Страница 29 из 53
Глава 4
Визит чародеев
Ни сна, ни отдыха измученной душе
Было уже два часа ночи, но император всероссийский Николай I все не мог заснуть. Он ворочался с боку на бок на тощем матрасе, набитом соломой, на своей железной походной кровати, но сон не шел к нему. Что-то тревожило его, но что именно, Николай Павлович и сам не мог толком понять…
Государь не был трусом и храбрость свою доказал не раз. Это было и 14 декабря, когда он лично отправился на Сенатскую площадь к взбунтовавшимся полкам, и во время «холерного бунта» в Петербурге, когда не побоялся один выйти навстречу обезумевшей и жаждущей крови толпе. Не дрогнул он и перед лицом огненной стихии во время пожара в Зимнем дворце, когда вместе с солдатами и пожарными был в самом центре огненного пекла.
Но сейчас Николаю было как-то не по себе. Он страшился чего-то, чему даже трудно было найти названия. Это что-то не имело ни форм, ни очертаний, но сильно тревожило душу монарха. И причин этой тревоги император тоже не мог понять.
Николай Павлович был человеком глубоко верующим. Но он также верил в предчувствия и знал, что в трудные минуты жизни они не раз помогали ему принять единственно правильное решение.
Слава богу, в империи как внешние, так и внутренние дела не вызывали поводов для тревоги. Правда, на Кавказе шла война, которую Николай получил по наследству от своего старшего брата Александра. На юге тоже было неспокойно. На казачьи станицы и селения совершали набеги разбойники из Хивы и Бухары. Они жгли дома и уводили людей в рабство. Оренбургский военный губернатор Василий Алексеевич Перовский попытался сделать им укорот, но поход, к сожалению, закончился неудачей. Понеся большие потери от холода и болезней, войско вернулось в Оренбург.
«Кстати, – подумал Николай, – надо будет еще раз переговорить с Василием Алексеевичем, подумать, что еще можно сделать для безопасности наших южных рубежей. Это верный человек, именно он был рядом со мной 14 декабря 1825 года на Сенатской площади. А кроме того, он из числа тех, кто посвящен в самую большую тайну империи».
Польское восстание 1830 года изрядно попортило крови государю.
«Это все мой братец Константин постарался, – с горечью подумал Николай, – его заигрывания с поляками до добра не довели. Пришлось ему чуть ли не в нижнем белье бежать из Варшавы, а мне вводить в эту проклятую Польшу без малого 180-тысячное войско.
Молодец, Паскевич, навел в этой Польше порядок. Но чувствую, что это не последний мятеж ляхов. Не знаю, что и делать с этой сумасшедшей шляхтой – ведь она требует, чтобы Польшу сделали независимой и дали ей границы 1772 года. А вот не дождутся!» – и государь машинально сложил пальцы рук в кукиши.
Только с Польшей все же что-то придется делать. Может, выселить всех поляков в Сибирь? Или истребить их, как истребляют британцы краснокожих в своих заокеанских колониях? Говорят, что они даже платят колонистам деньги за скальпы убитых ими индейцев. Причем независимо от того, кем были эти индейцы – воинами, женщинами, или детишками…
«Нет, – подумал Николай, – мои подданные так поступать не смогут. Да и поляки эти ведь тоже разные бывают…
Вон, взять, к примеру, военного министра Царства Польского, генерала графа Гауке… Ведь в свое время сражался против нас вместе с Костюшко, до последнего защищал в 1813 году от русских войск крепость Замостье. А потом стал генералом Царства Польского. В ноябре 1830 года он отказался присоединиться к мятежникам, за что был зверски растерзан ими. Тогда же были убиты оставшиеся верными мне генералы Потоцкий, Новицкий и полковник Мецишевский».
Император Всероссийский заворочался на своей узкой кровати. Она жалобно заскрипела под его мощными телесами. Хотя по Руси и ходили слухи о железном здоровье царя, но Николай Павлович знал, что это далеко не так. У него уже начались приливы крови к голове, головокружения. Подагра, спровоцированная постоянным ношением узких форменных сапог, донимала государя все чаще и чаще.
