Страница 18 из 26
Современный взгляд на интеллектуальный аппарат демонстрирует, что разум – это одновременно источник и порождение рефлексии, т. е. того процесса, что создает самоотражение перцептивных шаблонов в перцептивном поле субъекта. Благодаря убедительным урокам Кастанеды мы без труда обнаруживаем, что гипнотическая сила описания мира возрастает вместе с совершенствованием абстрактных схем и моделей, вместе с увеличением числа категорий и, соответственно, предметов для игр и манипуляций, которыми извечно занят философствующий разум.
Когда дон Хуан неоднократно повторяет Кастанеде, что главный ключ к магии – в остановке внутреннего диалога, он наипервейшим образом имеет в виду остановку разума – главного генератора описания мира. Разум современного человека накопил огромное число структур, образцов (гештальтов), составленных из этих кирпичиков, сценариев, сложных последовательностей – однозначных, ригидных, берущих начало в собственных первоконструкциях и замыкающих развертку внутри генерируемых им же построений. Получив первоначальный биологический импульс, подкрепление в виде инстинкта самосохранения и инстинкта сохранения вида, человек мыслящий принялся наводить порядок в полученном от природы перцептивном объеме. Он сотворил закон причинно-следственной связи, сотворил для восприятия пространственную и временную перспективу; поле «фон – объект» (согласно гештальт-психологии) как доступное ему состояние эффективной работы внимания он использовал для выделения из воспринимаемой массы сигналов так называемых «объектов». Возникновение в психической реальности «объектов» повлекло за собой целый корпус идей: масса, движение, изоляция, соединение и др.
Первобытные интеллектуалы исчисляли всевозможные характеристики придуманных ими «объектов» – их качества, распространенность, их принадлежность к той или иной стихии: все ментальные операции, даже на самых ранних своих этапах, упрощали воспринимаемый мир до степени его умопостигаемости, а это подвергало внешнее неинтересным и однообразным метаморфозам. Рассуждая очень просто, человек постигал воспринимаемый мир как большой ящик, внутри которого небеса, звездный купол, причуды земного ландшафта, горы, леса, моря, человеческие поселения моделировались тремя координатами. Даже Бог, Высшее Существо, обретался во вполне определенном месте, за пределами ящика, где, подобно аквариумисту, наблюдал за поведением сотворенных им поселенцев. Язык, как я уже говорил в предыдущей книге, – это способ существования разума. Он оформил лингвистическую модель описания мира и семантические границы освоенного интеллектом пространства. Пагубной роли языка в усилении ригидности ментального отображения внешней сенсорики будет посвящена следующая глава.
Интеллектуальная парадигма, созданная индоевропейским разумом, с самого начала акцентировала вполне определенные стереотипы когнитивного и практического толка. Принятая ею совокупность вариантов постижения Реальности продемонстрировала свою эффективность на пути технологизации общества; иные варианты вначале ушли в подполье, затем – просто канули в Лету, потому что не способствовали созданию ценностей, которые победившая парадигма объявила главнейшими и единственно достойными усилий.
Мировые религии сплетались с философскими изысками; чистое мышление подобным же образом обреталось среди выстроенного интеллектуального пространства – внутри данной парадигмы развивалось европейское естествознание и европейская философия всех школ и направлений, даже фейербаховский материализм, кантов скептицизм и объективный идеализм Гегеля.
Разумеется, оккультизм с самых ранних времен пал жертвой своеобразного философского и интеллектуального анализа. Его восточные версии имели свои преимущества: во-первых, философская база, на которую они опирались, была тоньше и более благосклонно относилась к невербализуемому знанию; во-вторых, ориентальный мистицизм изначально (очевидно, благодаря своему древнему происхождению) понимал, что безукоризненное следование доктрине далеко не всегда способствует успехам в духовном развитии и терпимость – более мудрое решение вопроса.
Тем не менее наступил момент, когда мистики (как западные, так и восточные) принялись философствовать. Философия же, как известно, не только любовь к мудрости, но и разговор о сущем-вне-человека. Подобный разговор стал возможным благодаря древнейшей ошибке, закравшейся в умственные упражнения тогдашних философов. Феномены восприятия (стабильные, полноценные, повторяющиеся соответственно наблюдаемым закономерностям) в психике мыслителя автоматически стали фактами внешнего бытия. То есть философия родилась, когда явления перцепции были отождествлены с явлениями онтологическими – внешними, подлинными, неизменными, экзистенциально стабильными. Так возникали все «вещи мира», а затем – онтологические категории. Только теперь, спустя тысячелетия, мы вновь начинаем понимать, что имеем дело не с внешним, а со стереотипами собственного восприятия.
Как известно, мышление начинается с понимания. Альфред Уайтхед высказал совершенно справедливую, на мой взгляд, мысль: «Понимание есть апперцепция стереотипа как такового». Если же говорить о сознании как непрерывном (в конечном счете) психологическом факте, то Уайтхед дал ему такое замечательное определение: «Сознание – это интеграция восприятия мира от момента к моменту». И в первом, и во втором случае Уайтхед связывает мышление с восприятием – более того, вполне определенным стереотипом восприятия.
Всякая мыслительная работа построена на узнавании, узнавание же есть повторение выученного. Все эти рассуждения до тошноты тривиальны и тем не менее на практике постоянно нами игнорируются. Выражаясь языком дона Хуана, тональ настолько увлечен собственным творчеством, игрой, сочетанием форм, что практически полностью забывается во всем этом. Тональ забывает о себе самом – о том, что он всего лишь некое образование, чья функция – пропускать внешние сигналы, обрабатывать их или не пропускать совсем.
Когда мы будем говорить о психологии, вы легко заметите, что по отношению к внутренним сигналам тональ исполняет те же функции.
Итак, сам процесс восприятия со всеми его хитростями ускользнул от внимания древних мыслителей. Не стал он предметом изучения и древней науки. В умственной парадигме, созданной индоариями, по отношению к восприятию мог быть сформулирован только один вопрос: где находится источник впечатления? Если внутри сознания, то он не имеет объективной реальности, если вне – то его следует изучать. Карлос задавал дону Хуану те же самые вопросы: где в тот момент находилось мое тело? увидел бы это явление посторонний наблюдатель? и т. п. Дон Хуан смеется, потому что в его парадигме такие вопросы нелепы. Если вы осознаете, подобно дону Хуану, в каком сложном мире живете, то юмористическая сторона вопросов Кастанеды делается очевидной. Она чем-то напоминает старый анекдот: «Вы не скажете, это ворона или сойка? – Не знаю, я нездешний». Однако парадигма является парадигмой именно потому, что самодостаточна.
И потому все мыслители отвечали на вопрос «где», никогда не задумываясь над тем, что возможны различные позиции восприятия, и именно они, позиции восприятия, определяют, что и как мы воспринимаем, а заодно и где.
Наука и философия стали развиваться по законам мифа, ибо приняли изначально неопровергаемые (вспомните Поппера!) аксиомы:
1) повседневный и привычный человеку способ восприятия наиболее адекватно отражает фундаментальные свойства и характерные черты внешнего мира, предоставляет мышлению достаточно сенсорной информации для создания более-менее адекватных реальности моделей, описывающих мир и человека;
2) необычные режимы восприятия, как и измененные состояния сознания, вносят значительную массу перцептивных искажений, в силу чего не могут всерьез рассматриваться как методы изучения внешней реальности;
3) восприятие является одной из функций психики, а психика не может воздействовать на физический мир непосредственно.