Размышления

Грамматик Александр[10] поучал меня примером своим; он никогда не делал выговоров или резких замечаний, не насмехался над грубыми ошибками других и не стыдил собеседника, а, напротив, мягко и незаметно исправлял ошибку, щадя самолюбие его: например, он повторял немедленно грубо выраженную мысль в безукоризненной форме, как будто желая подтвердить сказанное своим авторитетом, или придумывал другой ловкий и безобидный прием.

Фронтон[11] убедил меня, что произвол порождает ненависть, бессовестность и лицемерие и что в так называемых патрициях менее человеческих свойств, чем в других людях.

Александр Платоник[12] внушал мне никогда без крайней надобности не отвечать на просьбы словесно или письменно – «мне некогда» и не отказываться услужить другу под предлогом множества занятий.

Катулл[13] внушил мне внимательно и терпеливо относиться к жалобам, даже неразумным, и стараться удовлетворить всякого или смягчить своим участием. Он же наставлял меня разумно любить детей моих.

Север[14] воодушевил меня любовью к семье, к друзьям и домашним, любовью к правде и справедливости. Он раскрыл мне образец такого общественного порядка, в котором закон совпадал бы со справедливостью и все граждане были бы равны перед законом, и идеал такой монархической власти, которая была бы охраной гражданской свободы. Он советовал мне постоянно прибегать к философским занятиям, быть благотворительным и щедрым, верить в добро и дружбу. Я заметил его искренность в обращении с друзьями. Если он имел против кого неудовольствие, он высказывался ему открыто, так что друзья его всегда знали верно, в каких они отношениях с ним.

Максим[15] руководствовался правилом, что каждый должен твердо действовать по своим убеждениям и отнюдь не склоняться к образу мыслей других наперекор своему разуму. Он не падал духом в болезнях или других случайностях, правом был умерен, кроток и спокоен; когда требовалось действовать, он приступал к делу бодро и решительно. Все верили, что он говорил всегда то, что думал. Никогда он не делал ничего сердясь или против воли, редко восторгался или удивлялся, не спешил и не опаздывал, не был робок и нерешителен, не поддавался ни крайней радости, ни огорчению, ни гневу, ни подозрительности. Он был всегда кроток, правдив и готов оказать помощь, и все эти свойства не были плодом воспитания или науки, а как бы принадлежали ему от природы. Наконец, никто в его присутствии не чувствовал себя приниженным, но и не мог стать выше его. Он умел шутить… и приятно.

В отце моем была какая-то кротость и вместе с тем несокрушимая твердость в том, что он окончательно и зрело обдумал. Он был чужд честолюбия и тщеславия, внешность и почести не привлекали его; он работал охотно и неутомимо, выслушивал всякого, кто приходил к нему с общеполезным предложением, и безошибочно знал, где затормозить и где дать ходу. Он не дружился с праздной молодежью и сосредоточивал свои мысли на заботах об общественном благе; приближенных своих не удерживал к столу и не требовал, чтобы они всегда были при нем, когда он выходил. Если кто из них не оказывался в свите его, он не ставил этого в вину и не менялся в обращении своем. В совете он подолгу зрело обсуждал дела, изыскивая целесообразные меры, не торопясь и не хватаясь за первое поданное мнение, чтобы скорее покончить с совещанием. В дружбе он отличался постоянством, не тяготился друзьями, но и не баловал их излишней лаской и милостью.

Черты его лица выражали спокойствие ясной души. Он был дальновиден и предусмотрителен, распоряжения его касались мельчайших подробностей, приказания отдавались неторопливо. Он не терпел шумных приветствий лести под какой бы то ни было личиной, одну магистратуру обставлял подобающими ей достоинству, почестями. Он тратил бережливо и соблюдал государственные доходы, не обращая внимания на неодобрение, но и не сердясь на порицателей. Он почитал богов, но без суеверия и никогда не заискивал расположения толпы. Образ мыслей его отличался трезвостью и постоянством, все делалось у него вовремя, нововведения избегались. Всем тем, что для удобства жизни доставлялось для него в изобилии, он пользовался умеренно, не придавая тому особой важности. Когда этого излишка не было, он и не думал о нем.

