Страница 22 из 27
– Вы настолько не любите журналистов? Или побаиваетесь?
– Да нет. Просто в том состоянии, в котором я обычно бываю во время соревнований или перед ними, сложно отвлечься от внутренних мыслей и контролировать все, о чем приходится говорить. А пишут об этом по-разному. Далеко не всегда приятно. Да вы и сами слышали, какие вопросы задают. Не собираюсь ли я, по примеру Юхана-Улафа Косса, пожертвовать свои премиальные деньги на помощь детям, больным СПИДом. Что отвечать? При том, что никаких денег я еще и в глаза не видела. Но прекрасно знаю, что любое мое слово тотчас будет напечатано в сотнях изданий.
– А что хотелось бы ответить?
– Такие жесты могут позволить себе только очень богатые люди. Но это – не ответ, это мое личное мнение. Может быть, я ошибаюсь, но мне часто кажется, что в наш адрес – я имею в виду весь бывший СССР – журналисты гораздо чаще позволяют себе не очень корректные вопросы. И сами это прекрасно знают. Иначе чем объяснить, что задают их не в официальном порядке, а стараются дождаться окончания пресс-конференции и ущипнуть побольнее, вынудить признать, что мы – нищие. Вот и стараюсь пореже с вашим братом встречаться.
– Я, честно говоря, была склонна списывать вашу неразговорчивость на пресс-конференциях на незнание языка.
– Я говорю по-немецки. Учила в школе, а сейчас постоянно есть разговорная практика. И уже не первый год думаю о том, что пора приниматься за английский. Но пока не получается – просто не хватает времени. И тяжело – без элементарной основы. К тому же во время таких соревнований гонка отнимает все. Нет желания даже выходить из комнаты: поела, почитала – и спать, спать, спать.
Расставались мы друзьями. И я отчетливо понимала, что спортсменов, в которых я влюблена отчаянно и бесповоротно, стало на одного больше…
В Лиллехаммере, впрочем, я любила весь мир, и он отвечал мне взаимностью. Накануне женской эстафетной гонки ко мне вдруг подошел норвежец, отвечавший за организацию работы лыжного пресс-центра.
– Слушай, ты завтра очень занята?
– А в чем проблема?
– Понимаешь, я вот тут подумал: мы ведем стадионный репортаж для зрителей на четырех языках. А на русском – нет. Но ведь именно ваша женская команда – самая-самая. Если ты не против, мы могли бы это исправить…
Получив согласие, норвежец деловито объяснил, что в день эстафеты мне следует быть на стадионе за два часа до начала гонки. Дополнительную служебную аккредитацию он гарантирует, но будет жесткий контроль: ждут короля Норвегии Харальда Пятого.
Утренние инструкции тоже были жесткими. Внимательно слушать, что именно говорит информатор на английском, немецком, французском и норвежском языках, затем в микрофон дословно переводить все сказанное на русский.
Провожаемая этими напутствиями, я направилась в главную комментаторскую будку стадиона.
Но как только на стартовой позиции появились четыре российские гонщицы, у меня, что называется, «сорвало крышу».
Первую половину дистанции, пока на лыжне были Елена Вяльбе и Лариса Лазутина, я еще как-то держалась, позволяя себе, как бы невзначай, нейтральным тоном добавлять к официальному тексту превосходные эпитеты по отношению к каждой из российских спортсменок и всей российской команде в целом. Но когда на стадионе показалась Нина Гаврылюк, которая мчалась к финишу третьего этапа вплотную за норвежкой Элин Нильссен, тормоза отказали напрочь.
– Рви ее, Нина, – истошно орала я в микрофон. – Вперед, Россия! Лю-ю-ю-ба, давай, миленькая! Девчонки, вы – лучшие!!!
