Сказки моей жизни

Александр Яковлев

СКАЗКИ МОЕЙ ЖИЗНИ

ПРИСКАЗКА

Длинные-длинные вечера были по зимам тогда, в моем далеком детстве. Бывало, на дворе вьюга; вот слышно: ноет ветер в трубе, поет диковинными голосами; снег с сухим шелестом бьется в окна. Поднесешь лампу к окну, а там, за двойными рамами, будто белые пчелы летают, колотятся в стекла и опять скрываются в черной, как чернила, воющей тьме. Холодно на дворе. Отворят дверь — седой пар клубами ворвется и заполнит всю избу от пола до потолка, заклубится, закружится, как живой. На подоконнике намерз ледок в два пальца. Глянешь на этот ледок, на седой пар — и вот как холодно станет, моготы нет. Тогда на печку скорей! А на печке — бабушка. Сидит, вяжет чулок неторопливо. Спицы слабо поблескивают в ее пальцах. Лицо у бабушки сухонькое, все в добрых морщинках. Крохотная лампочка-моргасик стоит на чурбашке рядом с бабушкой.

— Что, замерз? — спросит, улыбаясь, бабушка. — Вот сюда садись, вот здесь теплее.

И посадит, где теплее. Да еще тулупом укутает. А ветер поет в трубе, здесь, над головой. И чуть страшно от его пения. И кажется, будто кто сердитый разбушевался, разыгрался там, на дворе, над крышей нашего дома. И захочется чего-то чудесного послушать.

— Бабушка, скажи сказку.

И бабушка неторопливо, ласково начнет рассказывать. Я закутаюсь в тулуп, притаюсь, почти не дышу, слушаю. Милые сказки! Чудесные сказки! Про ковер-самолет, про железного копя, у которого из ноздрей огонь пышет, а из ушей дым валит, про богатыря с таким зычным голосом, что слышно за двадцать верст, про перо жар-птицы.

Милые сказки! Чудесные сказки!

Тогда, в детстве, я мечтал, я так хотел увидеть этот диковинный ковер-самолет, железного копя, перо жар-птицы, услышать зычный голос богатыря.

И вот прошло не так уж много лет с того времени, как я слушал бабушкины сказки, и мечта моя сбылась. Я увидел и железного коня и перо жар-птицы. Я услышал зычный голос богатыря. Я сам летал на ковре-самолете. И много еще сказок сбылось на моих глазах, сказок чудесных и милых. О них я хочу рассказать.

ЖЕЛЕЗНЫЙ КОНЬ

…И увидел Иван: скачет конь по полю, ни оврагов, ни рытвин не разбирает. Лес попадется — через лес махнет. Река на пути — через реку перескочит. Из ноздрей у коня пламя пышет, а из ушей дым валит, от копыт искры сыплются. Так топает конь, что гуд идет и по горам и по долам…

Ходили мы с бабушкой в лес за ягодами. И далеко ходили, версты за четыре от города. Пришли на одну поляну — ягод там тьма! Стали собирать. Вдруг слышу я: за лесом шум какой-то.

— Бабушка, что это? — спрашиваю.

Бабушка прислушалась.

— Мужики что-то делают… да много… Пойдем-ка, глянем.

Подхватили мы свои корзинки и пошли через лес туда, откуда несся шум. Глядим, большая поляна, через поляну по самой середине лощина тянется, а за лощиной виднеются мужики в лаптях, все без шапок. Одни лопатами рыли землю, насыпали в тачки, а другие возили эту землю по длинным доскам к лощине и там ссыпали ее. У всех мужиков были растрепаны волосы, смочены потом, расстегнуты вороты; все они работали бойко, словно торопились. Задорный шум висел над поляной. В лощине уже виднелась большая насыпь в виде утюга. Я смотрел на все с недоумением. Зачем мужики пришли в глухой лес и копают землю?

— Дорогу строят, — сказала бабушка, — здесь чугунка пойдет.

— Какая чугунка? — спросил я.

— Сама не знаю. Видать не видала, слыхать не слыхала.

