Медвежий угол

Беньи сидел в кабинете директора. Он сполз со стула настолько, что большая его часть располагалась над полом. Разыгрывался очередной спектакль: сейчас его отругают за то, что он в этом полугодии столько раз опаздывал, хотя на самом деле директору больше хочется поговорить о хоккее. Как и всем остальным. Речь не идет об исключении из школы или дисциплинарных мерах.

Время от времени Беньи вспоминал свою старшую сестру Адри, державшую собачий питомник. Чем ближе юниоры были к чемпионату, тем сильнее Беньи чувствовал свое сходство с собаками: будешь приносить пользу, поводок станет длиннее.

Учительницу стало слышно задолго до того, как она ворвалась в кабинет.

– Эти макаки… эти… я больше не могу!!! – орала она, переступая порог.

– Спокойно, цыпочка, – улыбнулся Беньи, уверенный, что сейчас схлопочет затрещину.

– ПОВТОРИ, ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?!! КЛЯНУСЬ, ЕСЛИ Я ЕЩЕ РАЗ ЭТО УСЛЫШУ, ТЫ НЕ БУДЕШЬ ИГРАТЬ В ЭТОМ МАТЧЕ!!! – кричала она, подняв руку.

Директор, громко вскрикнув, вскочил из-за стола, схватил ее за руку и с возмущенным видом вывел из кабинета. Наверное, это правильная реакция – взять человека за руку, но и учительница, и Беньи знали, что взять за руку нужно было не ее.

В одном из кабинетов дальше по коридору голый по пояс Бубу соскользнул со стула и рухнул на пол, не докричав свое очередное «медведи из Бьор…». Окружившие его парни принадлежали к двум категориям: к тем, кто обожает хоккей, и к тем, кто его ненавидит. Первые перепугались, что Бубу получил травму; вторые на это надеялись.

11

Одна простая истина, которую повторяют так же часто, как игнорируют, заключается в том, что если вы говорите ребенку, что у него все получится или, наоборот, говорите, что у него не получится ничего, то все именно так и будет.

По натуре Бенгт не был лидером. Он только и делал, что кричал. Он тренировал Амата все те годы, пока тот играл в детской команде, и больше всего на свете Амат боялся, что если в следующем сезоне Давид станет тренером основной команды, то Бенгт получит место тренера юниоров в тот момент, когда туда переведут самого Амата. Еще два года с Бенгтом он просто не выдержит, даже ради хоккея. Бенгт не владел ни тактикой, ни техникой, для него хоккей – одна сплошная война. Чтобы приободрить их, Бенгт всегда орал: «Вы должны взять эту крепость! А не то они трахнут вас в задницу!» Если бы у этих пятнадцатилетних подростков в руках были топоры, а не клюшки, педагогика Бенгта все равно сводилась бы к тем же принципам.

Остальным в команде приходилось еще хуже, ведь если ты лучший, то тебе меньше попадает, а в этом сезоне Амат стал лучшим. Закариас только успевал уворачиваться от фонтана слюней, когда Бенгт орал: «Зак, хватит шрам между ног чесать, чертов транс!» или: «У тебя скорость как у беременной!» – но тут вылетал Амат. Когда он думает, как близок был год назад к тому, чтобы навсегда бросить хоккей, он и сам не знает, радоваться ли тому, что не бросил, или расстраиваться, что так решительно отказался от этой идеи.

Он тогда дико устал, это он помнит хорошо. Устал от борьбы, от постоянного крика, от взбучек и драк, от того, что во время тренировок в раздевалку проникали юниоры, резали его ботинки и выбрасывали одежду в душ. Устал доказывать, что он не тот, кем они его называют: «Из Низины. Сын уборщицы. Слишком мелкий. Слишком слабый».

Однажды вечером, придя домой, он лег в постель и пролежал в ней четыре дня. Мама его не трогала. Только на пятый день она открыла дверь и заглянула к нему перед тем, как уйти на работу:

– Я понимаю, что ты играешь с медведями. Но все же не забывай, что ты лев.

Поцеловав его в лоб, она положила руку ему на сердце, и он прошептал:

– Мама, это так трудно.

– Если бы твой папа увидел, как ты играешь, он бы тобой очень гордился, – ответила мама.

– Папа, наверное, даже не знал, что такое хоккей… – пробормотал Амат.

– Именно поэтому и гордился бы! – повысила голос мама. А она гордилась тем, что никогда не повышает голос.

