Зима

Поначалу он возмущался, когда супермаркет, где он покупает себе обед, убрал некоторых людей, работавших на кассах, и заменил их кассовыми аппаратами самообслуживания, и старался платить людям, а не машинам. Но очередь к живому человеку всегда была длинной, потому что на этой кассе теперь сидел всего один человек, а кассовые аппараты почти всегда были свободны, поскольку их было больше и поэтому очереди к ним двигались намного быстрее, и потому он начал подходить к машинам, покупая себе обед, и теперь всегда направлялся прямиком к ним и, как ни странно, испытывал облегчение, потому что говорить с кем-нибудь, пусть даже о пустяках, ни о чем, временами тяжеловато, так как всегда чувствуешь, что тебя оценивают, или стесняешься, или кажется, будто говоришь какую-то глупость или что-то не то.

– Подводные камни человеческого общения, – сказала София.

Индивидуальный персональный консультант переводит взгляд с экрана на нее. Она видит, что он видит ее.

Она была какой-то старухой, о которой он ничего не знал и до которой ему не было никакого дела.

Он снова взглянул на экран. Она знала, что он смотрит на данные ее счета. Прошлогодние данные там не высвечивались. Они ничего не значили. Как и данные позапрошлого года или позапозапрошлого и так далее.

Где данные банковского счета былых времен?

– Это факт, – сказала София. – Даже минимальное человеческое общение крайне затруднительно. А теперь… если можно… я пришла сегодня специально для того, чтобы снять сумму наличными.

– Да, мои коллеги за столом дежурного помогут вам с сегодняшним снятием наличных, миссис Кливз, – сказал он.

Потом он взглянул на экран и сказал:

– Ой, нет. К сожалению, они не смогут.

– Почему? – сказала София.

– К сожалению, мы уже закрыты, – сказал он.

София посмотрела на часы на стене у него за спиной. Двадцать три секунды первого.

– Но вы-то сможете обеспечить меня суммой, ради которой я сегодня и пришла, – сказала София.

– К сожалению, наши сейфы запираются автоматически в конце рабочего дня, – сказал индивидуальный персональный консультант.

– Я хотела бы, чтобы вы проверили мой клиентский статус, если вам несложно, – сказала София.

– Проверить-то мы можем, – сказал он, – но вряд ли сумеем что-либо сделать.

– Значит, вы хотите сказать, что я не могу снять деньги, которые я желаю снять с собственного счета сегодня, – сказала она.

– Разумеется, вы все равно можете снять необходимую сумму в соответствии с вашим лимитом в банкомате перед банком, – сказал он.

Он встал. Никакого статуса он не проверял. Он открыл дверь, потому что время, отведенное на эту конкретную встречу в этой конкретной комнате, истекло.

– Есть ли у меня хоть какой-нибудь шанс обсудить это с управляющим вашим филиалом? – сказала София.

– Управляющий филиалом – это я, миссис Кливз, – сказал индивидуальный персональный консультант.

Они поздравили друг друга с Рождеством. София вышла из банка. Она услышала, как за спиной заперлись главные двери.

Выйдя из банка, она направилась к банкомату. На экране банкомата можно было прочесть сообщение о том, что он временно не работает.

Затем София попала в пробку, застывшую во всех направлениях. Она застряла рядом с островком травы в центре города (едва ли можно было назвать это парком), где ствол того самого дерева много лет назад был окружен белой деревянной скамьей, поставленной по всему обхвату, но теперь там ничего не было. На мгновение София задумалась о том, не бросить ли машину посреди дороги и не пойти ли посидеть немного под деревом, пока пробка не рассосется. Она могла бы запросто оставить машину посреди дороги. Другие люди в машинах могли бы запросто ее объехать. А она могла бы запросто посидеть на дерне.

Она взглянула через плечо на большое старое дерево.

