядя в глаза, кивнул тот; убедился, что большинство новеньких влезло в воду, и свинтил в лагерь.
Нина так и не осмелилась окунуться: было противно. Потом их смутные опасения подтвердились на все сто. Во время официального инструктажа им строго объявили: в бухте сплошная антисанитария, поэтому ни-ни, ни в коем случае там не купаться!
Оказалось, в тот предвечерний час их провожатый собирался наведаться в город, и ему просто неохота было вести новеньких на настоящий пляж, который находился далеко и в стороне противоположной.
Утешением было только то, что кости они ему с Иркой перемыли незамедлительно!
– Вот гад! В город ему приспичило! – сердито сказала Нина. – «Мерячка»[11] у него, не иначе…
– Да! Вот именно! Вот это самое… – с готовностью согласилась Ирка. Потом вдруг заинтересовалась: – Как это ты говоришь? Горячка?
– Мерячка, – повторила Нина, смеясь.
– Это чё такое? Первый раз слышу…
– Да-а… У нас на Севере так говорили, когда крыша едет и человек прёт в одном направлении, как зомби…
– Скажу проще, он просто козлина, – свирепо подытожила Ирка. Она вообще не скупилась на крепкие выражения для тех, кто, по её мнению, их заслуживал. А на сей раз был тот редкий случай, который Ирка, донельзя независимая, упрямая и сама часто пренебрегавшая правилами, сочла вопиющим свинством…
Однако счастлив тот, кто умеет игнорировать действительность, когда она поворачивается к нему своим не самым приятным боком. Поэтому в Херсонесе Нина всегда старалась мысленно держаться той стороны, где море.
Херсонесский пляж оказался «дюже» каменистым: по этакому дну пробраться на глубину не так-то легко.
7
Караи́мы – одна из самых древних народностей, проживающая в Крыму.
8
Сафья́н – продублённая козья шкура, окрашенная в яркие цвета.
9
Пи́фос – большой керамический сосуд.
10
Ака́нт – широколистное средиземноморское растение, произрастающее в тропиках и субтропиках. Его листья, похожие на медвежью лапу, послужили основой для одноимённого орнамента.
11
Меря́чка, меря́ченье – «полярное бешенство», безумие, одержимость, психическое заболевание.