Страница 30 из 39
Личный состав легионов из Македонии, вероятно, был укомплектован почти полностью. Боевое снаряжение также имелось в необходимом количестве, равно как и все необходимое в полевых условиях: палатки, рабы, вьючные животные, вьючные седла и телеги. Воины прошли длительное обучение и находились под умелым руководством опытных офицеров; они привыкли действовать вместе, обрели сплоченность, у них сформировалось глубокое чувство идентичности. В названии Марсова легиона, по-видимому, присутствовал [также и номер], не дошедший до нас, что, в свою очередь, свидетельствует о гордости, с которой воины носили это имя. Чтобы поддержать их, Цезарь также восстановил Седьмой и Восьмой легионы. В основном в них вошли ветераны, хотя не следует исключать возможность присоединения к войску молодых людей – вероятно, сыновей ветеранов, набранных в областях, где селили бывших солдат. Сами по себе воины, служившие под командованием Юлия Цезаря, имели гораздо больший опыт сражений и побед, чем легионеры из Македонии. Но на тот момент им не хватало оружия, доспехов и снаряжения, и процесс формирования восстановленных легионов не закончился. Требовалось время, чтобы они все вместе и каждый в отдельности, подготовились к участию в кампании. Македонские же легионы были готовы воевать, и именно это сделало девятнадцатилетнего Цезаря значимой политической фигурой. Легионы находились под его властью несмотря на то, что официально он не имел права отдавать им приказы или платить жалованье.
Армия молодого Цезаря не уступала Антониевой по численности и боевым качествам. Оба консула 43 г. до н. э. занимались созданием армии из четырех новых легионов. Новобранцев (трудно сказать, добровольцев или призывников) было много, однако мало кто из них обладал боевым опытом. Поскольку многих бывших командиров Юлия Цезаря переманили к себе другие, трибуны и центурионы, назначенные наблюдать за формированием и тренировкой этих соединений, едва ли отличались особыми способностями или опытностью. Из возвращенных на службу ветеранов можно было создать боеспособные легионы в течение нескольких месяцев или даже недель. Для совершенно новых боевых единиц, чтобы они имели хоть какой-то шанс успешно соперничать с ними, это потребовало бы гораздо большего времени. Легионы из Македонии, если говорить о тренировках и опыте, имели преимущество в четыре года. Никто не сомневался, что четыре консульских легиона имели бы полное превосходство, если дело дойдет до столкновения с людьми Антония. Если бы последний вышел на поле боя, то ему потребовались бы другие войска, и речь могла идти, если говорить об Италии, только о тех, кто уже принял сторону молодого Цезаря.
Сами консулы, Авл Гирций и Гай Вибий Панса, были назначены на свои должности диктатором и какое-то время верно служили ему. Они не принадлежали к знатным фамилиям, и оба, вероятно, были старше, чем то требовалось для занятия консульской магистратуры. На публике Цицерон вовсю расхваливал их. В частных же посланиях он писал об их недостаточной энергии и активности, а его брат Квинт, который служил вместе с ними в Галлии, и вовсе считал их людьми никчемными и продажными. Когда Антоний покинул Рим, оратор стал убеждать сенат действовать против него. 20 декабря он произнес третью «филиппику» на заседании сената, созванном плебейскими трибунами – оба консула и многие магистраты разъехались по своим провинциям. Еще в ноябре речи молодого Цезаря – или, как его упорно называл Цицерон, Октавия – встревожили оратора. Как это часто бывало, он процитировал греческую сентенцию: «Я предпочел бы отказаться от спасения, чем быть спасеннным человеком вроде него!» Теперь Антоний казался не только самым большим, но и единственным злом. Децим Брут написал о своем отказе уступить консулу контроль над Цизальпинской Галлией. В этих обстоятельствах меньшее зло было более приемлемым, и оратор, наконец, заставил себя называть его не Октавием или Октавианом, а Цезарем. Республике предстояло принять помощь от девятнадцатилетнего юнца с его незаконно созданной армией.[199]
Риторика Цицерона, как обычно, явила себя во всей красе:
«Гай Цезарь, молодой человек, или, скорее, почти мальчик, но невероятной и, так сказать, божественной разумности и смелости, именно тогда, когда Антоний пылал великой яростью и когда боялись его жестокого и пагубного возвращения из Брундизия, а мы не просили и не думали о помощи и даже не надеялись на нее, поскольку она казалась невозможной, собрал сильное войско из непобедимых воинов-ветеранов, щедро тратя свое состояние… ради спасения государства (res publica)… Если бы он не родился в этом государстве (res publica), то сейчас у нас не было бы его из-за преступных деяний Антония».
