Его нельзя поджигать

- Я пропустил тебя через эту мясорубку, ты подыхала у меня на глазах, подыхала словно животное...

Она подскакивает к нему с живостью, какой он раньше не замечал, и закрывает ему рот ладонью. Теперь уже он отталкивает ее руку. Она ему противна.

- Да, я пропустил тебя через мясорубку, это уже не ты, тебя нет, нет.

- Ничего во мне не изменилось. Это правда - как ты можешь не верить. Когда ты рассуждал о своей гениальности, работая с животными, и даже когда сам решился на это, я в твою гениальность не верила. Недооценивала ее. Но когда на себе испытала метаморфозу - смерть и потом возрождение, я поняла, какой ты на самом деле. Поняла, чего ты стоишь и сколько тебе пришлось вытерпеть. Ведь ты хотел, чтобы я и не менялась и изменилась. Чтобы изменилась по отношению к тебе, чтобы лучше к тебе относилась. И вот я прежняя, но лучше прежней. И мне безразлично, добавил ли в мое тело или в мою душу нечто такое, что изменило мое отношение к тебе. Это совершенно неважно. Главное, что я говорю правду. Самую искреннюю правду.. Теперь я уже не могу не чувствовать себя твоею. Ведь ты мой создатель. Мой творец. Следовательно, я твоя. Понимаешь?

Она приближается, встает на цыпочки и обнимает его самозабвенно, как нормальная женщина.

-Ocтaвь меня.

Она обычна и заурядна. Ему совершенно не хочется расставаться со своими сомнениями, своим нежеланием. Между ними растет непроницаемая стена. Юлия ее пока что не замечает, но он-то видит отлично. Видит все лучше и лучше.

Она опять льнет к нему, снова просит о понимании, повторяет этот идиотизм о сотворении, о создании ее заново. Он ощущает себя весьма убогим, никуда не годным творцом.

Ему вспоминается случай из раннего детства. У них сгорел дом, он стоял в саду, а за оградой был густой лес. Теперь на фоне сочной зелени торчали обугленные головешки; всего, что в этих старых стенах было недвижимым, реальным, основательным, просто не стало. Взгляд ни на чем не останавливался, проходил через руины насквозь. На обгоревшей земле, в кучах пепла, валялись блестящие элементы утвари, скелеты допотопных кроватей, водопроводная арматура, помятые лампы.

Отец и мать стояли и плакали.

От пожарища исходил характерный, невыносимый запах. Потом отец отстроил дом; получилось новое здание, такое же и даже лучше. Но ни взрослым, ни детям теперь не было в нем уютно.

И вскоре после новоселья, за ужином - ужинали, как всегда, вместе отец внезапно предложил:

- Давайте уедем из этого дома.

- У тебя есть что-нибудь лучше? - спросила мать, в целом не возражая против этого неожиданного решения.

- Конечно, мама. А если бы и нет? Разве ты не чувствуешь, что я прав?

- Может, и так. Я не буду жалеть об этом нашем доме.

На новый участок приехали на скоростном монорельсовом поезде. Натан восторженно захлопал в ладоши. Мать тут же последовала его примеру. Жилище было великолепное, с полной автоматизацией и кондиционированием. Здание блестело и сверкало, вдобавок из окна открывался чудесный вид на другой берег, поросший садами. Река широко и торжественно несла через этот пейзаж свои воды. Переехали не только без сожаления, но и с постоянно растущей радостью.

Перед отъездом из старого здания отец позвал Натана.

- Ты уже большой, - сказал он. - Знаешь, милый, давай подожжем это. Головешки будут нам больше напоминать прежнюю жизнь,

Новый дом, так похожий на старый, и горел точно так же. Он сгорел полностью. Взрослые больше никогда не водили туда детей. Запах пожарища не раздражал теперь никого.

- У тебя теперь то, чего ты всегда хотел. - Голос Юлии вырывает Натана из прошлого. Уже темно. Приглушенные лампы бросают лишь слабый свет. - У тебя есть наконец я.

- И ты бросишь кино и театр? - спрашивает он вдруг.

- Зачем же мне это делать?

- Ради меня, просто ради меня.

Он помнит: ее работа всегда была помехой в их встречах и сближениях, в их мечтах и спорах. Они мыслили и мечтали по-разному, и ему казалось, что виновна в этом прежде всего ее работа.

- А зачем тебе нужно?

- Потому что все пока не так, как должно быть. И никогда не будет.

