Битва за Рим

Катон Салониан рассмеялся:

– Нет, не деревенский лоботряс, Марк Ливий! Лучше выдай ее за этакого славного вольноотпущенника, благородного душой человека, не имеющего никаких шансов влиться в ряды знати. Тогда она узнает, что рабы и бывшие рабы – это порой куда более достойные люди, нежели ее патриции.

– Ненавижу вас! – выкрикнула Сервилия, вырываясь из рук матери, которая тащила ее к двери. – Всех ненавижу! И проклинаю! Чтоб вы все умерли, прежде чем я вырасту и выйду замуж!

Но тут всем пришлось забыть о девочке: жена Друза рухнула с кресла на пол. Перепуганный Друз поднял ее на руки и понес в спальню, где поднесенные ей под нос горящие перышки привели ее в чувство. Она разразилась безутешными рыданиями.

– О, Марк Ливий, породнившись с моей семьей, ты обрек себя на несчастья! – убивалась она.

Муж сидел с ней рядом, не давал ей биться и молил богов, чтобы все это не повредило ребенку.

– Вовсе нет, – ответил он, целуя ее в лоб и ласково утирая ей слезы. – Не хватало только, чтобы ты из-за этого заболела, mea vita! Девчонка того не стоит, не доставляй ей такой радости.

– Я люблю тебя, Марк Ливий! Всегда любила и всегда буду любить.

Сервилия умерла во время родов накануне того дня, когда Луций Лициний Красс Оратор и Квинт Муций Сцевола внесли на рассмотрение сената новый закон, касавшийся италиков, записавшихся римскими гражданами. Марк Ливий Друз, заставивший себя прийти на слушания, не смог, разумеется, уделить этой теме должного внимания.

Никто в доме Друза не был готов к такой развязке. Сервилия чувствовала себя отлично, беременность не доставляла никакого беспокойства ни ей, ни близким. Схватки начались внезапно; спустя два часа она скончалась от обильного кровотечения, которое не удалось остановить. Друз успел вернуться, чтобы застать жену еще живой, но она то металась от невыносимой боли, то начинала бредить, впадая в эйфорию. Умирая, она не узнавала Друза, державшего ее за руку, и не понимала, что истекают последние секунды ее жизни. Для нее это была легкая кончина, для Друза – ужасная: он так и не дождался от нее последних слов любви, остался в неведении, чувствовала ли она, что он был с ней до самого конца. Долгие годы упований на появление собственного ребенка окончились крахом. Сервилия превратилась в обескровленную, белую как снег статую, распростертую на залитой кровью постели. Ребенок так и не появился на свет. Врачи и повитухи умоляли Друза позволить им достать детское тельце из трупа матери. Однако Друз не согласился:

– Пускай ребенок останется с ней, – может быть, хоть это станет ей утешением. Если бы он выжил, я все равно не смог бы его полюбить.

На следующий день Друз едва живой дотащился до Гостилиевой курии, где занял свое место в среднем ряду. Слуга усадил его на раскладной стул; Друз, засыпаемый соболезнованиями, кивал, кивал, кивал, походя белизной лица на почившую супругу. Неожиданно он увидел напротив Цепиона и побледнел еще пуще. Цепион! Получив известие о смерти сестры, он прислал записку, что должен покинуть Рим сразу по окончании заседания сената, вследствие чего не сможет присутствовать на похоронах…

Друзу было отлично видно все происходящее, поскольку он сидел слева, ближе к краю, перед распахнутыми бронзовыми воротами курии, построенной несколькими столетиями раньше царем Туллом Гостилием. Консулы решили, что эти слушания должны проходить при максимальном стечении народа. Внутрь курии допускались только сенаторы и по одному помощнику для каждого, однако открытое слушание означало, что ему может внимать любой протиснувшийся в портик к распахнутым воротам.

Напротив, над тремя ярусами ступеней, где ставили свои складные стулья сенаторы, высился подиум для курульных магистратов, а перед ним стояла длинная деревянная скамья, на которой теснились народные трибуны. На подиуме красовались два курульных кресла из резной слоновой кости для консулов, позади которых помещались шесть кресел для преторов и два – для курульных эдилов. Сенаторы, которые имели достаточный стаж или курульную должность, чтобы выступать, располагались по обеим сторонам от подиума в нижнем ярусе; средний ярус принадлежал жрецам и авгурам, народным трибунам и жрецам младших коллегий, верхний – pedarii, или заднескамеечникам, единственной привилегией которых было участие в голосовании.

