Приносящая удачу

Пришлось через забор лезть. Где-то, помню, штакетина отодвигалась, но впотьмах так просто не найдёшь, проще перелезть через калитку. Вот обратно – сложней, калитка сколочена так, что штакетник по внешнему краю направляющих прибит, снаружи просто так не перелезешь. Ну ничего. Главное, чтоб не заметил никто. Ну, и штаны не порвать о гвозди.

Залезла на калитку, перемахнула через неё, спрыгнула на землю. Вроде не зацепилась одежда, не порвалась – уже хорошо. Побежала к своему дому. Прохладно ночью в одной майке, надо было рубашку натянуть, но я поторопилась. А то ещё Олеська увяжется, а у нас половицы скрипучие в доме – без тренировки тихо не пройдёшь. В общем, одной сподручней.

Добежала до своей калитки, открыла, зашла на участок и замерла. Заметила, как в овин зашла чья-то девичья фигура и послышался мужской голос. Не тот, который мне был интересен, так что и вслушиваться не стала. Решила, что постелил-то гостям батя в доме, а парень просто решил выбраться в овин на свидание. Я хихикнула. О чём-то подобном говорил Сенька, благодаря чему мы с Олеськой вообще узнали, что тут гости. Ладно, это – не моё дело. Каждый развлекается, как хочет и берёт от жизни то, что ему нужно. Мне вот, например, на данном этапе нужны медовые колечки и уверенность, что ни один из этих распутных постояльцев не заночует в моей комнате.

До своего окошка добралась легко и быстро. Глянула. Занавески за меня никто, конечно, не задёрнул, ну да это и хорошо. Потому что теперь я могла посмотреть внутрь и убедиться, что комнату мою никто не трогал и всё в ней так, как было и как быть должно. Я вздохнула с облегчением, одновременно почувствовав некоторое разочарование от того, что не увидела мужчину. Но не стоило долго задерживаться под окном, поскольку я рисковала простыть: голые руки начинали замерзать, майка практически не грела, да и поднявшийся ветерок оказался чересчур свежим.

Пробралась на кухню, ступая аккуратно на давно проверенные доски, которые не скрипели. Подошла к буфету, стянула со спинки стула тонкое полотенце, достала тарелку с колечками, пересыпала их в полотенце, завернула и, воровато оглядевшись, двинулась в обратный путь.

Овин решила обойти стороной, чтобы часом никого не смутить. Решила, что пройду мимо амбара, а уж от него – к калитке. Но именно у амбара, вопреки планам, и задержалась. Оттуда слышались тихие сладострастные стоны и вздохи, так что я замерла, прислушиваясь. Так, наверно, батя всё-таки предложил гостям переночевать вне дома. И это правильно – нечего таким в нашем доме делать. Но тут же мысли мои перекинулись на другое: если в овине белобрысый, значит здесь – тот, второй. Поборов брезгливость, я подошла к неплотно запертой двери и посмотрела в щель между ней и косяком.

Свет в амбар почти не проникал. Присмотрелась и различила два тела, лежащие друг на друге и ритмично двигающееся. Мужское – сверху, но света мало так, что разглядеть толком можно только пятки и пальцы ног. Да большего и не надо – и так противно. Противно, словно мой амбар осквернён. Знала, конечно, что и мои братья сюда своих девок водят, но то – свои, им можно, а это – хмырь какой-то, и теперь этим хмырём провоняет весь амбар, никакая вяленая рыба эту вонь не отобьёт. Так мне взаправду тогда показалось, когда смотрела на его пятки и слушала приглушённые стоны. Я поспешила уйти, пока меня не заметили, но случайно задела дверь второпях. Та протяжно скрипнула, и я поспешно спряталась за угол, притаившись в тени от куста смородины.

Мужчина вышел из амбара быстро. Глянул по сторонам, но меня не заметил. Он был обнажён и в свете ночных звёзд хорошо виден, так что я старалась смотреть на его лицо или хотя бы голый торс, но никак не ниже. Фигура у него, кстати, была вполне ничего. Костлявым или толстым он не был. У Сеньки, брата Олеськиного, мускулов побольше, но этому, вроде как, так даже идёт. Наверно, это даже красивей, когда мышцы не так ярко выражены. А ещё в свете звёзд был отлично виден белый шрам на его груди, в области сердца и странный очень, кривой, но круглый контур почти замкнутый.

