Хулистан

– Остановите! – крикнул я, приметив новую развилку.

Шофер резко затормозил, так что я чуть не клюнул носом в переднее сидение.

– Подайте назад, к развилке! Я хочу, чтобы мы свернули на ту дорогу.

– Туда нельзя, – мрачно ответил шофер.

– Я вам приказываю! Я требую!

– Мне нужно позвонить, – буркнул парень и вышел из машины.

Я в бешенстве наблюдал, как он, отойдя на несколько шагов, нервно жестикулируя, разговаривает по телефону. Но что я мог сделать? Выйти из машины и идти пешком – было бы глупо.

– Он скоро подъедет, он уже близко, – сообщил шофер, устроившись на своем месте.

– Кто? Кому вы звонили? – встрепенулся я.

– Вашему гиду. Он сказал, что сам отвезет вас, куда надо.

– Куда надо мне или куда надо ему? – спросил я зло. Но ответа не последовало.

В сущности, было несправедливо злиться на шофера и чего-то от него требовать. Он был наверняка «синим», на что намекал цвет его фуражки, обычным парнем, приученным беспрекословно подчиняться инструкциям и приказам начальства. У него, пожалуй, могли даже возникнуть неприятности из-за меня, прояви он хоть малейшую самодеятельность. Так что мне оставалось лишь смирно сидеть и молча злиться – на свое упрямство, на чрезмерную заботливость Харифа, на тупую законопослушность гюлистанцев и на их чертову Пирамиду. Я уже даже жалел, что приехал в Гюлистан. Два дня в этой стране – и никаких еще стоящих удовольствий, одни страхи и глупая болтовня!

Невольно мои мысли перескочили на воспоминания о других моих путешествиях. Да, случались у меня иной раз неприятности разного рода: отвратительная кухня, мелкие кражи, неосторожно подхваченный триппер и пьяные драки. Но во всех своих странствиях я находил главное, что, собственно, и искал – свободу! Свободу от нелепых условностей, свободу от придирчивых глаз соседей и родни, свободу от жестко расписанного сценария завтрашнего дня, свободу от самого себя – безвольного и закомплексованного человека, обреченного подчиняться неумолимым предписаниям жестко структурированного мира, в котором он имел несчастье родиться и прозябать большую часть жизни.

В чужой стране, где тебя никто не знает, где даже с небольшой суммой на карте ты можешь чувствовать себя на короткое время богатым и желанным, где полностью самовольно располагаешь своим временем, где от тебя никто ничего не требует, а лишь предлагают богатый выбор удовольствий за скромную плату, где возможно быть распутным и благородным, жестоким и щедрым, циничным и романтичным, зная, что в любой момент, пока тебя не раскусили, ты волен быстренько слинять, безжалостно расторгнув контракт с самим собой на роль в сочиненном тобою же спектакле, – только и возможно ощутить пьянящее чувство свободы.

Турист – хозяин страны, в которую приезжает. Он – барин, конкистадор, он пуп земли, вокруг которого вертится мир! И только здесь, в Гюлистане, я впервые ощутил себя мухой, которую пытаются быстренько свернуть в паутине запретов и ограничений, с одним лишь хищным намерением: высосать до последней капли и поскорее избавиться.

Кому понравится чувствовать себя мухой?

5

Это было в Перу. Это было одно из первых моих одиночных путешествий.

Мы тогда жестко разругались с Джоанной. Она хотела в Италию, а я настаивал на Турции. В результате она, назло мне, осталась дома, а я, по каким-то непонятным соображениям, решил отправиться в Перу. Возможно, мне просто надоели салонные шлюхи, прокуренные бары, дурь, тупое шастанье по ослепляющим и оглушающим проспектам мегаполисов. Захотелось чего-то величественного и простого. Вот я и поехал в Перу – приобщиться таинств древней цивилизации, вдохнуть воздуха вершин, окунуться, так сказать, в родник первозданности.

Все же почти неделю я проторчал в Лиме – слишком заворожила меня бесстыдная пестрота этого города: большеротые ленивые девки с грубо скроенными угловатыми фигурами и землистым оттенком кожи и «писко сур», к которому я очень быстро пристрастился и пил повсюду, где его только подавали, а подавали его везде, днем и ночью. Это была неделя беспробудного пьянства и самого пошлого распутства, настоящая экваториальная оргия, когда слишком много влаги и нечем дышать. Но в одно прекрасное утро я собрал свои манатки и решительно сел в большой синий автобус, чтобы чинно, вместе с группой совершенно трезвых туристов, ехать сначала в Куско, а потом в Мачу-Пикчу, как и полагается примерному туристу в Перу.

