Страница 11 из 14
Он не стал добавлять «из-за туристов», но я и так поняла, что он имеет в виду.
Я открыла рот, делая вид, что сейчас скажу, будто могу отнести свою пленку в любое другое место.
– Иногда, – неохотно добавил аптекарь, – они бывают готовы в тот же день, но очень редко. В это время года мы сбиваемся с ног.
Я сделала виноватое лицо, как будто я причина всех бедствий.
Он внимательно рассматривал меня пару секунд, а потом, приняв решение, заколотил правой ногой в деревянный пол, словно бешеный бык, только что заметивший матадора на ринге.
– Хоуленд! – закричал он громким и тревожным голосом, совершенно непохожим на тот, которым он только что со мной говорил. – Как быстро ты сможешь проявить пленку шесть на двадцать?
Кем бы ни был этот Хоуленд, должно быть, он глуховат.
Из-под пола донеслось сердитое бурление, как будто подземные боги страдали от несварения желудка.
Я не смогла разобрать ни слова. Заглянула за прилавок, перед которым стояла. Конечно же, под ногами аптекаря располагался люк. Невидимый Хоуленд, должно быть, устроил темную комнату для проявки фотографий в подвале.
– По мере возможности, – сказал аптекарь, поворачиваясь ко мне.
– Благодарю, – ответила я, продемонстрировав зубы и одарив его широкой улыбкой, тщательно выбранной из моего ассортимента доброжелательных оскалов.
И с уверенностью добавила:
– Я знаю, вы сделаете все, что в ваших силах.
На улице я попрощалась с Хобом.
– Мне нужно возвращаться, или моя сестра сойдет с ума. Она слишком обо мне беспокоится. Ты знаешь, как это бывает.
Небольшая ложь никогда не повредит случайному знакомству.
Хоб кивнул и ушел.
Оставшись в одиночестве, я осознала, что за время нашего общения он толком ничего не сказал.
Возвращаясь к церкви, я услышала знакомые звуки шарманки. Интересно, это бродячий коммивояжер с обезьянкой? Странствующий паразит, как выразилась бы Даффи?
Я получила ответ на свой вопрос, приблизившись к переулку слева от центральной улицы. Сквозь арочный проход мощеная дорожка вела сначала на открытое пространство, а потом куда-то в поля. По древним камням и желобам для стока воды я определила, что это рыночная площадь. Сейчас здесь расположилась бродячая ярмарка. Полотняная вывеска гласила: «Цирк и зверинец Шадрича. Самая выдающаяся шоу-программа на земле».
Музыка доносилась со стороны маленькой карусели. Под летним солнцем непрестанно кружились ярко раскрашенные лошади, поросята, грифоны и сиротливый, но суровый по виду огнедышащий дракон. На этих прекрасных зверях катались всего лишь несколько человек, и один из них, маленький краснолицый мальчик, держался изо всех сил и орал, призывая мать.
Рядом стоял и уныло жевал сено скучающий слон, прикованный за ногу.
Сбоку на площади располагались привычные развлечения: игры «брось кокос», «метни кольцо», «тетушка Салли», а также прилавок с пирожками. Напротив них находился тир с летающими механическими утками, куропатками и останками портрета Невилла Чемберлена, плавающими на фоне грубо нарисованного пейзажа. Кто-то помадой пририсовал уставшему лицу Чемберлена счастливую улыбку.
Еще дальше можно было поиграть в «корону и якорь», «под и над» и, несмотря на запрет казино на деревенских ярмарках, в рулетку. Над огромным, на удивление ярко освещенным колесом висела написанная от руки вывеска: «Детям нельзя».
Для малышей имелся пруд с магнитными удочками, чтобы вылавливать ненужные безделушки.
– Эй, привет! – окликнули меня из-за спины, и я повернулась, оказавшись лицом к лицу с мужчиной, которого видела в пабе. С тем, кто был самым высоким. Я узнала его по носовому платку в горошек.
Он спросил:
– Мы же уже виделись? Мне знакомо твое лицо.
Я не ведусь на такие уловки. Даффи рассказала мне, что надо делать, когда подходят незнакомцы и утверждают, что мое лицо им кажется знакомым. Ее инструкции варьировались от резкого замечания до быстрого отступления, сверкая пятками.
«Дай им понять, что ты не настроена иметь с ними дело», – велела Даффи.