В то утро она уже успела вымыть трибуны, коридор, кабинеты и спустилась в раздевалку, когда вахтер зашел к ней, постучав о дверной косяк. Когда она подняла взгляд, вахтер кивнул на площадку и улыбнулся. Амат разложил между линиями свои варежки, шапку и куртку. В то утро мальчик понял, что единственный способ превзойти медведей в хоккее – это не играть в медвежьей манере.

Давид сел в верхнем ряду трибуны. За свои тридцать два года он больше времени провел в ледовом дворце, чем за его пределами. Он любил хоккей по многим причинам, но больше всего за то, что хоккей – самая сложная и самая простая штука на свете. Научиться хоккею можно за одну секунду, но на остальное уйдет целая жизнь.

Когда он стал тренером, Суне на протяжении всего сезона заставлял его смотреть все матчи основной команды отсюда, с верхотуры, где сосуды в носу лопаются, и теперь это стало привычкой, от которой трудно было отделаться. Отсюда хоккей выглядел по-другому, и правда состояла в том, что вопросы у Суне и Давида всегда были одинаковые, вот только ответы разные. Суне хотел до последнего держать всех игроков в их возрастной группе, чтобы у них было время поработать над слабыми местами, созреть, построить неуязвимую команду. Для Давида это означало создать команду, где не будет исключительных игроков. Суне считал, что, если мальчику приходится играть со старшими, он будет делать это на пределе возможностей. Давиду тоже так казалось, только он не видел в этом проблемы. Ему не нужна была команда, где все игроки одинаково хороши в чем-то одном, ему нужны были таланты разных калибров.

Суне был как Бьорнстад: он исповедовал древнюю веру в то, что дерево не должно быть выше леса, и наивно полагал, что много работать – это главное. Поэтому клуб достигал все больших успехов, а вместе с этим в городе стремительно росла безработица. Одной рабочей силы оказалось недостаточно, нужны были идеи. Коллектив работает только тогда, когда он собирается вокруг звезды.

В клубе хватало тех, кто полагал, что в хоккее «все должно идти как идет». От этих слов Давиду хотелось завернуться в ковер и заорать так, чтобы лопнули голосовые связки. Как будто хоккей хоть когда-то стоял на месте! Да когда его изобрели, еще даже пасов вперед не было, а два поколения назад вообще играли без шлемов. Хоккей, он как все живые организмы: должен развиваться и приспосабливаться к новым условиям, иначе он погибнет.

Давид уже не помнил, в какой момент они с Суне начали этот спор, но когда он по вечерам приходил домой не в духе, его девушка подкалывала его: «Опять с папочкой поругался?» Доля правды тут имелась: когда Давид стал тренером, Суне был для него больше чем просто куратор. Конец карьеры для хоккеиста – это череда захлопывающихся перед тобой дверей, а Давид жить не мог без команды, ему непременно надо было чувствовать себя частью чего-то большого. Когда в двадцать два года ему пришлось из-за травм навсегда покинуть площадку, Суне был единственным, кто его понял.

Суне обучал Давида работе тренера, одновременно объясняя Петеру азы профессии спортивного директора. Давид и Петер во многом были противоположностями, первый мог затеять конфликт с дверью, а второй так избегал малейших столкновений, что даже время убить не решался. Суне надеялся, что они друг друга дополнят, но вместо этого между ними выросла взаимная неприязнь.

Долгие годы Давид ужасно стыдился, что не может справиться с завистью, когда Суне и Петер запирались у Петера в кабинете, а его не приглашали. В основе любви Давида к команде лежал страх оказаться за бортом. В итоге он сделал то же, что и все амбициозные ученики: взбунтовался против учителя.

Ему было двадцать два года, когда он начал тренировать группу семилетних мальчиков, среди которых были Кевин, Беньи и Бубу. Вот уже десять лет, как он был их тренером, за это время он сделал их одной из лучших команд юниоров в стране, и теперь понял, что больше не может быть верным учеником Суне. Игроки для него были на первом месте, клуб требовал большего. «Команда важнее, чем ты» – этот принцип лежит в основе хоккея. Давид был принципиально убежден в том, что теоретикам спорта, не ступавшим ногой в раздевалку, никогда не понять их культуру. Пусть пеняют на «элитарность» в своих газетах сколько угодно. Им, эгоистам и трусам, не понять: сначала команда, потом уже ты.