Испекли мы каравай

Филипп пошел открывать: наверное, Сергей решил сегодня выпечку забрать. Но за стеклянной дверью стояли четверо полицейских. Раньше они милиционерами назывались. Филипп не знал ни одного человека, который переименование одобрил бы, а люди старшего возраста восприняли его пугливо, настороженно. Бабушка рассказывала, что во время войны страшнее немцев из регулярных частей были полицаи – свои, местные, предатели, на сторону фашистов перешедшие. Полицаи были садистами, извергами, не знавшими сострадания и жалости. В то, что смена вывески очистит ряды правоохранителей, никто не верил, о том, что аттестация, по сути, профанация, знали и дети.

Стоящий первым полицай нетерпеливо постукивал дубинкой по стеклу. От нехороших предчувствий Филипп напрягся, но дверь открыл. Чего ему бояться? И с какой стати оказывать неповиновение стражам порядка? Может, им помощь нужна.

Дверь Филипп открыл, но назад отшагнуть не подумал.

Спросил с порога:

– В чем дело?

– Проверка, – бесцеремонно оттолкнул его в сторону старший сержант.

Он был явно главный. Коренастый, с мясистым лицом, воловьей шеей – быкоподобный. Трое младших сержантов напоминали крыс или шакалов – оглядывались по сторонам с желанием что-нибудь схватить, урвать, впиться зубами. Но кроме столиков, пустой витрины в зале ничего не было.

– Что за дела? – повторил Филипп. – Что вам надо?

– Шоколада, – хохотнул старший сержант и двинулся в глубь помещения. Шестерки потянулись за ним, и получилось, что в цех Филипп вошел последним.

– Здравствуй, красотка! – нараспев поздоровался с Ариной полицейский.

Она не сразу его узнала. Когда узнала, ахнула:

– Юрка? Озеров?

– Собственной персоной!

До Арины доходили слухи, что после армии Юрка поступил в милицейскую школу, потом где-то служил, был даже офицером. Но натура взяла свое: то ли до смерти избил, то ли покалечил на допросе подозреваемого, сам попал под следствие. Выходит, выкрутился, теперь у них в городе возник.

– Что ж ты меня не дождалась, красотка? – Озеров улыбался плотоядно и шел на Арину, разведя руки в стороны, намереваясь обнять.

– Грабли убери! – рванул вперед Филипп.

– П-с-с! – Озеров, не оглядываясь, издал звук, которым подзывают собак.

Двое сержантов бросились вперед, схватили Филиппа и заломили ему руки. Озеров медленно развернулся и с оттягом, с размаха врезал Филиппу в солнечное сплетение. Филипп на секунду потерял сознание, обвис на руках озеровских адъютантов. Те бросили его на пол. Филипп быстро пришел в себя, но не мог дышать, хватал ртом воздух, боль была такой чудовищной силы, что, казалось, внутри не осталось ни одного целого органа, только кровавая мешанина.

– Не смей! – закричала Арина.

– А я что? – куражился Озеров. – Я мирный, я добрый, пусть твой козел себя хорошо ведет.

Сержанты обнаружили ватрушки, хватали по одной, надкусывали, бросали на пол и топтали.

– Да ты брюхатая! – Озеров уставился на аккуратный животик Арины, обтянутый трикотажной футболкой. – Но я не брезгливый. Потешимся? Дашь мне, а потом моим пацанам?

Пацаны мерзко заржали. Филипп с трудом встал на четвереньки и пополз к жене.

– Филипп, не надо! – взмолилась Арина.

Озеров насмешливо наблюдал за ее ползущим и падающим мужем. И когда Филипп приблизился, потянулся, чтобы захватить ногу Озерова, тот сильно ударил кованым ботинком Филиппа в лицо. Филипп упал навзничь, изо рта у него потекла кровь.

– Какой непослушный! – прокомментировал один из полицейских.

– Плохой мальчик! – покачал головой другой.

– Плохим мальчикам бывает бо-бо, – добавил третий.

Они подражали главарю. Им нравилась эта игра: быть сильными, наглыми и одновременно изображать святую детскую невинность. На подносе уже не осталось ни одной ватрушки – все были размазаны по полу.

Арина, оцепенев от ужаса, а Озеров с улыбкой и удовольствием наблюдали за тем, как сержанты выворачивают карманы бессильного Филиппа. Вытащили деньги из бумажника, скривились – мало. Бумажник швырнули Филиппу в лицо. Сотовый телефон повертели в руках – дешевая модель. Бросили аппарат на пол и раздавили каблуком.