В Куско было красиво и скучно. В Мачу-Пикчу – даже слишком красиво, но еще скучнее. Возможно, если бы я был один, все эти циклопические пирамиды, возведенные для своих кровавых ритуалов древними инками, и эти дикие горные громады произвели бы на меня должное впечатление. Но я был в тесном окружении ахающих на каждом шагу и беспрестанно хлопающих затворами фотоаппаратов туристов, большей частью узкоглазых и пожилых, и чувствовал себя с ними паршивой овцой в образцовом стаде угрюмого перуанского пастуха в широкополой шляпе, перегоняющего своих жирных овечек с одного туристического пастбища на другое.

У меня почти отсутствует спасительное стадное чувство. Когда вокруг блеют, мне хочется лаять и клацать зубами.

Короче, я не стал возвращаться с группой. Вышел из автобуса в ближайшем городке, взял в аренду автомобиль, вооружился картой и покатил по горным дорогам, понадеявшись на удачу. На второй день я, конечно, заблудился среди этих драконьих хребтов. Точнее, всего лишь чуток сбился с маршрута. А окончательно меня «заблудил» местный абориген, встреченный на пыльной заоблачной дороге, по которой я нервно катил, а он лениво волочился, словно заслуженный пенсионер по одной из аллей Сентрал парка. Я, разумеется, ни в зуб ногой на кечуа, а по-испански знаю не больше десятка слов. А этот небожитель знал английский… словом, лучше бы он не знал его вовсе.

Я спросил мужичка о главной дороге. «Camino! Camino! – почти кричал я, отчаянно изображая рукой извивающуюся змейкой горную дорогу. – Highway! Autobahn! City! La Ville!.. Die Stadt, fuck you!». «El camino en la cuidad?» – наконец-то догнал этот дохляк и стал занудливо объяснять, а еще больше показывать на своих корявых пальцах, как на нее ловчее и быстрее выехать. У меня просто не хватило терпения его дослушать и досмотреть, иначе бы я не рванул от него, обнадеженный, что где-то впереди все же есть признаки цивилизации, а благоразумно вернулся назад, к дороге, на которой хоть иногда пестрели столбики с указателями и с которой я так неосторожно съехал. В итоге, к вечеру я очутился в совершенно дикой местности. Ехать обратно смысла не было – кончался бензин – и я упорно продвигался вперед по чуть ли уже не козьей тропе. Потом машина, пару раз натужно чихнув, стала. Я даже не успел прибиться к обочине. Хотя, подобная предосторожность была совершенно излишней – за последнюю пару часов мне не встретился ни один автомобиль. Долго раздумывать не приходилось – начинало темнеть. Так что я без сожаления бросил свой «форд», закинул рюкзак за спину и затопал вперед, надеясь, что рано или поздно дорога меня куда-нибудь да выведет.

Мне повезло, обогнув первый же поворот, я увидел выше по склону, метрах в пятистах, небольшую деревушку – с десяток строений грубо сложенных из плоских желтоватых камней. Немногочисленные жители деревни встретили мое появление без особого удивления. Пожилая толстая женщина, запеленатая в какую-то войлочную шаль и скульптурно восседавшая с потухшей сигаретой в гнилых зубах на серой булыге у околицы, сразу указала грязным пальцем на одну из хибар, смачно причмокивая вытянутыми в дудочку вялыми губами:

– Чо-чо! Чо-чо!

Оказалось, что в этом доме жил мужчина единственный в деревне знавший английский, а звали его именно Чочо.

Чочо был крепким низкорослым мужчиной лет сорока, с маленькими тусклыми глазками и заросшими редкой седой щетиной широкими скулами. В домике, состоявшем всего из двух небольших комнат, жили вместе с ним его жена и трое детей: сын лет четырнадцати и две маленькие дочки. Они как раз готовилась ужинать – Чочо и дети сидели на полу, застланном подобием ковра из грубо сшитых кусков разноцветной шерсти, а хозяйка уже подавала некое мясное блюдо от пылающей углями небольшой жаровни. На мое приветствие отозвался только мужчина.