Страница 24 из 30
– Софи Руфин пришла в сознание, – сообщил старик в конце разговора, неодобрительно вращая глазами. – Как я и говорил ранее, врач и виталист на восстановление дают не менее недели. Чудо, что она не лишилась рук. Но в медблоке замка есть все необходимые препараты и условия для ее восстановления. Дом для нее тоже готов. С детьми сейчас няня, они очень испуганы и подавлены.
– Слуги болтают? – кисло осведомился Люк.
– Легенды уже рассказывают, – буркнул Жак. – Внутри замка-то болтать не запретишь. Все считают, что супруга застукала вас с любовницей и устроила скандал. И то, что вы эту… женщину не удалили сразу же, чести вам не делает, ваша светлость.
– Да нельзя, – тоскливо сказал Люк, и Леймин понимающе кивнул, – в любой больнице сразу заинтересуются, откуда пострадавшая с такими повреждениями, доложат в полицию. Нужно избежать даже малой вероятности скандала. Это не говоря о том, что Софи могут искать, чтобы убрать и присвоить «Поло». И… случившееся – моя вина, Леймин. Я обещал ей защиту. Так что как выздоровеет, переправим в подготовленный дом. А пока придется лечить ее здесь.
– Что-то вы… не учли, милорд, – старый безопасник явно хотел употребить более крепкое выражение.
Люк невесело хмыкнул.
– И не говорите, Жак.
Леймин ушел, а Люк еще некоторое время курил, размышляя и периодически морщась. Подошел к окну – закрыть его, вдохнул зябкую морось, брошенную в лицо порывом ветра, и внутри, в сердце, неприятно резануло. Тянуще, тоскливо.
И здесь беда. Кембритч действительно привязался к старому змею, несмотря на деспотичность и бессовестные вмешательства в его жизнь. Люка наполняли восторгом их уроки, и, уж если на то пошло, Луциуса он уважал как неизмеримо более сильного и хитрого соперника. И учителя.
Люк налил себе коньяка, вернулся к окну и отсалютовал воющему ветру.
– За тебя, мой король, – сказал он и выпил залпом. И налил еще.
Двумя этажами выше ждала его (или не ждала, что вернее) Марина, и его светлость опрокинул второй бокал и направился к выходу. Потому что если бы остался тут еще немного, это уже сильно смахивало бы на трусость.
Часы показывали семь вечера, когда он вошел в свои покои. Пахло свечным воском и едой, но накрытый стол стоял нетронутым, сверкая хрусталем и драгоценной посудой, а посреди него раздражающе возвышался украшенный розочками и вензелями торт. В комнатах царила мертвая тишина.
Люк, чувствуя неприятный холодок тревоги, распахнул дверь в спальню. Там было темно, и косой прямоугольник света упал на кровать. Расстеленную. Его светлость подошел ближе, опустился рядом в кресло, достал из кармана сигарету и принялся крутить ее в пальцах.
Марина спала – бледная, прижавшая кулаки к шее, с припухшими веками и красными пятнами на щеках. Не притворялась, не пыталась так его наказать. И даже во сне не разгладилась горькая складка у ее губ. Сейчас, без щитов своей привычной язвительности и гнева, она выглядела очень уязвимой. Он привык воспринимать ее как равную и постоянно забывал, что она на двенадцать лет младше.
Подумать только, беременна. Ему странно и немного не по себе было от мысли, что будет ребенок, но пусть, пусть, что угодно, лишь бы привязать Марину к себе покрепче.
Люк потряс головой, пытаясь избавиться от мерзкого чувства собственной ничтожности, нечаянно сломал сигарету, раздраженно стряхнул с себя табачную крошку. На самом деле Марина была права – и в своем гневе, и в том, что не допускала его к себе.
– Я такой идиот, детка, – пробормотал он покаянно. Вздохнул и встал. Сцена должна была быть доиграна до конца.
Следующие полчаса в гостиной его светлости творилось странное. Люк посидел за столом – сначала на одном стуле, потом на другом, положил себе на тарелки еды, поел с обоих блюд. Выпил вина из двух бокалов, с трудом доел второй кусок торта. И, промокнув губы салфеткой, пошел в ванную.