– Я вас убью! – прошамкал разбитым ртом Филипп.

И заработал три удара по ребрам. Каждый из полицейских «шестерок» отметился, саданув его в грудь. И на каждый удар Филипп отвечал невольным коротким стоном.

– Юрка! Прекрати! – Арина уже поняла, что насиловать ее не будут. Но избивание мужа было непереносимо. – Юрка, ты меня знаешь! – выкрикнула она.

Вряд ли Арина сумела бы объяснить, какое «знаешь» она имела в виду. Да и Озеров не мог испугаться ее угрозы. Этой-то пигалицы! С другой стороны, все школьные годы он, ястреб, нападал на нее, цыпленка. Но ведь не потоптал, не сожрал, не покалечил. По большому счету Арина его победила. И сейчас в ее глазах светилась отчаянная, на грани безумия, решимость.

– Пацаны! – дернул головой в сторону двери Озеров. – На выход!

Его послушались беспрекословно. В цехе остались Озеров, Арина и лежащий на полу избитый Филипп.

– Ах, какая женщина! – покачал головой Озеров, глядя на Арину.

Филипп услышал и беспомощно застонал.

– Молчите! – приказала Арина. – Молчите оба! Юрка, что тебе нужно? Зачем ты пришел?

– Мне надо тебя.

Филипп сделал попытку сдвинуться с места, изо рта у него вырывались булькающие звуки, пенилась кровь. Арина заставила себя не смотреть на мужа, не отводить взгляда от Озерова.

– Врешь! – сказала ему. – Тебе прекрасно известно, что я скорее умру, чем буду с тобой.

С жирного лица Озерова сползла маска дурашливого простачка и обнажилась истинная личина – зверя, дикого хряка, не знающего иного удовольствия, как сожрать кого-либо, чтобы набить брюхо или просто ради удовольствия убивать.

– Не хотите по-хорошему, – ухмыльнулся Озеров, – будет по справедливости. Я вас «крышую», вы мне отстегиваете. На первых порах десять тысяч в месяц, а там посмотрим. Или ваш долбаный бизнес прогорит, в прямом смысле слова. Ясно выражаюсь?

– Ясно, – ответила Арина. – Все? Теперь уходи.

– Наше вам с кисточкой! – попрощался Озеров.

Арина с трудом распрямила пальцы – все это время держала кулаки крепко сжатыми. На ладонях остались глубокие мелкие полумесяцы. «Надо ногти в порядок привести», – подумала Арина. Она всегда стригла ногти коротко, чтобы не мешали с тестом работать. Задеревеневшее тело не хотело слушаться, и первые шаги дались с трудом. И все-таки Арина напугалась меньше, чем можно было ожидать. Не будь она беременной, потеряла бы сознание от ужаса или, напротив, с криками и воплями бросилась бы царапать физиономии обидчикам мужа. Маленький ребеночек внутри будто посылал сигналы: «Вы там, снаружи, большие и сильные, и взрослые. А я беспомощный. Меня надо защищать. Если ты будешь волноваться или закатишь истерику, я могу умереть или родиться раньше времени, опять-таки умереть. Поэтому думай обо мне, а не об этих больших дяденьках».

Нечто подобное, если не хуже, случилось с Леной, приятельницей Арины. Лена была на седьмом месяце. К ним пришли и засиделись гости, Лена ушла спать, не дожидаясь конца гулянки. Ночью встала в туалет и обнаружила мужа на диване с одной из девиц. Поза была недвусмысленной, у девицы уже юбка была задрана, а у мужа штаны спущены. Лена застыла на секунду, а потом обхватила живот и стала приговаривать; «Мне нельзя волноваться! Я не буду волноваться! Сволочи! Гады! Мне нельзя нервничать, я не буду нервничать!» Пошла в туалет, вернулась в спальню, не переставая твердить: «Не буду волноваться! Пошли все к черту! Не стану нервничать!» Муж пытался извиняться, Лена послала его прочь с глаз и все гипнотизировала себя, самовнушала. Довольно успешно, потому что скоро заснула. Семейная жизнь с гулякой-мужем у Лены не ладилась, но сына она родила здоровенького и крепкого.

На негнущихся ногах Арина подошла к раковине, включила воду, намочила полотенце и только потом присела к мужу, принялась вытирать лицо от крови.