Никто не мог сказать про него, что он был софист, оратор, писатель или ученый, но все знали, что он человек зрелый, просвещенный, недоступный лести, имеющий власть над собой, а потому и над другими. Хотя он высоко ценил лишь истинных философов, однако остальных не бранил.

В домашнем кругу разговор его был свободен и приятен. Относительно ухода за своим телом он соблюдал благоразумную середину, не посвящал свою жизнь свою одной плоти, но и не пренебрегал ею, имея в виду, что разумная забота о ней избавляет от докторов и лекарств. В нем была особая высокая черта: он слушал без зависти всякого человека, выдающегося специальным знанием, например по части истории, законов или обычаев, помогал ему и давал ход по его отрасли. Хотя он во всем держался обычая предков, однако не любил, чтобы это замечали и чтоб об этом говорили.

Во вкусах своих он был постоянен, любил те же места и те же занятия. После жестоких головных болей, которым он был подвержен, он бодро принимался за обычные занятия. У него не было тайных дел, исключая немногих государственных. Он относился весьма осторожно к вопросам о народных зрелищах, об общественных работах и вообще к благодеяниям и щедротам, расточаемым народу: он рассматривал их с разумной точки зрения пользы народа, а не приобретения для себя славы.

Ванны готовились для него лишь в назначенные дни, он не имел страсти к постройкам, никогда не заботился о пище или о том, чтобы прислуга была видная и рослая. Он не обращал внимания на цвет и качество тканей своей одежды: таковая изготовлялась в небольшом поместье Лориуме из шерсти собственных овец или выписывалась из Ланувиума через арендатора его тускуланского поместья.

Вообще главные нравственные черты его были: человечность, кротость, самообладание, умеренность, равновесие и стройный порядок во всем, до чего он касался. К нему вполне относилось то, что сказано об Сократе: он имел силу воздерживаться от соблазна там, где другие впадали в него по слабости характера, и умел пользоваться умеренно такими наслаждениями, которые другие увлекались до бесчувствия.

Иметь над собою власть воздерживаться и сохранять умеренность в пользовании – вот черты человека с сильным, непобедимым духом, каковым и показал себя на деле отец мой во время болезни Клавдия Максима.

Боги дали мне почтенных предков, добрых родителей, сестер, наставников, хороших слуг, друзей и родных. Благодарю Провидение за то, что я никому из них не нанес огорчений: благодаря счастливым обстоятельствам я не совершил ничего постыдного, хотя неоднократно едва удержался от порока. Благодарю Провидение, что воспитанием моим недолго заведовала наложница моего деда и что я не потерял преждевременно чистоту отроческого возраста.

Счастлив я, что был руководим таким отцом и повелителем, который рано начал отучать меня от высокомерия. Он внушал мне, что при дворе можно жить без свиты и телохранителей, без шитых мундиров, факелов, статуй и прочей роскоши, что великодушие монарха, величие его особы и благотворная деятельность его нисколько не умаляются ношением простой одежды.

10

Александр Фригийский выучил Марка Аврелия греческому языку, на котором и написаны размышления императора.

11

Корнелий Фронтон – родом африканец из Цирты (Константины), оратор, известнейший и ученейший из учителей Марка Аврелия, преподавал латинскую литературу и риторику.

12

Александр Платоник, вероятно селевкийский, – известный оратор, живший в Афинах. Филострат, описавший его жизнь, говорит, что его называли Пелоплатон, то есть подонок Платона.

13

Цинна Катулл – также стоик.

14

Вероятно, Клавдий Север школы перипатетиков.

15

Клавдий Максим – стоик.