Не обошел он похвалой и воинов молодого Цезаря:
«Не можем умолчать мы (…) о Марсовом легионе. За что храбрее [сражался] один человек, кто был более привержен государству (res publica), нежели весь Марсов легион? Решив, что Марк Антоний – враг римского народа (как это и есть на самом деле), он отказался участвовать в его безумствах; он покинул консула, […] который, как видели воины, ни о чем другом не думает, как о резне граждан и уничтожении государства (res publica)».[200]
Мятеж – ибо с точки зрения закона отказ повиноваться распоряжениям римского консула был не чем иным, как мятежом, – двух легионов и их присоединение к «частной», «незаконной» армии с целью увеличить ее численность, а также подчинение приказам человека, не обладавшего никакой властью, чтобы распоряжаться ими, – все это было предано забвению. Антоний не только не являлся консулом – он был врагом народа римского, новым Катилиной или, хуже того, Спартаком, и это позволяло оправдать все что угодно. Так Цицерон и поступил, хотя в тот момент трудно было понять, что на самом деле Антоний совершил такого, чтобы заслужить осуждение. Цезарь нарушал закон куда чаще.
Симпатии общества к Цицерону стали расти, однако далеко не так быстро, как ему хотелось. Цезарь и его армия представляли собой силу, которую невозможно было игнорировать. Четыре новых легиона, набранных консулами, были столь же бесполезны в борьбе с ней, как если бы они находились под рукой Антония. Цезаря невозможно было одолеть, и, значит, в сложившейся ситуации факт его присутствия на политической сцене приходилось принять. Более того, на него следовало смотреть сквозь пальцы. Сулла создал прецедент, использовав «частную» армию двадцатитрехлетнего Помпея.
Иное дело Антоний. Он был консулом – его претензии на полномочия являлись, по крайней мере, не менее законными, нежели у Гирция, Пансы и тем более Децима Брута, – и народное собрание приняло закон о передаче ему контроля над Цизальпинской Галлией, голосовавших вдохновляло присутствие Цезаря. Законность этого голосования вызывала сомнения, утверждали, что имело место запугивание его участников и, по иронии судьбы, во время собрания в кои-то веки действительно была гроза, а не просто вымышленное на случай дурное предзнаменование. Независимо от того, нравился им консул или нет, желания устраивать из-за этого гражданскую войну было мало. Антоний имел союзников в сенате, а его мать и жена делали все возможное, чтобы заручиться поддержкой для него. Все заговорщики уже покинули Рим, оставались лишь те, кто им симпатизировал, и горстка людей, страстно желавших помочь Дециму Бруту. Пока сенат еще отказывался объявить Антония врагом римского народа, вместо этого отправив к нему в качестве послов трех видных своих членов. Одним из них был Луций Марций Филипп, и нет никаких признаков того, что он не питал искренней надежды на достижение компромисса.
Однако даже в этой ситуации переговоры не привели ни к чему. Антоний продолжал свои нападки на Цезаря, оскорбляя его настоящую семью, дабы напомнить, что он не является родным сыном Юлия Цезаря: по его словам, «так называемый» Цезарь, выскочка из провинции, потомок никому не ведомых рабов-чужеземцев, простой мальчишка, отдался стареющему диктатору, чтобы войти к нему в милость. В этих замечаниях так и слышалась надменность, столь свойственная аристократам, но в остальном они, очевидно, не выходили за рамки общепринятого: инвективы в римской политике были обычным делом, и даже в те времена их никто не принимал за чистую монету.
199
Цитата из Цицерона, ad Att. XVI. 5. 3 (в действительности XVI. 15. 3. — Прим. пер.); Osgood (2006), p. 49; Stockton (1971), p. 299–306; мнение Квинта Цицерона о консулах: ad Att. XVI. 27. 2; Децим Брут в Цизальпинской Галлии: Cicero, ad Fam. XI. 6, 6a. 2.
200
Оба фрагмента – из третьей «филиппики» Цицерона, первый – из § 2, второй – из § 6.