Я покачала головой и отвернулась. Но мужчина не сдался так легко. Он обогнал меня, встал лицом к лицу, мешая пройти, и потряс передо мной стопкой разноцветных билетов.
– Попытай удачу в лотерее, – начал уговаривать он. – Шесть пенсов за один билет, за шиллинг даю дюжину. Все по-честному.
– Уходите, – громко произнесла я. Это шаг А.
– Ну же, – настаивал он. – Ты производишь впечатление девочки, которая не против рискнуть.
– Уходите, – повторила я. Это шаг Б.
– Ты не можешь выиграть, если не участвуешь, – заныл он.
Шаг В следовало выполнять, только когда мужчина попытается применить силу, но если он коснется меня хоть пальцем… У меня будут развязаны руки.
– Я вас предупреждаю… – сказала я.
Ладонь легла мне на плечо. Я резко повернулась, засекла цель и…
– Пойдем, Флавия, – сказал Хоб, потянув меня за рукав. – Купишь мне сахарную вату.
Мне захотелось прибить его. Этот мелкий засранец следил за мной?
Я вопросительно выгнула бровь.
– Ты знаешь точно так же, как и я, что сладости до сих пор нормированы.
– Конечно, знаю, – Хоб ухмыльнулся, – но у меня есть талон.
Так и получилось, что мы вдвоем, испачканные по уши розовой ватой, медленно шли по центральной улице, по-кошачьи облизывали свои палочки и вытирали липкие пальцы о листья нависающих над нами деревьев.
Совместное поедание сладостей так же прочно связывает людей, как любовь. По крайней мере, мне так кажется, хотя я никогда не была влюблена. Да и к сахару я не очень привычна. Война, что поделать.
Тем не менее, прогуливаясь рука об руку и с шумом втягивая в себя сладкую вату, мы почти сразу стали близкими друзьями.
– Каково это – иметь отца-гробовщика? – полюбопытствовала я.
Я умирала от желания задать этот вопрос с первой секунды нашего знакомства и, по непонятным мне причинам, отчаянно хотела услышать ответ.
– Ты правда хочешь знать?
– Конечно, – ответила я, снимая нитки сахара с подбородка. – Меня очень интересуют такие вещи. Хотела бы я, чтобы мой отец занимался таким ремеслом.
– А он нет? – переспросил Хоб.
– Нет. По крайней мере, не напрямую.
Я подумала о военной службе отца, о тех временах, когда он и Доггер служили на Дальнем Востоке и отправляли иностранцев на тот свет.
– Но ты не ответил на мой вопрос, – заметила я, возвращаясь в настоящее.
Хоб пожал плечами.
– Ну, – произнес он, – меня дразнят в школе.
– Я бы вырвала их сердца, – сказала я. Внезапно меня охватило страстное желание защитить этого мальчика.
– О, я не против, – сказал Хоб. – Папа говорит, что в жизни много смерти и что лучше подружиться с ней, чем враждовать.
О! Какой мудрец!
Как будто небеса внезапно разверзлись и бестелесная рука протянула мне свиток с тайнами вселенной.
У меня с плеч словно сняли тяжелый груз – груз, который я не ощущала, пока не избавилась от него.
Мне хотелось кого-нибудь обнять. Или громко запеть.
– Хмммм, – протянула я. – Полагаю, это разумный взгляд на вещи.
Неожиданно я заметила, что Хоб перешел от неторопливой прогулки на галоп. Да, галоп!
Такое ощущение, что моя радость каким-то образом передалась ему.
– Что ты знаешь о Поппи Мандрил? – внезапно поинтересовалась я.
По моему опыту, гром среди ясного неба зачастую может вызвать сильнейшую лавину.
– Все ее боятся, – ответил Хоб, не моргнув и глазом.
– Все?
– Ну конечно, кроме меня, – Хоб выдвинул челюсть. – Но я видел ее только издалека.
Я не смогла удержаться.
– Откуда ты знаешь, что все ее боятся?
– Потому что у меня ушки на макушке, – сказал Хоб. – Слушаю, что говорят на похоронах.
На меня нахлынуло осознание, что рядом со мной кладезь информации. Если есть на свете место, где люди говорят все, что им вздумается, – это на похоронах. Эмоции, и особенно грусть, развязывают языки почище алкоголя.