Взглянула на объявление о продаже парка и плане строительства «роскошных квартир офисных площадей престижного торгового пространства». Роскошь. Престиж. В небе звенели колокольчики из магазина металлоизделий, товаров для дома и садового инвентаря через дорогу от лужайки, с баннером о распродаже в связи с закрытием на витринах. Дзинь. Ох-ох-ох-ох-ох.

«В рождественской музыке особенно интересна ее полная беспомощность, – она представила, будто вещает эрудированным, но не отпугивающим голосом «Радио 4» в передаче о рождественской музыке, – она просто не срабатывает в любое другое время года. Однако сейчас, в самый разгар зимы, она глубоко трогает, акцентируя внимание на одиночестве и в то же время на чувстве общности, – говорила она миллионам неслушающих радиослушателей. – Она становится голосом духа в его самом мощном проявлении и побуждает наималейшие, самые чахлые его проявления окунуться в некое изобилие. В силу самой своей природы она символизирует повторение – ритм времени, но в еще большей степени – возвращение времени в его бесконечном и утешительном цикле к этому особенному моменту года, когда, вопреки темноте и холоду, мы приходим на выручку, дарим гостеприимство и доброжелательность и раздаем их, словно капельку роскоши в этом мире, враждебном и тому и другому».

«В холодной безмолвной ночи, священной ночи» «над глубоким сном твоим без видений» «да не смутит вас ничего»[12]. София вздохнула, откинулась на сиденье. Она знала их все – все рождественские песни, – и не просто знала, а дословно, наизусть, включая мелодии. Пожалуй, для этого и нужно католическое воспитание, и директор, древний старик валлиец, который отводил их на пение (помнишь его, старая голова?), пока не пришла новая, помоложе, был добрым, что меняло дело, и в перерывах между пением останавливал класс, разводил руки в стороны, раскрывал ладони, словно актер прежних времен на сцене, и просто рассказывал им истории, вместо того чтобы чему-то учить. Он был непритязательным, прекраснодушным, от него всегда пахло какими-то лекарствами, не сказать, что неприятно, и он принадлежал для них к такой поистине стародавней эпохе, что весь класс воспринимал его самого и его истории так серьезно, словно они снизошли от самого Господа Бога.

Например, он рассказал им о прославленном художнике, который начертил углем круг на клочке холста, когда императорские послы повелели ему нарисовать самую совершенную картину в мире. «Отдайте ему это».

Какие еще истории рассказывала им эта старая голова?

Вот эту.

«Человек убил другого человека в каменистом поле. Они поссорились из-за чего-то, и один ударил другого по голове большим круглым камнем величиной с голову. От этого другой человек умер. Поэтому человек, который убил его, окинул взглядом окрестности, чтобы узнать, не видел ли кто-нибудь случившееся. Не было никого. Он пошел домой и взял лопату. Вырыл в поле большую яму и свалил туда мертвеца, а потом сбросил тяжелый камень с моста в реку. Спустился на берег реки, помылся и почистил одежду.

Но он не мог отделаться от мысли о проломленной голове мертвеца. Мысль о ней преследовала его повсюду.

Потому он пошел в церковь. Благослови меня, отче, ибо я согрешил. Боюсь, Господь не сможет простить того, что я сделал.

Священник, тоже молодой человек, заверил его, что если он исповедуется и искренне раскается, то, разумеется, будет прощен.

– Я убил человека и закопал его в поле, – сказал человек. – Я ударил его камнем, и он упал замертво. Я бросил камень, которым это сделал, в реку.

Священник кивнул за темным окошком, забранным маленькой решеткой с множеством дырочек. Он наложил на человека епитимью и произнес формулу отпущения грехов. Так что человек вышел, сел в церкви, прочитал молитвы и был прощен.

Прошли годы, десятилетия, никого больше не интересовало и не волновало, где умерший человек. Те, кого это беспокоило, умерли, а все остальные забыли о нем.

Однажды старик случайно встретил старого священника по дороге в город, узнал его и сказал:

– Отче, пожмите мне руку. Не знаю, помните ли вы меня.

12

Цитаты из различных рождественских гимнов.