После молитв и жертвоприношений Луций Лициний Красс Оратор, старший из двух консулов, встал с места.

– Принцепс сената, великий понтифик, коллеги курульные магистраты, члены высокого собрания! В сенате давно обсуждается незаконная регистрация италиков под видом римских граждан в ходе теперешней цензовой переписи, – начал он, держа в левой руке свиток. – Тогда как наши уважаемые коллеги-цензоры, Марк Антоний и Луций Валерий, ожидали, что списки пополнятся несколькими тысячами новых имен, таковых оказалось десятки тысяч. Что произошло, то произошло. Перепись по Италии показала невиданный рост числа людей, считающих себя римскими гражданами. Мы получили достойные доверия сведения о том, что большинство из новоявленных граждан на самом деле италийские союзники, не имеющие права претендовать на римское гражданство. Мы располагаем показаниями свидетеля, что предводители италиков побуждали своих соплеменников в массовом порядке записываться римскими гражданами. Называют два имени: Квинта Поппедия Силона, вождя марсов, и Гая Папия Мутила, вождя самнитов.

Раздалось настойчивое щелканье пальцами. Консул прервал выступление и кивнул вправо, глядя на передний ряд среднего яруса:

– Гай Марий, я рад снова приветствовать тебя в сенате. У тебя вопрос?

– Да, Луций Лициний. – Марий встал. Он выглядел загорелым и подтянутым. – Эти двое, Силон и Мутил, значатся в цензовых списках?

– Нет, Гай Марий.

– Тогда какие доказательства, помимо показаний свидетеля, у тебя имеются?

– О доказательствах речь не идет, – холодно ответил Красс Оратор. – Я упомянул их имена лишь потому, что мы располагаем сведениями о том, что они лично побуждали своих соплеменников записываться римскими гражданами.

– В таком случае, Луций Лициний, показания, на которые ты ссылаешься, – это лишь подозрения.

– Возможно, – ответил Красс Оратор, ничуть не смутившись, и величественно поклонился. – Если ты, Гай Марий, позволишь мне продолжить, то я внесу ясность.

Марий с ухмылкой отвесил ответный поклон и сел.

– Итак, отцы, внесенные в списки, продолжаем. Как проницательно отметил Гай Марий, показания, не подкрепленные вещественными доказательствами, вызывают сомнение. Консулы и цензоры не намерены закрывать глаза на данное обстоятельство. Однако человек, сообщивший нам об этом, пользуется уважением, и его слова подкрепляют наши собственные наблюдения.

– Кто же сей уважаемый человек? – спросил Публий Рутилий Руф с места.

– Ввиду угрожающей ему опасности он просил не называть его имени, – ответил Красс Оратор.

– Я скажу тебе, дядя, кто он, – громко произнес Друз. – Его зовут Квинт Сервилий Цепион, истязатель жены! Он бросил такое же обвинение и мне!

– Марк Ливий, ты нарушаешь порядок, – молвил консул.

– Да, я действительно обвиняю и его! Он виновен так же, как Силон с Мутилом! – крикнул Цепион с заднего ряда.

– Квинт Сервилий, ты нарушаешь порядок. Сядь!

– Только тогда, когда вы добавите к обвиняемым Марка Ливия Друза! – крикнул Цепион еще громче.

– Консулы и цензоры пришли к мнению, что Марк Ливий Друз не замешан в этом деле. – Красс Оратор начал проявлять признаки раздражения. – Тебе, как и всем заднескамеечникам, следует помнить, что у тебя еще нет права выступать. Так что сядь и держи язык за зубами, где ему и место! Более мы не станем отвлекаться на личные дрязги. Прошу внимания!

Наступила тишина. Выдержав достойную паузу, Красс Оратор откашлялся и заговорил снова:

– По той или иной причине и в результате тех или иных действий в наших цензовых списках оказалось слишком много имен. Предположение, что многие присвоили себе гражданство незаконно, вполне обоснованно, если учитывать все обстоятельства. Консулы намерены исправить эту ситуацию, не отвлекаясь на ложные версии и не прибегая к огульным обвинениям, не подкрепленным доказательствами. Мы обязаны предпринять расследование, иначе у нас окажется слишком много граждан и все они будут утверждать, что принадлежат к тридцати одной сельской трибе; через поколение они получат на выборах численное превосходство над нами, законными гражданами, и смогут влиять на голосование в центуриях.