Мужчина огляделся, но меня не заметил. Уже хорошо. Хотя странно: мне казалось, раз человек прошёл такой путь от города до нашей деревни, то должен быть ловчее и смекалистей. А этот вышел голый и безоружный, да ещё и не заметил меня. В общем, глупый какой-то.

Он вернулся в строение и вскоре из него снова послышались постанывания. Я, наконец, смогла ретироваться. Нужно было ещё забежать к рукомойнику и умыть лицо – противное липкое ощущение предательства меня никак не хотело покидать. Было обидно, что мне ещё недавно хотелось посмотреть на этого человека и увидеть его улыбку, а он… Это было глупое, но неподвластное мне чувство, о котором никто не узнал и о котором я вскоре тоже позабыла, весело болтая с Олеськой на чердаке и уплетая добытые медовые колечки.

Чердак Олеськин – уютнейшее место, мы там с детства любим ночевать. Только кроватей там нет, матраса два брошено: один у одного ската крыши, второй – у другого. И барахла много. Всякого разного, что в доме только мешается, а выбросить жалко.

Любила я это место. И посиделки ночные. И разговоры. Только сегодня нет-нет, а всё равно все темы сводились к постояльцам. Я старалась не вникать в них и только смеяться да шутить, когда мы придумывали причины, по которым эти двое вообще забрели в наши края.

***

Проснулась я резко, села и огляделась. Олеськин чердак. И я. Рядом – никого, хотя только что, во сне, я была не одна. С мужчиной была, если честно. Да-да, с тем самым, который ночевал у нас в амбаре. Вот ведь фантазии и миры сновидений: иногда такое привидится, что и не знаешь, как к этому относиться. Правда, сейчас моё отношение легко описывалось одним словом: зла. Я была зла. На него. Сны, такие, как сегодня, мне снились редко, и в основном с участием олеськиного Сеньки. А сегодня из-за этого амбарного хмыря мне снились совершенно непотребные вещи, да так явственно, что казалось, его чувственные стоны я слышала наяву, и руки его ласкали меня тоже почти по-настоящему. Надо заметить, стоны его и вправду произвели на меня впечатление, да ещё то, что он вышел на улицу и показался мне во всей красе, тоже отложило отпечаток в памяти. Но того, что он мне приснится и будет во сне со мной, этого я не предполагала и теперь во всём винила мужчину. И в том, что мне понравился сон, и в том, что это был только сон. Не то, чтобы мне хотелось наяву, просто в тот момент, когда я проснулась, было и вправду немного досадно.

Проклятый… как его там? И имя не запомнила даже. Пришлось встать и подойти к Олеське. Она бессовестно дрыхла, пока я страдаю.

– Олеськ, как там этого звали? – растолкала я подругу.

– Чего? – переспросила она сонно, но тут же поняла меня. – А, из этих… Ща вспомню, погоди… – память у неё хорошая, особенно на ненужную информацию. – Олан вроде… Я ещё подумала, что имя дурацкое, как "Олень"…

Я хихикнула. Точно, как "Олень". Только я не про того спрашивала.

– Да нет же, второй который! – поторопила я.

– Второй… – она призадумалась. – Леон, вроде… Я тоже подумала, что имя дурацкое, как…

– Не говори мне! – перебила её я: почему-то не хотелось мне никаких негативных ассоциаций с его именем, хватит и того, что первого мысленно теперь буду называть оленем, каждый раз, как услышу его имя. А что услышу ещё, почему-то не сомневалась.

– А что? – хитро прищурилась подруга. – Понравился всё-таки, что ли?

– Нет, – ответила я. – Как может понравиться тот, от кого потом придётся отстирывать простынь да одеяло. Мне же придётся, ясен пень! Той, значит, которую он… ну того… ей подарки, а мне, которой за ним прибираться, – шиш!

– Да ладно тебе, – зевнула Олеська и села на матрасе. – Может, Верка стирать будет, а тебя опять в лес зашлют.

Я вздохнула. Может, и так… Но в любом случае, он хмырь.

Леон… И правда дурацкое имя. Если и не дурацкое, то непривычное уж точно. Впрочем, он весь непривычный.

– Чего вспомнила-то, приснился? – вывела из мыслей о нём Олеся.