Трио для квартета

Володя все-таки отвел ее от гроба и, наклонившись, стал говорить вполголоса прямо в ухо:

- Близких родственников у него не было, какие-то троюродные. Но что странно, такой обаятельный человек, а нет убитой горем вдовы, и не видно скорбящей дамы сердца.

В это время из толпы вышел человек ("главный врач" - шепнул Володя), и начались речи: "врачующий скальпель", "возвращающие зрение руки", "золотое сердце". Коллеги, похоже, были искренни, но по-настоящему трогательны были бывшие пациенты. Неожиданно для нее слово взял Володя, сказал о школьной дружбе, проверенной десятилетиями, и почему-то это тоже звучало искренне.

В конце главный врач объявил, что здесь же, рядом в церкви будет отпевание, затем - похороны на Головинском кладбище и поминки в конференц-зале Глазной больницы.

Вынесли гроб и поставили на катафалк. Все вышли на улицу. Володя приличествующе вздохнул:

- Ну вот и проводили, как говорится, в последний путь. Что делать, все там будем. Пора на работу, Машенька.

Толпа медленно продвигалась вслед за Митей к церкви. Было что-то старомодно-щемящее в этой неспешной веренице людей.

- Я пойду на отпевание, - решительно сказала она.

Володя удивленно поднял брови, пожал плечами.

- Ладно. Я поехал в офис, а водитель за тобой вернется. Совещание, как всегда, ровно в двенадцать.

И ушел. Не попрощавшись.

Маша догнала процессию. Без Володи она почувствовала себя легко и свободно: ее никто не знал, и никто, кроме нее, не знал чего-то очень важного про Митю. Она могла теперь по-настоящему понять, что он больше никогда не позвонит и что последнего его настойчивого пожелания "Не меняйтесь!" она не исполнила. Чья-то рука протянула ей свечку, заботливо нанизанную на бумажку, чтобы не капал воск.

С каждой минутой службы Маше становилось все горше. Совсем недавно в Прощеное воскресенье она слышала похожие слова, только обращенные к живым, но они прошли мимо нее, теперь же она может только просить прощения у Мити и вместе со всеми молиться об отпущении ему всех грехов. Слух вылавливал растасканные на цитаты обрывки: "Во блаженном успении вечный покой", "в селениях праведных", "прости ему согрешения вольные и невольные", "последним целованием..." И нелепо, неприлично, в храме, у гроба, Машино тело заныло, как никогда прежде, не душа, а оно, грешное, горевало, что отвергло, быть может, единственное свое женское счастье. И всплыло Володино лицо на подушке, увиденное, будто в гробу, и в смятении и стыде она закрыла лицо руками. Господи, да что это с ней! Гроб уже выносили, Маша попыталась подпевать "Святый Боже, Святый крепкий..." и вдруг почувствовала, что все та же, и поклялась Мите "не меняться".

Вышедшие из храма стали рассаживаться в автобусы, а Маша, отойдя к больничной ограде, вынула косметичку и, как могла, привела в порядок заплаканное лицо.

...Служебная машина стояла у ворот. Через сорок минут на совещании она очень аргументированно доказала, что им невыгодно дальнейшее сотрудничество с Чеховским полиграфкомбинатом.

Как любой уважающий себя глава фирмы, первые десять дней мая Володя объявил нерабочими. Само собой разумеется, это стало возможно за счет аврала предшествующих недель, однако никто не роптал: идея сада-огорода или же Барселоны-Антальи уже овладела массами. Маша буквально задыхалась, но все шло на удивление четко, без срывов и истерик, оказалось, что она умеет заранее увидеть узкие места и, как говорили коллеги, "разрулить" грозившие застопорить движение заторы.

Зато вынужденный отпуск оказался невыносим. Володя с женой собрались в Португалию. Впервые он чувствовал себя неловко и всячески уговаривал Машу уехать куда-нибудь, даже грозился молча принести путевку, но она была тверда. Не раз она потом жалела, что не поддалась Володиным уговорам, но в тот момент одна мысль, что придется упаковывать чемодан, уже парализовывала. Когда они с Надюшей отдыхали в Турции, она полушутливо решила, что ездить надо одной и непременно с легендой. Что ж, роль свежеиспеченной вдовы могла бы оказаться ей впору, но было это так пошло, что окончательно убило мысль о возможности поездки куда бы то ни было.

