Страница 78 из 89
Головкин отличался гостеприимством. Его ласковое обхождение, искреннее ко всем доброжелательство привлекали к нему сердца всех тех, которые посещали дом его.
Вскоре Лельский и Валериан приглашены были в гостиную. Граф сидел на софе и читал книгу.
— А! Любезный Лельский! — сказал он, положив книгу на стол. — Давно я тебя не видал. Добро пожаловать!
— Осмеливаюсь представить вашему сиятельству моего сослуживца, поручика гвардии Валериана Ильича Аргамакова.
— Весьма рад с вами познакомиться, — сказал граф ласково Валериану. — Прошу, господа, садиться.
Начался разговор об обыкновенных предметах, какой заводят в подобных случаях. Граф однако ж из немногих слов Валериана заметил в нём ум и образованность. Он очень ему понравился, и граф пригласил его остаться у него вместе с Лельским обедать. Начали съезжаться гости, принадлежавшие к лучшему кругу общества. Пробило три часа — и все сели за стол.
Во время обеда весёлые и остроумные разговоры переходили от предмета к предмету, но никто из гостей ни слова не сказал о Бироне.
В половине обеда вдруг слуга поспешно отворил обе половинки дверей, и вошёл Карл Бирон. Граф принял его учтиво, но холодно, и посадил за стол. Бирон знаком был с графом и от времени до времени приезжал к нему. Он охотно ездил всюду, где находил хороший обед и отличное вино. Ему и дела не было до вражды герцога с графом. Холодного обхождения с ним он не замечал или не хотел замечать, и вознаграждал себя за холодность хозяина, согревая кровь свою лишним бокалом рейнвейна.
Валериан, сидевший подле Лельского, вздрогнул и изумился, увидев Бирона. «Лельский обманул меня, — подумал он — Есть ли здесь что-нибудь, похожее на тайное совещание!»
Между тем, Бирон сел за стол почти напротив Валериана и едва взял нож и вилку, чтобы разрезать поданное ему кушанье, глаза врагов, утром того дня рубившихся на поединке, встретились. Губы генерала посинели и задрожали. Из-под нахмуренных бровей взор засверкал, как у рассерженной гиены, и устремился на Валериана. Гордо и мужественно смотрел Валериан прямо в лицо своему врагу, и кровь кипела у него в жилах. Оба молчали.
«Странно, что он ещё не взят под стражу! — подумал Бирон. — Приказание брата, конечно, ему ещё неизвестно. Он обедает в последний раз в жизни: не стану мешать ему!»
Серебряная кружка с рейнвейном, поднесённая Бирону, отвлекла его внимание от Валериана. Он разом осушил её и принялся за еду.
Валериан бросил на Лельского значительный взор, который, казалось, спрашивал: что всё это значит? Но Лельский, разрезая прилежно рябчика, делал вид, что он ни о чём другом не думает, как о еде, которая была у него на тарелке. Валериан ничего не мог есть во всё остальное время обеда. Граф, гости его, великолепно освещённая столовая, роскошный стол — всё исчезло из глаз Валериана. Он только видел врага своего, да ещё мечтались ему несчастная Ольга, умоляющая о защите против гнусного обольстителя, и старике, отце его, который простирал к нему руки с пылающего костра.
Обед кончился, и все из столовой перешли через залу в гостиную. Некоторые остались в зале. Валериан, взяв за руку Лельского, подвёл его к окну, с намерением требовать от него объяснения, но тот, угадав его мысли, поспешил сказать ему на ухо:
— Потерпи! Ты видишь, что здесь ещё есть не наши.
Часов в девять вечера Бирон уехал. Потом и другие гости, один за другим, стали разъезжаться. Пробило десять часов. Обычно в это время, в царствование императрицы Анны Иоанновны, прекращались уже все вечерние собрания по предписанному всем правилу, но около пятнадцати гостей, в том числе Лельский и Валериан, остались ещё у графа и посматривали исподлобья на одного седого сенатора, который, разговорясь с графом о старинном, прошлом времени, совсем, казалось, забыл о настоящем. Наконец, вынув из кармана серебряные часы, которые толщиною превзошли бы дюжину нынешних, сложенных вместе, и имели сходство с большой репой, старичок воскликнул:
— Что за чудо! Уже одиннадцать… нет, виноват!… Без двух минут одиннадцать часов! Как я засиделся! Прощайте, ваше сиятельство!
