Подорожник

Последний куплет пели всем вагоном. Если бы у меня была гитара, то я бы разбила ее об пол. Когда парень допел до конца, как раз была его остановка, мы все устроили ему овацию. Кто-то оглушительно засвистел.

Он раскланялся и вышел. Ну то есть в вагон он зашел несуразным тинейджером, а вышел суперзвездой, только что пережившей главную минуту славы.

А все немедленно занялись своими делами: уткнулись в киндлы, в телефоны, в газеты, отвернулись к окну. Как будто ничего не случилось. Я ехала еще две остановки и смотрела на них: на ослепительного красавца, который все это начал, на толпу, которая с таким удовольствием его поддержала. Обычная толпа в обычном метро. Какой… ну какой химией объяснить то, что тут только что произошло?

Меня часто обвиняют в любви к попсе и банальности. А любить Нью-Йорк – это банально и попсово. Поэтому скажу так:

Гарлем (промежуток от Коламбуса до 145-й улицы), я люблю тебя!

Нью-Йорк

Когда я собиралась в Нью-Йорк, я и не представляла себе, что будет так холодно, поэтому не взяла с собой приличной теплой одежды. Пришлось стащить у сестры вязаную шапку, похожую на гигантский голубой презерватив, ну и, конечно, павловопосадский расписной платок на шею. Нарядилась вот так да и вышла в январские вихриснежныекрутя. Хотя должна сказать: так как жила я в Гарлеме, мы с моим голубым презервативом и платком в розочку оказались не самые там оригинальные.

Я ехала в метро из Центрального Гарлема на Коламбус. В метро зашла женщина с коляской, в которой визжало аж трое детей. У меня у самой есть очень энергичный мальчик, поэтому я всегда сочувствую матерям, которые не могут унять своих детей в общественных местах. Мальчики в коляске орали, разбрасывали миндаль и крекеры в сидящих вокруг, пытались вылезти из коляски, дрались. В конце концов мамаша устала их успокаивать и обессиленно расплакалась.

Я сидела напротив, максимально по-доброму ей улыбалась и думала про себя: «Пусть только попробует кто сделать ей замечание, вот только пусть хоть какая-нибудь сволочь встанет и попробует хоть что-то сказать. Я в хорошем настроении, поэтому, если надо, поворочу за нее реки вспять. Не стоит со мной связываться, когда я в хорошем настроении».

Через весь вагон к нам направился какой-то решительный парень с огромнейшим рюкзаком. Я мысленно построила войска и приготовилась к отражению любого нападения. Поравнявшись с нами, он нырнул в рюкзак, достал оттуда детскую книжку, присел на корточки и начал дурачиться, показывать детям картинки и весело разыгрывать сценки разными голосами.

Дети успокоились, заулыбались, а мамаша опять расплакалась, уже от радости. И весь вагон вздохнул спокойно. Когда она выходила на 125-й улице, парень отдал ей книжку с картинками: «Возьмите, мне больше не нужно». И подсел ко мне.

Я была ужасно рада, что все мирно закончилось, поблагодарила его и спросила, как его зовут.

– А тебе-то какое дело?

Мне захотелось фантазийно соврать, поэтому я ответила:

– Я писательница, вставлю этот эпизод куда-нибудь.

Он с интересом оглядел голубой презерватив у меня на голове и платок в розочку.

– Меня зовут Джордж. Меня в Рождество бросила девушка. Я специально купил ее дочке книжку с картинками, и, вот видишь, не пригодилось… Она даже не пришла ко мне. Я так и сидел как дурак один. Один! В Рождество! Всегда один! Надеялся, мы втроем посидим, как семья. Так люблю ее. И девочку тоже. Так люблю. А теперь что мне осталось? Поеду вот из Нью-Йорка, не могу пока здесь. Все болит, все напоминает. Напиши про меня. Пусть в этом году мне повезет.

Вот пишу. Джордж, бро. Повезет! Верь мне, я знаю. Обязательно повезет! Не может не.