Верочка отправилась с компанией однокурсников в Суздаль, но, по-видимому, что-то сказала отцу, потому что Сережа был внимателен, как никогда, звонил каждый вечер, а как-то предложил съездить за город.

С того неправдоподобно далекого февральского дня Маша из Москвы не выбиралась, погода была замечательная, делать ей было решительно нечего...

- Только не спрашивай, куда поедем, вези куда хочешь, ладно?

- Очень хорошо, тем более, что я уже маршрут продумал.

Они долго пробирались сквозь жилые массивы, одинаковые, как пчелиные соты, а когда пересекли Кольцевую дорогу и помчались по широкому шоссе, Маша с удивлением увидела, что деревья уже зеленеют, а на обочинах мелькают золотые головки мать-и-мачехи.

- Сережка, а тебе не странно, что ты взрослый, почти дедушка, и ни мамы с папой, ни Балюни уже нет?

- Еще как! Все думаешь, вот-вот жизнь настоящая начнется, а на самом-то деле она давно катится под уклон...

Маше хотелось вызвать брата на доверительный разговор, после смерти Балюни образовалась пустота, которую никто, кроме кровных родных, не мог занять.

- Помнишь, Балюня говорила: "Друзей выбирают, а родственников - нет". Интересно, муж и жена не родственники, потому что их выбирают?

- Не знаю, наверное.

- А все-таки почему мы с тобой, Сереженька, оказались одинокими, как ты думаешь? Нормальные вроде бы люди.

- Думаю, случайно. Что такое брак? Одна встреча. Клубится некое броуновское движение - пересекутся траектории или нет. Вот ты не спрашиваешь, куда мы направляемся, а мы уже почти приехали. Смотри, ничего не узнаешь?

Маша вертела головой то вправо, то влево, но ничего знакомого не видела. Вокруг тянулись заборы какого-то дачного поселка, и вдруг в просвете между домами мелькнуло водное зеркало, причал и сосны, сосны, сосны...

- Лунёво! - закричала она, и сердце дернулось, как будто нежданно исполнилась главная мечта ее жизни. - Господи, неужели Лунёво?!

Сережа остановил машину и сказал очень серьезно:

- А теперь подумай хорошенько, готова ли ты увидеть, что мест твоего детства уже нет, а все занято двух-трехэтажными каменными джунглями, где обитают новые русские?

- Нет, что-нибудь да осталось.

- Я прямо боюсь тебя выпустить, страшусь энергии возможного разочарования.

Но Маша уже открыла дверцу и вылезла из машины. Пусть ничего не осталось, но почему ей хочется снять туфли и идти босиком, лечь ничком на молодую траву, почему все горести и ошибки кажутся поправимыми?..

Пристань изменилась мало, разве что палатки выглядели посовременнее и торговали в них вполне пригодными в пищу хот-догами, шаурмой и прочими закусками. Они сели за столик, съели по куску пиццы с пепси-колой и набрались храбрости на десятиминутный марш-бросок, взяв друг с друга слово не приходить в отчаяние, что бы им ни привелось увидеть.

Двадцать лет - не срок для протоптанных дорожек. Конечно же, тропинка была закована в асфальт, но все ее изгибы были целы, и те же сосны по бокам: справа раздваивающаяся, похожая на лиру, слева - обвитая диким виноградом. А вот и край деревни. Первый забор каменный, высоченный - даже дворца не видно, зато напро

тив - за покосившимся штакетником - зеленая с белым наличниками изба.

- Сережка, помнишь, здесь Лаврик жил, ну, о котором Балюня вспомнила, который бутылку с осой разбил?..

- Какую еще бутылку?

- Не важно, но дом-то цел!!!

Они не сговариваясь остановились. Теперь всего сотня-другая шагов отделяла их от цели.

- Мы с тобой волнуемся, как первопроходцы на Северном или Южном полюсе, которые собираются водрузить флаг и оттягивают этот момент, потому что слишком долго его ждали, чтобы он стал прошлым.

- Не знала я, братец, что ты такой романтик. Смелее, вперед!

Так, дурачась, они прошли мимо шикарного каменного особняка, глядящего на улицу бетонными плитами ограды и воротами гаража, и замерли: у знакомого заборчика на посеревшей лавке сидела, подставив лицо солнышку, постаревшая, но все та же тетя Тоня.