Московские были

– Очень мало времени. Я, конечно, постараюсь уложиться в полтора месяца, но вы поговорите с нашим главным редактором, чтобы он нажал на типографию. Они могут протянуть целый месяц, а могут сделать все за две недели. Ведь нужно еще будет отправить вам тираж.

– Весь тираж не нужно, нам хватит штук сто. Я буду вручать только передовикам. Так что можно будет отправить авиа. Мы оплатим доставку. А остальные книги можно раздать в торгующие организации, как обычно. Мне ваш главный так говорил.

– Вы можете улететь в понедельник вечером? Я тогда подготовлю основные вопросы к понедельнику. И мы сможем обсудить все здесь до обеда. Это помогло бы ускорить работу. А сейчас я хотела бы посмотреть книгу «вчерне». Мы можем встретиться здесь после обеда, часика в четыре?

– Как прикажете. Это у меня главная цель командировки. Есть, конечно, и дела в министерстве, но их можно отложить.

– Прекрасно, значит, сегодня в четыре часа.

Я даже не пошла на обед, только перекусила бутербродом. Листала книгу, кое-где читала отдельные места. Во что-то целое не сложилось. Обычный набор ошибок построения: путаница в людях, перечисление личностей, о которых потом ничего не говорится, разрывы в описании событий. Нет, не специальные, для создания особого эффекта. Просто автор перескакивал иногда через десяток страниц и начинал потом снова говорить о том, что уже упоминалось. Ясно только, что основной герой не директор, а сама шахта. Хоть это хорошо. Но представляю, как интересно будет это читать постороннему читателю, не работавшему на этой шахте, или хотя бы на другой, аналогичной. При тираже двести – триста экземпляров книга вполне могла бы найти своего читателя. Но ведь главред говорил о пяти тысячах.

Я не обращала внимания на стиль, на грамматические и синтаксические ошибки. Это все ерунда, это исправимо. Но основной идеи книги, вокруг чего должно строиться все описание, я не вижу. Наверное, об этом и не думали. Пока это груда, перечень фактов и несколько маленьких описаний истории развития шахты. Уже около четырех, а у меня только несколько закладок на совсем непонятных мне местах.

Ровно в четыре пришел отдохнувший, немного порозовевший Петр Васильевич:

– Уже прочитали? Здорово. Я даже не ожидал этого.

Он просто увидел, что рукопись раскрыта на одной из последних страниц.

– Много вопросов?

– Я не прочитала – проглядела. И вопросов пока мало. Вот скажите, зачем здесь рассказывается о том, как красиво танцует Людмила Осиповна? Ведь здесь перечисляются передовики, работающие под землей на врубовых комбайнах. А она вроде из заводоуправления?

– Что? Как она сюда попала? Это ж нормировщица Люська! Та еще бабенка. Вот…

Он явно хотел выругаться, но остановился.

– Вот черт этот Парасюк. Вставил свою зазнобу среди передовиков.

– Кто такой Парасюк и почему он что-то вставил в вашу книгу?

– Понимаешь, милая, я тебе как на духу скажу, у меня ведь не было времени писать столько страниц. А в райкоме потребовали, чтобы на обложке было мое имя. Мол, так солиднее. Я поручил писать начальнику отдела научной организации труда, все равно ему нечего делать. А он поленился и перепоручил все этому Парасюку. И даже не проверил.

– Но вы читали книгу?

– Конечно, читал. Но знаешь, на пятой странице уже так спать хочется. Я ее два дня читал, вроде все правильно, ничего он не переврал. Просил нашего инженера по технике безопасности прочитать. Он говорил, что все нормально. Да вырежи ты эту Люську, и дело с концом.

– Петр Васильевич, я ведь это только как пример привела. Мне нужно понять, что здесь главное для вас. Я сейчас не о том, что написал ваш Парасюк. Это все можно исправить. Но что вы хотели показать здесь? Есть ли что-то, за что вы боролись? Не только вы, но и весь коллектив. Что мешало? По нашей терминологии: в чем был конфликт?

– Да вроде ничего не мешало. Я бы конфликтов у себя на шахте не допустил.

– Ну, может быть, начальство не давало денег на перевооружение шахты? Может, кто-то ставил палки в колеса?

– Олечка, да зачем же писать о плохом? И так в жизни много плохого, еще и в книгах об этом писать.

– Но иначе читателю не интересно. Если нет конфликта, то это уже лакировка.

