Вьюрки

И тут забор затрещал – но не от огня, его определенно кто-то рубил. Ошарашенная Тамара Яковлевна молча наблюдала, как ломают ее и без того ветхую ограду – теперь на фоне зарева были различимы силуэты людей. Тех самых людей, к которым она собиралась бежать за помощью. Размахивая топорами, вилами, какими-то палками, они продвигались к дому Тамары Яковлевны. И к дому ее соседки тоже, толпа даже не замечала линию воображаемого забора. Пинали кошек, рубили отчаянно хлещущие их ветки, цветы, отяжелевшие от плодов плети помидоров, винограда – всю ту изобильную садово-огородную роскошь, которая заполонила с недавних пор участок Зинаиды Ивановны. Сквозь треск слышались злые и деловитые выкрики, люди бесчинствовали на чужой земле азартно, с удовольствием. Факелы и топоры, думала в ужасе Тамара Яковлевна, совсем как в Средневековье, когда с ними приходили жечь ведьму.

Из памяти вдруг вынырнуло измятое страдающее лицо всеми старательно забытого Кожебаткина. А ведь тогда так же было – вломились ночью, толпой… Обыкновенные люди, дачники, соседи, соратники по борьбе с тлей и засухой, у которых она еще думала искать управу на Зинку – в последнюю, конечно, очередь, чтобы зря не беспокоить.

А Зинка-то спит небось и ничего не знает, заволновалась вдруг Тамара Яковлевна. Она же там одна совсем. Обе они и были всегда совсем одни, одни друг у дружки – детей не дождешься, у внуков не допросишься, а соседям какое вообще до них дело. Тюкнут тяпкой, как Кожебаткина, – и все, и вроде как их тоже не было. А когда у нее в прошлом месяце тяпка сломалась, Зинаида Ивановна ей свою отдала. Прямо так, без возврата. И вареньем из ревеня угощала, и баранками, и так хорошо они пили чай перед телевизором в прежние, нормальные времена. Всякое они, конечно, наговорили друг другу, и наделали тоже всякого, но Зинаида Ивановна уж точно не пришла бы к ней ночью, разломав забор, с огнем и топором…

И был-то на всем свете один проверенный, порядочный человек – Зинаида Ивановна, интеллигентная женщина, добрая, внимательная; всегда ведь думалось – как с соседкой повезло. Тамара Яковлевна опустилась на кровать, прижала к груди глупую кошку-трехцветку и заплакала – от страха, бессилия и от того, что натворила сгоряча таких непоправимых глупостей.

Зинаида Ивановна тем временем тоже сидела у окна, смотрела сквозь завесу девьего винограда на приближающуюся толпу, которая топтала беззащитные лилии и нежные сахарные арбузики, – и тоже плакала. И думала, что бес, бес ее попутал; рассказывали же по телевизору, как путают бесы хороших людей, заставляют творить невесть что, а она ведь хорошая, она никому зла не желала, и Тамара Яковлевна хорошая, что же они наделали…

Ветки, с шумом колыхнувшись напоследок, замерли, как им и полагается в безветренную ночь. Умолкли и растворились в темноте кошки. Взбудораженные дачники еще пару минут сражались по инерции, пока не заметили наконец полное отсутствие сопротивления. Только огонь потрескивал.

Перемазанный сажей Валерыч включил фонарик и поводил им по сторонам. Зверей нигде видно не было. Заросли пожухли и как-то поскучнели, за одно неуловимое мгновение превратившись из растительных монстров в обыкновенные сорняки. Это ж сколько полоть теперь придется, по-хозяйски подумал Валерыч, запущено-то все как.

– Затаптываем огонь, затаптываем, песку надо, земли! – спохватившись, принялась командовать председательша.

Тамара Яковлевна испуганно подпрыгнула, услышав стук в дверь. Зарево погасло, но на участке еще слышались шум и голоса. Решив, что разъяренная толпа линчевателей стучаться все-таки не станет, Тамара Яковлевна осторожно отодвинула щеколду, но цепочку оставила.

На пороге стояла взволнованная Зинаида Ивановна, в ночной сорочке и с фонариком.

– Вы уж извините, если что не так… – всхлипнула она. – Если вдруг там что, простите, бес попутал…

– Нет, нет, это вы меня простите, Зинаида Ивановна. Если вдруг чем обидела…

Тамара Яковлевна просунула в щель под цепочкой дрожащую руку, Зинаида Ивановна порывисто ее пожала. И соседки вежливо, с облегчением друг другу улыбнулись.

