Обреченные

По мере того, как она говорила, его охватывал огонь ярости от которого начало трясти все тело. Презренная шлюха. Да кем она себя возомнила?

— Вы живы лишь потому, что я так решил.

И снова хохот, а ему хочется сомкнуть руки на ее шее…но он помнит, как больно жжет яд ниады. На его пальцах все еще есть шрамы от ожогов.

— Я не жива, я мертва. Я умерла вместе с моим мальчиком, которого вы отняли у меня и даже не дали попрощаться с телом.

— На то была воля Иллина.

— Иллина, от которого вы готовы отречься ради мерзостей со мной?

— А с валлассаром это не было мерзостями? Я тебя уничтожу.

— Ты никто, чтобы уничтожить веларию Лассара. Ты не имеешь права вынести мне приговор без согласия моего отца.

— У меня есть его приказ, подписанный им лично, казнить каждую, кого заподозрю в колдовстве и пособничестве валлассарам — подданным Саанана. Там нет исключений.

— Думаешь, отец не узнает об этом и не покарает того, кто посмел тронуть его дочь?

— Я сожгу тебя, а потом спалю этот город… — сделал шаг к молодой женщине, влекомый какой-то невиданной силой, ощущая напряжение в паху и острое возбуждение лишь от мысли, что мог бы коснуться ее хотя бы в перчатках. — но если бы ты согласилась…если бы…

— Лучше сгореть на костре, чем вдыхать зловоние твоего дыхания и твоих слов. Из-за таких, как ты, грош цена вере человеческой…кто такой сам Иллин, если самый преданный слуга его лишь презренный, похотливый рукоблудник и предатель, а земля не пылает под ним, и праведный гнев Всевышнего не обрушил на него меч правосудия.

Она говорила так звонко, что каждое ее слово отдавало резонансом в висках и заставляло сердце Даната глухо биться в груди, истекая ядом.

— И сгоришь. Сгоришь как шлюха валлассара проклятого. Как шеана, приспешница Саанана.

— Лучше гореть на костре шлюхой валлассарской и ведьмой, чем быть невестой лживого бога, в которого не верит даже его верховный астрель.

Данат смотрел вниз на заснеженную ночным ураганом площадь с высоты башни огромная территория храма казалась ему маленькой и какой-то жалкой. А когда-то он счел это место величественным и особенным в своей царственной красоте. Верховный астрель позвал к себе тогда еще юного Нета дес Варшаса перед посвящением в лоно святой Астры именно здесь, в этой башне и именно зимой. Астрель помнил ту страшную ночь, когда его собственный отец привез жертву — своего предпоследнего сына в обмен на благословение Астреля Каландра Второго и вручения дес Варшасу ключей от Наргаса вместе со свитком полномочий, подписанным отцом Ода Первого собственноручно. Жизнь сына в обмен на власть в одной из жалких провинций Лассара, покровительство велиара и возможности присутствовать при дворе. Кто-нибудь знает, как принимают в астрели тех, кто не был предназначен для служения с детства и не прошел святой обряд посвящения в бесплотных и чистых мужей Астры? Данату никто об этом не рассказывал, что его ждет в первый же день прибытия в Храм, если бы рассказали, он бы от страха обмочил штаны и, скорее, удрал бы из родного дома, чем добровольно позволил с собой сделать то, что с ним сделали низшие астрели. Еще в младенчестве будущим астрелям зашивали крайнюю плоть, прорезали дырку для мочеиспускания сбоку, вставив туда тонкую трубку и подрезали семенные каналы. Ее извлекали лишь тогда, когда все заживало. Считалось, что сшитая плоть не дает астрелям испытывать сексуальное возбуждение и избавляет их от греха рукоблудства. Для семинедельного младенца данная процедура хоть и была болезненной, но проходила довольно быстро и практически не влекла за собой последствий, а вот для четырнадцатилетнего юноши это стало кошмарной пыткой, так как данная процедура была не только болезненной, но и протекала на всеобщем обозрении.

Данат не должен был стать астрелем, эта роль была отведена Сарену, младшему сыну Варшаса, но он умер от чумы, не достигнув своего десятилетия, а отец Нета не хотел терять тех привилегий, которые ему сулила родственная и кровная связь с храмом. Данату еще долго снилось, как он голый телепался на веревках, а палач наживую зашивал его плоть, склоняясь над ним с иголкой, и как презрительно кривился верховный астрель, когда Данат от боли обмочился на руки палача.