Я смотрел на мужиков, мне очень хотелось узнать, что за чугунка здесь пойдет. Чугункой у нас зовут чугунный тяжелый панок, которым играют в бабки. Не может быть, чтобы такую широкую дорогу делали для панка. Еще чугункой зовут круглую чугунную печь, что ставят на зиму в тех домах, где бывает холодно. У такой печки есть ноги, но пойти она никак не может. Я терялся в догадках.

Мы пошли с поляны в колки. Но в этот день мне и ягоды были не в ягоды, а бабушка сердилась, что пуста моя корзинка.

Я все думал о чугунке: «Чугунка, чугун… Может быть, это вроде чугуна, что стоит у нас в сенях с водой? Но как он может ходить?»

Вечером на улице я спрашивал ребятишек. Никто не знал, что такое чугунка, а веем было интересно знать. Мы собрались на лавочке у Потапова дома и до самой ночи толковали про чугунку. Я узнал только, что чугунка давит скот, калечит людей. Не поостережешься, — и пропал, тут тебе и смерть.

За лето мы раза три ходили в лес смотреть, что делают мужики. Они уже подвинулись ближе к городу. Они рубили лес. Зеленые срубленные деревья лежали длинной, широкой дорогой, а несрубленные стояли плотными, ровными стенами вдоль этой дороги.

Левка Петряев, самый смелый из нас, спросил однажды у мужика-рубщика:

— Дяденька, что вы делаете?

— Полотно, парнишка, строим.

Мы не могли этому поверить: полотно — это материя, из которой шьют штаны и рубахи. Однако и в городе так же говорили: «полотно строят», «полотно пройдет до Соловьева сада, там будет вокзал».

От товарищей и от взрослых я постепенно узнавал: «у чугунки много колес», «внутри у чугунки горит огонь», «у чугунки есть труба».

Очень непонятно все было!

Так прошла осень, потом зима. Работы в лесу кончились. И разговоры о чугунке мало-помалу замерли. Только уже ближе к весне вдруг в город приехало много новых людей; они ходили по улицам, искали квартиры. Они были одеты в черные пальто с светлыми пуговицами, в круглые форменные шапки с кокардами. От них мы узнали, что чугунка скоро пойдет.

Когда стаял снег и хорошо подсохло, мы ходили в лес гурьбой посмотреть, что там делается. За Соловьевым садом кипела работа. Рабочие рыли землю, строили кирпичные дома, стругали, пилили. Крик кругом стоял, шум, горели костры; лошади подвозили доски, ящики, кирпичи. Откуда-то набежали собаки.

Я вспомнил, как еще прошлым летом на этом месте в лесу мы собирали грибы.

Мы долго ходили по постройкам. Здесь я впервые увидел длинные железные полосы странной формы и узнал, что их зовут рельсами. Нам говорили, что по рельсам ходит поезд. Это было удивительно. Потом я видел сосновые плахи, аккуратно обтесанные, — шпалы — и странные гвозди — костыли. Костыли лежали большой кучей. Левка хотел украсть один костыль и уже положил его за пазуху, но Семка сказал, что за это «прямо в Сибирь погонят» не только самого Левку, но и его отца и мать, сестер и братьев, даже дедушку. Левка вытащил костыль из-за пазухи и опять положил в кучу.

Около красного полукруглого здания мы стояли особенно долго. Это здание называлось очень странно — депо. У него было четверо огромных ворот. Мы заглядывали внутрь — там было пусто. И мы удивлялись, почему этот большой каменный сарай называется дело. Новое слово всем нам понравилось. Вечером дома мы, рассказывая о походе в лес, поминутно говорили: «когда мы были у депы», «в депе будут стоять машины», «за делом строят баню».

Прошло еще недели три. Однажды утром я увидел: по улице идут толпы народа к лесу. На пролетке поспешно проехал доктор Воронцов. Все спешили. Я побежал домой сказать бабушке об этом необыкновенном событии: идет народ в лес, зачем — не известно. Бабушка вышла на улицу. Везде у ворот стояли женщины, мужчины, ребятишки. По улице толпы все шли, шли.

— Куда идут-то? — спросила бабушка у тетки Татьяны.

— Чугунку глядеть. Нынче чугунка приедет.

Я сразу загорелся:

— Бабушка, пойдем и мы…

Бабушка согласилась.

— Пойдем, вот только оденусь.

Но подбежал ко мне Илька, запыхался весь.