Страница 7 из 18
Миссис Дадли заговорила, адресуясь, по всей видимости, к стене:
– Обед будет стоять на буфете в столовой к шести часам ровно. По тарелкам можете раскладывать сами. Посуду я уберу с утра. Завтрак я готовлю к девяти. Таковы мои условия. Поддерживать в комнатах такой порядок, как вам хотелось бы, я не могу, а помощницу мне вы все равно не найдете. Я никому не прислуживаю. Я здесь работаю, но это не значит, что я стану кому-нибудь прислуживать.
Элинор кивнула, неуверенно стоя в дверях.
– Я подаю обед и немедленно ухожу, – продолжала миссис Дадли. – До того, как начнет смеркаться. Дотемна я тут не задерживаюсь.
– Знаю, – сказала Элинор.
– Мы живем в поселке, в шести милях отсюда.
– Да, – ответила Элинор, вспоминая Хиллсдейл.
– Так что если вам потребуется помощь, тут никого не будет.
– Я поняла.
– Ночью мы вас даже не услышим.
– Вряд ли я…
– Никто не услышит. Ближе поселка никто тут не живет. Даже и не подходит.
– Знаю, – устало повторила Элинор.
– По ночам, – миссис Дадли даже не попыталась спрятать улыбку, – в темноте.
С этими словами она вышла и закрыла за собой дверь.
Элинор едва не рассмеялась, представив, как кричит: «Ой, миссис Дадли, помогите, я боюсь темноты», – и тут же поежилась.
2
Она стояла рядом с чемоданом, по-прежнему держа перекинутый через руку плащ, в высшей степени несчастная, и беспомощно повторяла про себя, что все пути ведут к свиданью. Больше всего ей хотелось домой. Позади остались темная лестница и вестибюль с блестящим паркетом, большая парадная дверь, миссис Дадли и мистер Дадли с его ухмылкой, замок и засовы, Хиллсдейл и домик в саду, семейство в ресторане, олеандры и особняк со львами у входа – все это под безошибочным приглядом доктора Монтегю привело ее в синюю комнату Хилл-хауса. Ужасно, подумала Элинор, испытывая сильнейшее нежелание двигаться, поскольку войти в комнату означало признать, что она согласна здесь жить; ужасно, я не хочу тут оставаться, но и ехать больше некуда. Письмо доктора Монтегю привело ее сюда; дальше пути нет. Через минуту она вздохнула и, тряхнув головой, прошла через комнату и поставила чемодан на кровать.
Вот я и в синей комнате Хилл-хауса, вполголоса проговорила Элинор, хотя комната была самая настоящая и, вне всяких сомнений, действительно синяя: синие репсовые шторы на обоих окнах (они выходили на лужайку перед террасой), синий узорчатый ковер на полу; в ногах застеленной синим покрывалом кровати было сложено синее одеяло. Темные панели по стенам доходили до высоты плеча, дальше шли голубые обои с веночками из мелких синих цветов. Может быть, кто-то рассчитывал оживить синюю комнату Хилл-хауса хорошенькими обоями, не понимая, что в Хилл-хаусе такая надежда сразу испарится, оставив по себе лишь слабый намек, как еле слышный отзвук далекого рыдания… Элинор встряхнулась и оглядела комнату целиком. Некая ошибка планировки вносила мучительную диспропорцию, так что в одном направлении стена всегда казалась чуть длиннее, чем способен вынести глаз, а в другом – чуть короче, чем нужно, чтобы не почувствовать себя в западне. И здесь я должна спать? – подумала Элинор, не в силах в это поверить. Какие кошмары таятся в высоких углах? Какое дыхание необъяснимого страха коснется моих губ?.. Она снова встряхнулась. Очнись, Элинор, очнись…
Она открыла чемодан и, с блаженным облегчением сняв жесткие городские туфли, принялась распаковывать вещи. За этим стояло чисто женское подсознательное убеждение, что лучший способ успокоиться – сменить обувь на более удобную. Вчера, складывая чемодан, она собрала одежду, которая, на ее взгляд, должна подойти для уединенного загородного дома, и даже в последнюю минуту выскочила и купила – поражаясь собственной дерзости – две пары брюк. Элинор уже и не помнила, когда последний раз надевала брюки. Мама пришла бы в бешенство, думала она тогда, убирая покупку на дно чемодана, – по крайней мере, если мне не хватит смелости их надеть, никто и не узнает, что они у меня есть. Теперь, в Хилл-хаусе, они уже не казались такими новыми.