Граф проводил гостя и возвратился в гостиную. Графиня давно уже ушла в свои комнаты.
— Ваше сиятельство! — сказал ему вполголоса отставной майор Возницын, — все, кого вы здесь теперь видите, уважают и любят вас, как отца. Зная вашу опытность, обширный ум государственный и горячую любовь к отечеству, мы решились просить у вас совета в деле важном, в таком деле, где все мы легко можем потерять свои головы. Но мы на всё решились для блага отечества.
— Что это значит? — спросил удивлённый граф. — Вы неосторожны, майор! Нет ли в зале кого-нибудь из моих слуг? Могли вас подслушать!
Лельский стал у растворенной двери, глядя через неё в пустой зал.
— Вы одни, граф, — продолжал тихо Возницын, — как истинный сын отечества, осмелились перед престолом обличать царедворца, употреблявшего так долго во зло доверенность покойной Монархини. Он поклялся вечной к нам враждой и ждёт давно случая погубить вас. Теперь враг наш — полновластный правитель. Но кто не знает, какими неотступными просьбами, какими происками успел он убедить Монархиню подписать акт о регентство. Он не устыдился беспрестанно тревожить её на одре болезни. Она желала назначить правительницей принцессу Анну Леопольдовну, родительницу нынешнего Императора, и говорила на просьбы Бирона:
— Сожалею о тебе, герцог, ты стремишься к своей гибели!
Она подписала акт уже тогда, когда духом и телом изнемогла от страданий; Из этого всякому ясно: была ли воля Монархини на то, чтобы герцог был правителем. Чёрная душа его известна. Чего ждать отечеству от подобного правителя, или, лучше сказать, похитителя власти? Мы решились его свергнуть, чтобы похищенная им власть перешла по праву в руки родительницы Императора. Средств у нас много. Мы их откроем вам, граф! Отдадим их на суд ваш. От вас будет зависеть, избрать из них одно или всё отвергнуть. Мы свято исполним решение ваше, уверенные, что оно основано будет на долговременной опытности в делах государственных и на прямой любви к отечеству.
— Вы поставили меня в самое трудное положение, — отвечал граф, — вы поступили безрассудно! Спрашиваю вас: если я в совести признаю Бирона правителем, получившим власть в свои руки по праву, то что я должен теперь делать?
— Донести на нас! — отвечал Возницын.
— Кто подписал акт о регентстве?
— Покойная императрица, но можно ли считать этот акт её волей, когда Бирон…
— Остановитесь! Кто вам или мне дал право быть судьёй в таком важном деле? Где доказательство, что Бирон назначен правителем против воли Императрицы?
— Могла ли она добровольно назначить правителем такого злодея и победить родную племянницу? Утверждать это — значит, оскорблять память монархини!
Но какие причины побуждают вас действовать против Бирона?
— Он сжёг моего родного брата.
Уморил с голоду моего отца! — сказал Лельский.
Все начали один за другим исчислять жестокие и несправедливые поступки Бирона, описывать бедствия, причинённые им отечеству.
— Он погубит и вас, граф! — сказал Возницын…
Пусть погубит, но это не даёт мне права против него действовать. Власть дана Бирону монархиней, и долг мой велит ему повиноваться. Один Бог будет судить его. Акт о регентстве должен быть свято исполняем.
— Но он сам первый нарушил этот акт. Монархиня повелела ему оказывать должное уважение родителям императора, а он беспрестанно оскорбляет их. Вы сами, граф, это знаете.
— Справедливо, но в этом случае родители императора сами имеют средств принудить Бирона к исполнению акта. Какое имеете вы, право вступаться в это дело без их воли.
— По точной воле их мы действуем, граф! — отвечал директор канцелярии принца Брауншвейгского, Граманит. — По воле их пришли мы просить у вас совета, как у мужа опытного и знающего пользы отечества. Я уполномочен объявить вам это. Через меня они ожидают ответа вашего.
Граф задумался.