Слуга

– Да-а-а, – Тюменцев закатил глаза. – Не было печали…

– Хочу заметить, – дополнил Иванов. – С тулупом ему не до города.

Серебров благодарно взглянул в его сторону:

– Верно подмечено. Я и говорю, что он будет ночевать в лесу. Ваша точка зрения подтверждает мою версию… – Он присел на стул. – Теперь пригласите дежурного сержанта.

Вскоре Гуща стоял в кабинете. Он проклинал тот день, когда согласился на уговоры зятя и пошел служить в «мусора». Раньше было ещё ничего. Отдежурил – и шагай домой на двое суток.

Полковник Серебров слегка ободрал его взглядом и подступил с разговором, поднимаясь со стула:

– Прошу садиться, товарищ сержант.

– Спасибо, я постою.

Однако Серебров поставил перед ним стул. Гуща уселся.

– Я полковник ФСБ Серебров… Никто вас не собирается преследовать, поскольку нет к тому оснований. А если кто и надумает, – он покосился в сторону Тюменцева, – приходите прямо ко мне – вот моя визитка. А теперь прошу рассказать по порядку.

Сержант взял картонку и стал рассказывать, глядя в пол:

– Нас было двое. Нам приказали ехать в Нагорную Дубровку – там вроде один утопился. Когда приехали, там стоял этот, над трупом, который сбежал.

– А утопленник?

– Лежал на песке. Я так понял, что сбежавший жил там в палатке… Короче, мы поймали его почти что с поличным – он накинулся в воде на того покойника и утопил. Об этом говорили два мужика. Они на джипе потом уехали.

Серебров обрадовался:

– Где их данные?

– В рапорте.

– Но там нет этих сведений! Или я что-то не понимаю…

– Я писал два рапорта. Один – когда только приехали. А потом – когда на меня напали. Передал Иванову.

Серебров уставился в его сторону:

– Где первичный рапорт?

Оперативник поднялся со стула, улыбнулся нервно:

– Все документы я передал оперативно-следственной группе…

– Свидетелей допросили?

– Почуяли жареное – их и смыло. Вдвоем нам было не удержать никого. Только и смогли, что доставить того буяна… Не виноват, говорит… Спасал потерпевшего, когда тот захлебнулся.

– Спасал, говоришь?

Гуща продолжал страдать на своем стуле. Шею после вчерашних объятий ломило. И когда только кончатся испытания!

– Что еще можешь сказать, сержант? – спросил полковник.

– Больше ничего, – развел тот руками. И вдруг вспомнил: – Куртку забрал с собой. Из камеры. Говорит, клопы завелись у вас, вытряхнуть надо. Как дал мне по ребрам, так чуть душу не вытряхнул, зараза. Подготовленный бандит – это уж точно. А ведь я в детстве-то сам был драчун превосходный.

– Да что ты говоришь!

– Так точно!

– Тогда отдыхай…

– Не понял…

– Ступай, говорю! Из отделения не отлучаться – до особого распоряжения.

Гуща поднялся и, подобрав живот, вышил из кабинета.

Время тянулось к обеду, а уголовное дело нисколько не сдвинулось с места: отсутствовал подозреваемый, пусть совсем никудышный, но с которым можно было работать. И руководство решило приступить к масштабной операции.

ОМОН погрузился в автобусы и тронулся в путь. Дорогой командиры выставляли посты, инструктируя бойцов. Каждому посту придавались портреты беглеца, изготовленные полицейским фотороботом. По такому портрету можно было хватать чуть не каждого бородатого.

Глава 3

Обойдя косогор, Михалыч вошел в лощину, у ключа напился и стал подниматься среди кедров в деревню. На задах, помнится, была вдоль кедрача приличная тропка – езжай хоть на телеге либо на машине. Теперь здесь вплотную стояли участки. Распахали даже тропинки.

Михалыч опустился ложком вдоль забора и, обжигаясь крапивой, поднялся с другой стороны. Забор здесь стоял на корневищах кедров. У основания одного из деревьев – куча банок – и свежих, и давно заржавелых, пивные баклажки.

В груди опять разлилось жаром, застучало. Кругом всё изгадили, засранцы…

В конце забора должен быть проулок. Вместо проулка оказался забор – из кроватных панцирных сеток. Михалыч перелез через него и вышел в улицу. Именно здесь, возле яра, оказалась чья-то нехилая дача в два этажа, из красного кирпича, огороженная стальными пиками. На окнах – витые решетки, со столба тянется к дому телефонный провод. Вот и славненько.