С тех пор он всегда боялся этого…недержания от страха или сильного волнения. Своего унижения и боли он не простил никому — даже самому Верховному Астрелю. Кто знает, от чего на самом деле умер Каландр. Говорят, что от старости и страшной болезни, которую подцепил в обедневших и страдающих от болезней деревнях. Но всего лишь накануне вечером астрель окроплял иллинской водой младенца и отправлял воинов на поиски ниад перед вторыми выборами на пост Верховного. Уже утром он был найден в своей келье умершим во сне, и Данат третий — идеальный и самый любимый ученик Каландра — принял правление Астрой в свои коротенькие и толстые пальцы.

Самое первое, что сделал Данат, став Верховным — отнял все земли у Варшаса и присоединил их насильно к храму, взяв провинцию отца с помощью астрелей-воинов. И когда Нет-старший стоял перед собственным сыном, преклонив колени, тот приговорил его к вечной опале, изгнанию и отлучению от храма.

Как говорили в народе, сын не простил отцу подрезанных яиц и отобрал него его собственные. Варшас был изгнан из Лассара и бежал к островам, где был пойман дикарями, оскоплен и распят на пятиконечной звезде.

Когда Данату сообщили о смерти отца, тот поставил пять свечей за упокой его души и отбыл в Тиан на свадьбу Ода Первого.

И сейчас Данат смотрел, как искрятся на солнце белоснежные курганы. Бесконечная зима — величественная красота смерти. Пугает и завораживает. Где-то там, за темной кромкой леса или за горизонтом, крадутся проклятые валласары во главе с вечно улыбающимся Саананом в человеческом обличии. Они идут в храм. Они близко. И Данат с ужасом и предвкушением думал о том, как проклятый урод в железной маске въедет в город и найдет труп своей шлюхи обугленным, а храм — сгоревшим дотла.

*1 -

Астра делилась на пять фракций.

Первая — Первый ранг. Верховный астрель.

Вторая — Второй ранг. Высшие астрели

Третья — Третий ранг. Мастера

Четвертая — Низшие.

Пятая — Астрели-воины

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОДЕЙЯ

Мне не было страшно. Наверное, я уже так много всего потеряла, что меня уже нельзя было чем-то напугать. Точно не смертью. Я призывала ее в своих молитвах. Я ждала ее каждой ночью и по утрам, открывая глаза, долго смотрела в потолок и проклинала Иллина за то, что не берет меня к себе. По вечерам молилась ему, а по утрам ненавидела его лютой ненавистью. Иногда мне казалось, что я сошла с ума. Я слышала, как он плачет. Мой ребенок. Кричит надрывно, громко, я бежала на этот плач, прижимая руки к перевязанной груди, из которой так и не ушли еще остатки молока. Оно приливало на плач младенца. И я раскачивалась из стороны в сторону, зажимая уши руками — это его плач. Моего мальчика. Я совершенно обезумела раз слышу его наяву.

И, спотыкаясь, бежала вниз по лестнице и натыкалась на Лаис с ребенком. На какие-то мгновения я словно видела своего сына. Вейлина. Это ведь он. У него такие же крошечные пальчики, ноготки, это его голос, это его светлый пушок на голове. Я тянула руки и тут же опускала, потому что Лаис в ужасе шарахалась от меня, прижимая к себе своего сына.

Мне хотелось орать, чтоб она убиралась. Чтоб не бередила мне душу своим счастьем, чтоб не втыкала мне в глаза гвозди своего радостного материнства тогда, когда я… такая пустая, такая гнилая внутри. Сползала по стене, впиваясь пальцами в волосы, тихо скуля, глядя, как она осеняет себя звездой и пятится с малышом на руках к себе в келью.

Я хотела бы обезуметь, но с моим разумом ничего не происходило. Я была отвратительно в себе, омерзительно вменяема и прекрасно осознавала, что никто и ничто не вернет мне моего мальчика. Траурная одежда висела на мне мешком пока Данат на распорядился снять траур на что я послала его к Саанану. Никто не вправе решать сколько времени носить мне свою боль на себе.