Дачные джунгли засохли в несколько дней. Кошек у Тамары Яковлевны прибавилось – теперь в даче и около паслось штук десять, все мирные и ленивые. А остальная стая как-то сама собой рассосалась.

Вьюрковцы, так и не понявшие, что же было причиной природного бунта, еще некоторое время посматривали на котов и крапиву с подозрением. Подозрения все не оправдывались и не оправдывались, коты терлись об ноги, крапива покорно гибла от рук садоводов. И постепенно о тех необъяснимых событиях забыли – на подходе были новые.

На память

Так получилось, что Юлька по прозвищу Юки впервые приехала на дачу во Вьюрках почти уже взрослой, четырнадцатилетней. Дачное детство с круглосуточным катанием на велосипедах, заклятыми подружками и секретными лесными шалашами просвистело мимо. Летом Юлька изредка ездила с родителями на море, а в основном сидела в городе, точнее – в Интернете, где и обзавелась никнеймом Юки, который изо всех сил старалась перетащить в реальную жизнь. И, возможно, именно из-за отсутствия ежегодного курса дачной социализации Юки была, как мама с огорчением говорила, «вся такая сама по себе», свободное время просиживала, уткнувшись носом то в ноутбук с фильмом, то в книжку, что совсем уже странно для ее поколения. Больше всего на свете Юки любила грызть что-нибудь и ужасаться, желательно – одновременно. Вот и увлеклась она всякой мистикой-эзотерикой, а в тринадцать лет, окончательно убедившись в наличии у себя ведьмовского дара, покрасилась в радикальный черный. Чем ужаснула уже родителей, но что делать – возраст такой.

А все потому, что прежде дачей владела Юлькина бабушка, имевшая среди родни репутацию не то чтобы Бабы-яги, но Снежной королевы точно: живет где-то далеко, одна, плетет, по достоверным слухам, козни и интриги против всех сразу, и лучше к ней не соваться. Тем более что она никого близко и не подпускает – бабушка тоже была «вся такая сама по себе».

Потом с бабушкой случилась обычная в таких делах история – постарела в одночасье, сдала позиции, потеряла свою ледяную твердость, заочно Юки восхищавшую, и завещала вьюрковскую дачу сыну-недотепе и его стерве. Это, получается, Юкиным папе с мамой. Завещала – и через пару месяцев умерла. Люди вообще сплошь и рядом умирают сразу же после того, как напишут завещание, – это Юки уже давно по фильмам заметила. Жаль, что их никто не предупреждает о такой опасности.

Так что впервые Юки увидела легендарную дачу в поселке с элегическим названием Вьюрки, на которую все семейство облизывалось, только после бабушкиной смерти. И обнаружила, что ничего тут особенного нет. Да, ценимые взрослыми лес, река и близость к городу действительно присутствовали. Грибы, купание, уныние, тлен. Заросший участок, перекосившийся старый дом, деловито катающиеся по полу мыши, какие-то кастрюльки, баночки, заскорузлые тряпочки, коротконогие столики-скамеечки – все для старческого дачного удобства. И везде – буйный плющ, который, видно, специально не укрощали, чтобы он затянул все неприглядное. Плющ Юки понравился – он так густо оплетал потемневшие стены дачи, и пристройки, и забор, что при желании можно было представить, будто перед тобой не дача покойной бабушки, а старинное поместье, населенное, разумеется, сотканными из холодного тумана призраками. Зачем вообще оставлять дом семейству наследников, если в нем не найдется даже самого завалящего полтергейста?

Приехав сюда ранней весной и увидев еще безжизненные плети, под многолетней тяжестью которых даже забор заваливался, Юки вытащила один наушник и громко, чтобы родители слышали, сказала:

– А ничего, готичненько.

Первое лето на даче бывали наездами, расчищали, выкидывали древний хлам, обустроили для жилья самую крепкую из пристроек. В последние сезоны бабушка сюда не приезжала, и большой дом, как его называли, для жизни был пока непригоден, там все проваливалось и сыпалось, будто при землетрясении. Юки несколько раз ходила тайком в эту развалину ночью, со свечой – лучше любого ужастика. Дом наполнялся скачущими тенями, шуршал, скрипел, а в ветреную погоду даже постанывал, точно больной великан. Но призрак бабушки, к сожалению, вызвать так и не удалось, хотя Юки старалась изо всех сил.