Михалыч взялся за ручку – открыто. Он вошел на участок. Вдоль дома вела дорожка, уложенная извилистым кирпичом. Входная дверь, вероятно, за углом. Однако не успел он завернуть, как на него бросился мраморный дог – черепок здоровенный, глаза кровяные.

Обдав слюной и сипло рыкнув, дог грохнулся на дорожку: еловая палка острым концом пронзила, как минимум, до хребта. Дернув ногами, он закатил глаза. Наверняка эту тварь натаскали на людях, и он, может быть, даже пробовал человечину…

Входная дверь оказалась за углом. Она подалась легко и без скрипа. Внутри – прихожая, виднелась приоткрытая застекленная дверь. За ней – просторная комната с окнами на пустынную улицу, круглый стол, кожаный диван казенного типа. В мебельной стенке – телевизор. Телефонный аппарат, наподобие корабельных переговорных устройств, висел на стене – без него жизни теперь не было никакой. Даже если в доме будут люди, обязательно следует позвонить.

Из прихожей кверху вели ступени. Пожилая дама, пустив слюну, спала поверх одеяла. Дверь открывалась наружу, поэтому не составляло труда подпереть ее стулом, подоткнув спинкой под ручку. Несмотря на шорох, женщина не проснулась, не бросилась выяснять отношения.

Теперь вниз, к телефону. Сигнал мощный, устойчивый. Условный код – и в Центре прозвенит звонок.

– Слушаю вас…

– Прошу об отмене отпуска – так будет лучше для всех. Похлопочите о моем новом назначении по месту моего пребывания. Мне нужен помощник, в следующий четверг, на Главном вокзале… Со мной будет Ревиста.

– Что-то ещё?

– Волосы у меня совсем выпали. Я голый, как шар.

– Понятно. До связи…

В трубке звучал сигнал отбоя. Так что в четверг, на главном вокзале. За трое суток как раз доберется…

У стены в коридоре стоял холодильник. Чего здесь только не было, но Михалыч захлопнул дверцу. На столе, рядом с настольной лампой, валялась школьная тетрадь – из нее торчала ручка. Рядом лежала коробка спичек и свеча. Выдрав листок из тетради, Михалыч написал печатными буквами: «Лес – не мусорная свалка. Леший».

Поднявшись наверх, он убрал от двери стул и вновь опустился.

С запиской в руке он вышел из дома. Кобель лежал на прежнем месте.

Нагнувшись, Михалыч сунул под лапу записку. Напоследок оглянулся и, заметив торчащую в клумбе лопату, прихватил с собой. Тем же путем, не встретив ни единого человека, вернулся к косогору. Осталось спуститься к ручью, набрать воды в какую-нибудь баклажку – и дай бог ноги…

Михалыч прислушался: из деревни доносились звуки автомобильных моторов. Выходит, народу прибыло немало. Михалыч скользнул в пихтач, опустился в лощину и здесь остановился: надо проскочить голое пространство – мимо оврага, идущего к церкви. Потом обойти косогор, повернуть к елям. Только бы никто не заметил!

Косогор поверху темнел зарослями. Среди них мелькнула чья-то фигура – одна лишь всего голова. В такой ситуации низиной не проскочишь, заметят сверху. Другое дело – вдоль яра, к церкви. Дверь, помнится, была без замка. Только бы успеть. Сейчас они кинутся сверху, примутся рыскать по кустам, но беглеца здесь не будет – он окажется наверху. Возле церкви. Или в ней самой…

И Михалыч свернул в овраг. Прижимаясь к заросшей ельником стороне, хватаясь за кусты полыни, он достиг почти что самого верха и здесь уткнулся в завал из пластиковых мешков, битого стекла и бутылок. Ноги вязли в мешанине, стекло хрустело. Вжимаясь боком в обрыв, он добрался до верха и выглянул: рядом совсем – рукой подать! – темнел угол церкви. Каменная плита прислонилась к двери. Дверная накладка откинута в сторону, без замка. Вокруг никого.

Михалыч выбрался на поверхность и, не поднимаясь, покатился брёвнышком. Поднялся, двинул плиту на себя, потянул дверь. Протиснувшись внутрь, опустил дверь. Тяжелый камень, шурша, встал на прежнее место. Вряд ли у кого возникнет мысль, что беглец подпер сам себя, – ведь это же невозможно.