Элинор вытащила вещи небрежно, криво повесила платья на плечики, не глядя бросила брюки в нижний ящик комода с мраморной столешницей, а туфли – в угол большого гардероба. Взятые с собой книги уже не вызывали у нее энтузиазма; наверное, я так и так здесь надолго не задержусь, подумала она, закрывая пустой чемодан и ставя его в угол гардероба; за пять минут можно будет уложиться снова. Элинор поймала себя на том, что пытается поставить чемодан совершенно беззвучно, потом сообразила, что все это время ходит по комнате в одних чулках, боясь произвести хоть малейший шум, как будто тишина – непременное требование Хилл-хауса; ей вспомнилось, что миссис Дадли тоже ступает неслышно. Она замерла посреди комнаты, в давящей тишине, и подумала: я – маленькое существо, проглоченное чудищем, и оно ощущает в себе мое копошение. «Нет!» – сказала Элинор вслух, и слово эхом отразилось от стен и потолка. Она быстро прошла через комнату и раздвинула синие шторы, однако толстое стекло приглушало солнечный свет, а увидеть за ним можно было лишь крышу террасы и полоску газона перед крыльцом. Где-то внизу стоит автомобильчик, на котором можно отсюда уехать. Все пути ведут к свиданью; я здесь по собственному выбору. И тут она поняла, что боится пройти через комнату.
Элинор стояла спиной к окну, переводя взгляд с гардероба на комод, с комода на кровать и убеждая себя, что бояться нечего, когда далеко внизу хлопнула дверца автомобиля, затем послышались быстрые, почти танцующие шаги на веранде и – неожиданный, немыслимый – грохот дверного молотка. Ну вот, кто-то еще приехал, подумала Элинор, я больше не буду здесь одна. Почти со смехом она пробежала по комнате и через коридор, чтобы заглянуть с лестницы в вестибюль.
– Слава богу, вы здесь, – выдохнула она, вглядываясь в полумрак. – Слава богу, хоть одна живая душа!
Элинор без удивления поняла, что говорит так, будто миссис Дадли ее не слышит, хотя миссис Дадли стояла в вестибюле, прямая и бледная.
– Поднимайтесь сюда, – продолжала Элинор. – Вам придется самой нести свой чемодан.
Она запыхалась и говорила без умолку – облегчение прогнало всегдашнюю робость.
– Меня зовут Элинор Венс, и я так рада, что вы здесь!
– Я Теодора. Просто Теодора. И можно на ты. Этот кошмарный дом…
– Наверху не лучше. Идите сюда. Скажите ей, пусть поселит вас рядом со мной.
Теодора вслед за миссис Дадли поднялась по массивной лестнице, недоверчиво разглядывая витраж на площадке, мраморную вазу в нише, узорчатый ковер. Чемодан у нее был куда тяжелее, чем у Элинор, и куда шикарнее; Элинор, выступившая вперед, чтобы помочь новоприбывшей, порадовалась, что ее вещи благополучно убраны с глаз долой.
– Погодите, пока увидите спальни. Моя, думаю, прежде служила бальзамировочной.
– О таком доме я мечтала всю жизнь, – ответила Теодора. – Убежище, где можно остаться наедине со своими мыслями. Особенно если это мысли об убийстве, самоубийстве или…
– Зеленая комната, – холодно произнесла миссис Дадли, и Элинор с внезапной неприязнью почувствовала, что легкомысленные или критические отзывы о доме каким-то образом задевают экономку; может быть, она убеждена, что Хилл-хаус нас слышит, сказала себе Элинор и тут же пожалела о своем предположении. Наверное, она поежилась, потому что в следующий миг Теодора ласково, успокаивающе положила ей руку на плечо. Она прелесть, подумала Элинор, улыбаясь в ответ, ей не место в этом темном, тоскливом доме. Впрочем, мне тоже здесь не место, и вообще никому. И тут она рассмеялась, увидев, с каким выражением Теодора оглядывает зеленую комнату.
– Боже, – выдохнула та, искоса глядя на Элинор, – как очаровательно. Ну просто беседка.
– Обед будет стоять на буфете в столовой к шести часам ровно, – сказала миссис Дадли. – По тарелкам можете раскладывать сами. Посуду я уберу с утра. Завтрак я готовлю к девяти. Таковы мои условия.