Здесь Петр Васильевич забеспокоился.

– Нет, лакировки тоже не должно быть. За это в райкоме не похвалят. А что ты посоветуешь?

– Давайте так, вы подумайте дома, что мешает шахте и как вы с этим боретесь. Приедете, и мы обсудим, исправим, вставим что нужно, что бы хоть что-то было в книге интересное.

Мы еще посидели минут сорок. Я указала на несколько совсем непонятных мне мест. Автор с изумлением слушал, всматривался в текст и тоже ничего не мог сказать, только ругался (про себя). Потом он посмотрел на меня, сказал, что доверяет мне полностью, разрешает править так, как я посчитаю нужным. Пообещал, что через две недели будет в Москве «как штык».

Я захлопнула рукопись: добилась некоторого взаимопонимания. Петр Васильевич обрадовался.

– Может быть, я угощу тебя ужином? Не подумай чего. Просто ты здесь сидела без обеда, читала эту галиматью. Ну Парасюк! Будет ему на орехи. Оставлю без премии.

Он уже давно перешел на «ты». Вероятно, ему это удобнее и привычнее. Я рассмеялась.

– Спасибо, Петр Васильевич, за заботу. Но я поеду домой.

– Что, дети ждут?

– Нет, но у меня дела дома.

– Ну как знаешь. Тогда до понедельника. А потом я дней через десять приеду.

Дальше события развивались по обычной схеме: я подготовила кучу вопросов, на которые Петр Васильевич в понедельник не смог ответить и перепоручил мне придумать, что бы это могло означать. Мы с ним поработали через полторы недели целый день. Потом я сидела неделю и еще раз перерабатывала сюжет. Затем выверяла нестыковки, сформировала на что-то похожее начало. Еще неделю работала над стилем. И наконец пошла самая простая часть работы – устранение его и моих ошибок, опечаток. К этому времени от исходной рукописи мало что осталось, и я сдала ее перепечатать. Так как главред нажимал, рукопись перепечатали за два дня. И я снова уселась за чтение и устранение нестыковок, опечаток. Наконец смогла сдать рукопись корректору. Еще четыре дня, и можно было сказать приехавшему Петру Васильевичу, что он может подписать готовую рукопись. Он даже не стал читать, только заглянул в начало, увидел, что там ему ничего не знакомо, молча подписал и сказал в очередной раз:

– Олечка, я тебе полностью доверяю. Если ты сделала так, значит, так и нужно. Давай скорее передавай в типографию, я пришлю парочку парней, и они увезут нужные мне сто экземпляров в багаже. Нет времени отправлять по почте.

Мне действительно осталось только подписать у главреда. Все, остальное – не моя забота. Можно законно отдохнуть пару деньков. Начальство не прицепится.

Год после разрыва со Степаном психологически был очень трудным. Я значительно реже стала посещать «среды» у Вали, так как там мне все напоминало о Степане, да и можно было столкнуться с ним лицом к лицу. Мы снова стали было встречаться с Ниной, но меня уже шокировало ее постоянное стремление знакомиться и завязывать отношения с все новыми и новыми мужчинами. Это был период, когда муж ушел от нее окончательно.

Разошлись мы с Ниной после того, как она заболела сифилисом. В 1982 году лежала в больнице в Москве. Степан, единственный из наших общих знакомых, навестил ее там. Как он пробрался в эту больницу, где только заразные больные, – не знаю. Я не решилась посетить. Вылечилась она потом где-то в Средней Азии, отправленная туда родителями. Один раз звонила мне после возвращения в Москву, но дружба с ней как-то не возобновилась.

Немного скрашивали одиночество редкие встречи с Веней. Нет, отношения у нас по-прежнему оставались просто дружескими. Я великолепно помнила свой прежний афронт. Мы встречались иногда у Вали на «средах». Именно в это время Елена Владимировна рассказала мне случай, когда она увидела пассию Вени. Мы шли с ней от Вали к метро, но остановились у кинотеатра «Октябрьский» и стояли, пока она выкладывала, посмеиваясь, эту сплетню. Клара – начальник отдела кадров их института – однажды «по секрету» сказала ей, что видела, как Вениамин Семенович дожидался кого-то на углу Среднего и Большого Николопесковских переулков. Это как идти от театра Вахтангова к Новому Арбату. Потом подъехала машина, за рулем которой была относительно молодая женщина. Вениамин Семенович сел в машину, и они уехали.