Нью-Йорк

В один из приездов в Нью-Йорк мы с друзьями пошли в джаз-клуб. Это было какое-то событие века. Какой-то необычайно известный джазовый музыкант отмечал какой-то юбилей на сцене и пригласил каких-то тоже, видимо, известных музыкантов поиграть какую-то всем известную музыку в очень известном всем нью-йоркским любителям джаза клубе.

Не то чтобы я не люблю джаз. Как раз наоборот. Очень люблю. А джаз-клубы – это такие места, где музыки всегда гораздо больше, чем нот. Там между нотами есть еще сиюминутное переживание, классический новоорлеанский задор, свободные импровизации пианистов, лихой кураж вокалисток. Музыканты все-таки самые счастливые люди на свете. Это они подчиняют себе музыку, тогда как во всем остальном мире – наоборот.

Джон Коувенховен, автор книг об истории Нью-Йорка и американского искусства, писал: «Сама архитектура небоскребов полностью повторяет спонтанно-чувственную и в тоже время строгую по форме созидательную атмосферу джаза. Не случайно время постройки первых „высоток“ и время расцвета джаза в Нью-Йорке хронологически совпадают…»

По данным ассоциации музыкантов Нью-Йорка, в городе сто пятьдесят тысяч музыкантов, из которых больше двух десятков тысяч – джазовые. Сейчас джаз можно послушать в самом респектабельном кафе «Карлайл», где каждый понедельник на кларнете играет Вуди Аллен в составе группы The Eddy David New Orleans Jazz Band, можно зайти в самые популярные Blue Note или Village Vanguard, ну или в любой из сотни других джаз-клубов Нью-Йорка.

Сейчас в Гарлеме в районе западной 129-й улицы стоит музей истории гарлемского джаза.

Так что джаз я очень люблю. Просто в этот раз мы пошли туда не по велению сердца, не для того, чтобы удовлетворить внутреннюю потребность, – нас вела директива снаружи. Весь Манхэттен был там, и мы с компанией не могли позволить, чтобы вечеринка прошла без нас. Кто играет? Да, в общем, какая в этом случае разница.

Мы пришли в забитое под завязку заведение, отстояли в очереди полтора часа, чуть было не ушли, и вот наконец нас посадили за столик. Я, разумеется, в первую очередь начала глазеть на публику. И тут… Мама дорогая! За соседним столом сидела великая оперная дива Рене Флеминг, примадонна, поющая на лучших оперных сценах мира. Я только вчера видела ее в «Веселой вдове» в «Метрополитен-опера», а тут она собственной персоной. Совсем одна!

Начался концерт. Рене Флеминг сидит, подтанцовывает, подпевает, пьет коктейль. Мне нехорошо. Отчетливо давит на позвоночник осознание того, что надо что-то сделать. Подойти сказать: «Вы самая лучшая Русалочка в мире. А также Лауретта, а еще вот вчера во «Вдове» вы были великолепны! Браво!»

Да вроде невежливо. Человеку хорошо, а тут я мешать буду. Предложить купить ей шампанского? Как-то глупо. Попросить селфи с ней? Да ну, никогда.

Ну почему же публика не реагирует? Какой-то хипстер горлопанит на сцене, кому он нужен, когда тут Рене? Неужели все осознают, но просто стесняются?

Тут, пока я колебалась, к ее столику подошел симпатичный мужчина. Ну наконец-то! Хоть один не вытерпел. Пусть оплатит ей счет, попросит автограф и за нас всех, нерешительных идиотов, скажет, что она великая дива.

– Я вас уже не первый раз тут вижу, вы любите джаз? – спросил мужчина.

– Очень! Я так боялась не попасть на юбилей <имя человека, который был на сцене в это время, и которое я не то что забыла, а просто и не знала никогда>. Когда я первый раз услышала эту песню двадцать лет назад, они пели ее совсем по-другому. Это была их первая пластинка, которую я купила.

– Надо же, я не думал, что кто-то, кроме меня, обратит внимание, что второй куплет они изменили. Лихо они тут обработали вот этот кусок, согласен. У вас тонкий слух, вы что – тоже занимаетесь музыкой?

– Немного, – скромно улыбнулась ему Рене Флеминг.