Возможно, это была самая красивая победа Игр. Правда, тут же, прямо в финишном створе, куда я влетела из комментаторского скворечника, как на крыльях, на меня набросилась Лена Вяльбе:
– Что ж вы такое делаете-то, а? Стою, к старту готовлюсь, а тут вдруг на весь стадион: «Девочки, за вами – Россия!» Я эти слова как услышала, аж слезы на глаза навернулись. Самые противоречивые чувства раздирать начали. Перчатками лицо вытираю, а сама думаю: только б старт не пропустить. А уж там я вам устрою…
На выходе со стадиона я столкнулась с живописной группой: со стороны ВИП-трибуны рядом с королем Харальдом, его супругой и королевской свитой шел вице-президент МОК Виталий Смирнов. Увидев меня, он сделал страшные глаза и почти не разжимая губ процедил: «Ну ты, мать, дала… Сумасшедшая! Ей-богу, сумасшедшая…»
Для Егоровой та золотая эстафетная медаль стала в Лиллехаммере третьей…
Глава 3. Прости меня, Игорь…
Жена выдающегося американского конькобежца Дэна Дженсена, Робин, плакала на трибуне для почетных гостей, и слезы размывали нарисованные на ее щеках американские флаги. А внизу, на скользком льду Олимпийского овала точно так же плакал ее муж, ставший чемпионом Игр с мировым рекордом на дистанции 1000 метров.
За два дня до того Робин тоже не могла сдержать слез: когда Дженсен споткнулся на первой дистанции Игр – 500 метров, это можно было объяснить выражением, существующим в любом языке – «первый блин комом».
После той, сумасшедшей в своем драматизме, гонки тренер Дженсена, Питер Мюллер, сказал:
– Конечно же, он приехал в Норвегию выигрывать. Для этого ему совершенно не нужно было выкладываться полностью. Хотя бы на девяносто процентов. Но готов он был на сто десять и прекрасно знал об этом.
– Что вы говорили Дэну перед стартом?
– Чтобы он забыл обо всех предыдущих победах и поражениях. Что должен бежать так, как тысячу раз бегал на тренировках – спокойно и, может быть, чуточку осторожнее, чем привык. Но мне показалось, что я говорю впустую. У Дженсена был такой отсутствующий взгляд, что я буквально прочитал все его мысли. Он ждал неудачи…
Олимпиада никогда не отдает долгов. Их приходится вырывать у нее с мясом и кровью. Будь иначе, конькобежное золото Лиллехаммера наверняка поделили бы между собой двое – Дженсен и Игорь Железовский. Но вышло так, что оба подошли к тем Играм с репутацией самых больших олимпийских неудачников.
– …О чем думали вы перед стартом, Дэн?
– Мне почему-то вспомнилось, как еще в школе я три года подряд на День святого Валентина посылал открытку с подарком девочке, которая мне безумно нравилась, а открытка от нее все эти три года приходила парню из соседнего класса…
Похоже, лед олимпийских катков играл с Дженсеном в ту же самую игру. На протяжении трех Олимпиад спортсмен отдавал конькам всего себя, но трижды не добился взаимности в главном. Я не беру в расчет Игры в Сараево, где Дженсен, которому не исполнилось и девятнадцати, занял шестнадцатое место на километровой дистанции и, ко всеобщему удовольствию американской команды, стал четвертым на «пятисотке».
Настоящие неудачи начались потом.
В 1988-м, в Калгари, в день старта на 500 метров, Дженсену позвонили из дома, чтобы сообщить, что состояние его старшей сестры, которая была больна лейкемией, резко ухудшилось. Говорить Джейн уже не могла, но успела услышать слова брата, что он побежит для нее. Дженсен упал на дистанции, еще не зная, что сестра так и не увидела его на старте. Через два дня он точно так же упал на «тысяче».
Четыре года спустя, в Альбервилле, он, как и в Сараево, снова стал четвертым на первой дистанции конькобежной программы, споткнувшись на последнем вираже. Но еще более нелепым оказался второй забег – на 1000 метров, когда из-за теплой погоды и все время наползавшей на каток туманной хмари лед раскис настолько, что Дженсен с его девяноста килограммами живого (без коньков) веса «утонул» на первых же метрах, и его время на финише было лишь двадцать шестым.
– Я суеверен, как, наверное, и все спортсмены, – говорил Дженсен в Лиллехаммере после забегов на 500 метров, когда трое призеров (из них двое – российские, Александр Голубев и Сергей Клевченя), ошеломленные внезапным подарком судьбы в виде полупадения чемпиона мира, отправились на первую в своей жизни олимпийскую пресс-конференцию. – В Хамаре я пытался заставить себя думать о том, что здешний лед для меня счастливый – ведь именно здесь я выиграл все, что только мог, два месяца назад на этапе Кубка мира. Здесь установил рекорд мира на «пятисотке». А с другой стороны – не мог прогнать гаденькие мысли, что что-то обязательно должно случиться, как случалось на всех Играх. Впрочем, кого это сейчас волнует…