Там, слава богам, уже было одно влажное полотенце, так что лицедействовать ему не пришлось. Он просто разделся, принял душ и вытерся вторым. Нагишом направился в гостиную, взял со стола острый нож для фруктов и, вернувшись в спальню, надрезал себе руку чуть выше локтя и аккуратно потер ею о простынь возле бедер Марины. Заклеил ранку пластырем, вымыл нож и вернул его на место. Выключил свет и лег рядом, прижался.
Рано для сна – но когда еще она позволит прикоснуться к себе? Если бы не его глупость… этот день мог бы быть совсем другим. Счастливым, несмотря ни на что. И сейчас Марина кричала бы под ним, и поднимала бы на него огромные, потемневшие от удовольствия глаза, и шептала бы всякие язвительные нежности в своем духе, и они вместе смеялись бы – и она полностью, вся была бы его.
«И сейчас моя», – думал Кембритч упрямо.
Боги, да ни одна из женщин, кроме этой, ничего в нем не задевала. Поцелуи, секс, касания ничего не значили. Люк бы забыл об этом поцелуе с Софи сразу, как он закончился.
«А если бы ты застал ее с кем-то? С блакорийцем?»
Уничтожил бы.
Люк усмехнулся даже с некоторой гордостью. Вот и она… чуть не убила.
Он прижимался крепче, мягко обнимал Марину за талию, касался бедер, и ягодиц, и теплой груди – супруга была в сорочке, и хотелось содрать ее так, что в глазах полыхало, и Люк вздыхал тяжело ей в затылок.
Нужно было не поддаваться эмоциям, когда она там, у двери, оттолкнула его, а сжать, и поцеловать, и отнести на кровать, и не отпускать, пока она не забыла бы все обиды и все слова свои. Но нет…
Ты же всегда был умнее, Люк.
Нельзя было уходить. Нельзя было оставлять ее одну. И не уйти было нельзя.
Как же она пахнет… Мариной… теплом, сладостью и горечью… так пахло на острове Иппоталии. Его любовью.
Вот она, такая, какая есть, его женщина, страстная, едкая, очень искренняя и в любви, и в ненависти, способная причинить боль, – и не нужно ему другой. Да и не может быть другой. Как же хочется… вот так… поднять сорочку, прижаться еще сильнее… боги…
Последнее он почти простонал. Замер, останавливая руку чуть ниже татуировки со своим именем. И закрыл глаза.
Марина все так же спала. Совсем вымоталась.
Через минуту в гостиной покоев его светлости снова зажегся свет. Счастливый новобрачный открыл окно, потек белесым туманом и вырвался в ледяную морось – полетать, устать, отвлечься.
Вернулся он часа через четыре еще более мрачный, чем улетал. Открыл бар и с похвальным упорством начал уничтожать щедрые запасы алкоголя. И снова думать.
Она любит лошадей… он подарит ей целую конюшню. И собак. Захочет работать… построит для нее больницу. Купит десяток лучших машин. Завалит драгоценностями. Если понадобится, будет давить на жалость. Не даст больше повода в себе усомниться.
Потому что именно сейчас, когда все уже случилось, он понял, что страшно боится ее потерять.
Она любит его, любит. И простит.
Люк напился до невменяемого состояния, забрался в постель и, коснувшись затылка Марины губами, почти мгновенно уснул.
Если бы кто-то издалека посмотрел на Туру этой ночью и если бы этот кто-то умел видеть плотность стабилизирующих ее стихий, то он узрел бы, как все тоньше и бледнее становится сияющая защитная сфера вокруг планеты. И как россыпями появляются сначала в горных районах, а потом все ближе к равнинам черные точки-провалы в другой мир.
Напряженно ждали в небесных чертогах возвращения брата-Смерти могущественные боги Туры. Казалось бы, исполнились условия: и камень – застывшая рута двух противников – послужил ключом, и кровь третьей принцессы Рудлог смешалась с черной кровью, и была начертана руна открытия, и сила владык земных ослабла… Но не усиливалась темная стихия, и никаких признаков того, что скоро появится в родном мире изгнанный, не было.
Слабела Тура, сильнее становилась ее связь с Нижним миром. И богам оставалось только ждать, не закрывая проходы. Ждать и надеяться, что Черный Жрец не развеялся в чужом мире, не иссяк, и просто еще недостаточно крепка связь, чтобы он мог пройти обратно.