«Может быть, нездоровье и является причиной моей сегодняшней бессонницы? – подумал он. – Но к врачам я не побегу. Не дождутся. Попробую сам как-нибудь разобраться со своими хворями. А вот государыню показать бы хорошим медикам не помешало. Ведь она, бедная, все чаще стала жаловаться на боли в сердце и на одышку. Да и по женским делам у нее не все благополучно. Ведь она родила мне десять детей. Трое, правда, умерли еще в младенчестве. А после рождения в 1832 году сына Михаила врачи предупредили меня, что следующие роды могут стать для нее смертельными. И послушав их, императрица перестала выполнять супружеские обязанности».
Николай покраснел – он вспомнил о том, как государыня, жалея его, еще сильного и не старого мужчину, разрешила ему иметь «амуры» на стороне.
«Милая моя, – с нежностью подумал о своей супруге император, – как ей бывает трудно, когда до нее доходят слухи о моих „васильковых дурачествах“, и она старательно делает вид, что ничего особенного не происходит. Надо будет сделать ей какой-нибудь дорогой подарок к ее именинам».
Николай вспомнил, как Александра Федоровна радовалась, словно маленькая девочка, разглядывая чудесные вещички, преподнесенные ей женщиной, которую он увидел впервые вчера в Аничковом дворце. Кажется, ее звали Ольгой Валериевной Румянцевой.
«Уж не родственница ли она графу Сергею Петровичу Румянцеву – недавно умершему сенатору?» – задумался император. Он вспомнил, что Сергей Петрович не был женат, но у него было несколько внебрачных детей.
«Гм… Все может быть. Тем более что, по словам этой дамы, она приехала к нам из-за границы, а граф в свое время был дипломатом и долгое время жил в Пруссии, Англии и Франции. Надо будет попросить Александра Христофоровича Бенкендорфа навести о ней справки».
То, что эта дама приехала в Россию издалека и еще плохо знакома со здешними обычаями, Николаю стало ясно после того, как она, увидев русского монарха, вместо положенного в таких случаях книксена просто поклонилась ему. Император вспомнил – Ольга Румянцева сказала ему о том, что она гражданка Северо-Американских Соединенных Штатов. Ее поведение подтверждает это – эти мужланы в Новом свете не имеют никакого представления о хороших манерах. Только говорят бесконечно о своих деньгах…
Император вспомнил, какой шум и писк поднялся во дворце, когда императрица стала показывать милые дамские безделушки. Как его дочки, Мария и Ольга, нюхали духи и помады, разглядывали какие-то блестящие браслетики и кулончики. Ей богу, словно сороки какие-то. Но все женщины так себя ведут – природа-с…
Жаль только, что меньше всего радовалась этим вещицам его любимая дочка Сашенька, или Адини, как называют ее домашние. Она вообще словно не от мира сего. А ведь умна и от Бога награждена многими талантами. У нее прекрасный слух и хороший голос. Николай очень любил свою младшую дочь и желал для нее хорошего жениха.
А вот старшие дочери в девках вряд ли засидятся. Николай усмехнулся, вспомнив о курьезном случае, произошедшем несколько лет назад. Молодой корнет Лейб-кирасирского наследника цесаревича полка князь Александр Барятинский и великая княжна Ольга Николаевна полюбили друг друга и тайком стали встречаться у своих общих знакомых. Нельзя сказать, что князь был бы для Ольги плохой партией – красив, богат, к тому же как-никак Рюрикович. Но Николай твердо придерживался принципа – члены царской фамилии не должны жениться и выходить замуж за своих подданных.
Государь, узнав об этом тайном романе, строго-настрого запретил дочери видеться с князем. Но хитрый Барятинский, переодевшись в форму караульного солдата, пробирался в Зимний дворец, чтобы там встретиться со своей любимой.
Впрочем, нашлись «добрые люди», которые рассказали царю о проделках этих доморощенных Ромео и Джульетты. Николай, проходя по коридору дворца, узнал в караульном солдате князя, снял его с поста и запер в своем кабинете. А сам, набросив на плечи солдатскую шинель, встал вместо него на часах. Вскоре в полумраке дворцового коридора появилась женская фигура. Это была великая княжна Ольга Николаевна. Она подошла к отцу и, не зная о подвохе, бросилась в его объятия.