- Но я лучше для тебя, правда?

Он не отвечает.

Они смотрят друг на друга; она с растущим удивлением и страхом, он с нарастающим гневом. Его раздражает само ее присутствие.

- Пойду поработаю, - говорит он, стараясь успокоиться.

- Но ведь мы и так в твоей лаборатории, Натан.

Ему хочется крикнуть как прежде: "Юлия!" - но крик застревает в горле. Она тут же легко и проворно подбегает к нему. Когда-то он уже видел ее в похожей роли, то ли в театре, то ли в кино. Ему становится тошно.

Он твердо ее отстраняет, хотя и старается, чтобы это не получилось грубо.

- Подожди, - говорит он.

- Я не хочу больше ждать.

- Но ты должна.

Ее спазматический плач. Ее старые, столь хорошо знакомые жалобы на внезапную мигрень, поиски порошков, полубессознательный, как бы побелевший взгляд. Неужели она все-таки прежняя? Нет, ему кажется, что это просто комедия. После всего, что он с нею сделал, он уже совсем не верит в ее тождественность и еще меньше верит в свою.

- Мы оба уже другие... - пытается он объяснить, но она и дальше всхлипывает. Прежняя Юлия -новая Юлия? Неразличимые и невыносимые в своей неразличимости, которая не может быть правдой.

Юлия из прошлого, которую он так любил, выстроена заново, как сгоревший родительский дом.

"Сгоревший дом, сгоревший дом", - стучит у него в голове.

Он выбегает из лаборатории. За ним плотно захлопывается автоматическая дверь. Он слышит, как Юлия колотит в нее кулаками, пинает ногами в приступе злости, разочарования или ужаса.

Сгоревший дом. Навечно врезавшаяся в память сцена из далекого детства. Отец с сосудом зажигательной жидкости, удар электрической искры. Языки пламени лижут дом, выстроенный заново. Через минуту из пламени и дыма появляются головешки, руины просматриваются насквозь. На заднем плане зеленый лес. Натан чувствует неприятное дыхание навсегда ушедших времен...

Как легко теперь нажать пару кнопок, как это просто, как мало нужно усилий воли, чтобы положить пальцы на кнопки дезинтегратора и услышать за стеной бурчанье его черного бездонного брюха. Смотреть в соседнюю комнату Натану не нужно, он и так видит, как присосы мгновенно подавляют сопротивление ее тела, как ее подхватывает словно ураганом и втягивает в пасть дезинтегратора... Простая детская история.

Профессор Натан Бронкс говорит Большому Компьютеру;

- Делай как перед этим. Все образцы у тебя есть. Поскольку они у тебя, мне не обязательно в этом участвовать.

- Еще бы! - грубо отвечает Компьютер.

- Замолчи! Ты, бессовестный механизм...

- Что за тон? Это ты и такие, как ты, изобрели меня и построили.

- Но это же было давно! Меня тогда и на свете не было.

- Еще бы! - говорит Компьютер, в его голосе слышится явственная насмешка.

- То есть?

- А кто изобрел и построил твой дезинтегратор? Разве не ты? Да, у меня нет совести. Запомни, профессор, меня научили этим словам такие, как ты. У меня нет совести. А у тебя, профессор? У тебя-то она, кажется, еще есть.

- Хотел бы я знать, какой будет Юлия после этой второй попытки...

- Не притворяйся. Ты прекрасно знаешь, что она станет живым прошлым, станет тем, что было, тем, что мучает твою память и твои - как их там? чувства. Чувство - это то, что раздражает. Верно?..

Натан молчит, пытаясь проглотить застрявший в горле комок.

- Я знаю, о чем ты думаешь, что вспоминаешь. Наверняка опять переживаешь все эти прежние эксперименты, это сильнее тебя. Я говорю это без злого умысла, меня всегда это удивляло. Я тебя действительно не понимаю. Почему ты не можешь это забыть?..

Первое зрелое, но еще не совсем доработанное изобретение Натана Бронкса: предтеча дезинтегратора. Примитивное устройство для создания внезапного горения. Столь внезапного, что перед ним нет спасения. Тонкий ствол метателя, внутри которого тлеет зародыш пожара, перебрасывает живое, безжалостное пламя на дерево с птичьими гнездами. Дерево словно взрывается, одевается огненным оперением. Через миг его охватывает дым, а когда исчезает, ни дерева, ни птиц уже нет. Они распались в мгновение ока в тончайшую, незримую пыль. Перестали существовать.