Юлька

Бросив мельком взгляд на Юлькин низ живота, Юра поставил стакан на стол, быстро подошёл к телефону и набрал номер.

‒ Лёша, у нас "Кандагар", ‒ бросил он в трубку и добавил. ‒ Да, я на мосту. Возьми тревожную аптечку и обезболивающее уколоть. Здесь просто ужас. Помнишь забавы демократов с афганскими девочками? Так вот, здесь вместо острых предметов ‒ разбитая бутылка. Давай, жду.

Лёша оперировал Юльку в морге областной больницы почти пять часов. Дважды у неё останавливалось сердце. Лёша, находясь на грани срыва, дважды вытаскивал её обратно и, страшно ругаясь отборным матом, продолжал штопать, штопать, штопать...

‒ Знаешь, ‒ когда всё закончилось, Лёша отстегнул протез правой ноги, устало сел прямо на грязный пол и, пытаясь отправить дрожащей рукой сигарету в рот, посмотрел на присевшего рядом Юру, ‒ Если бы это сделали, не дай Бог, с моей дочерью, я не стал бы ждать справедливого суда. У нас его нет по определению. Я бы держал подонков в этих сотах для трупов и изо дня в день отрезал бы от каждого кусок его плоти вон той ржавой ножовкой для костей. Без сожаления. Клянусь тебе! ‒ Лёша, наконец, прикурил и глубоко затянулся. ‒ Я не знаю откуда это в людях. Вот честно. Просто не понимаю. Ну, ладно, мы с тобой помним войну. Я не хочу говорить сейчас о том, наша была она, или нет, но то была война. А что сейчас? Что творится в этих головах? Это же адский ад! Как можно живого человека так изувечить? Девочку... Почти ребёнка. Да, я сделал всё, что мог, но она уже практически инвалид. Конечно, нужно было всё же оперировать девочку в надлежащих условиях, но ты дал ей слово офицера. Я понимаю. И, с другой стороны, возможно, она права. Мы с тобой не знаем кто эти выродки. Но обязательно узнаем. Ведь так? Я лично узнаю потому, что у меня растёт дочь.

‒ Узнаем, Лёша. Непременно узнаем. А сейчас поехали. Отвезём девочку ко мне, а ты пришли, пожалуйста, Тамару. Пусть посидит пару часов, пока мой сменщик не заступит на пост. Тебе когда на работу?

‒ Третьего. В понедельник. Две операции пустяковых. Важно, чтобы девчонка воспаление от переохлаждения не подхватила. После моего вмешательства девочку в больницу уже точно везти нельзя. Вопросов не оберёшься. А сидеть как-то не сильно охота.

‒ Всё будет пучком, брат. Девочка далеко не одуванчик. С моста сбросили, сама до берега добралась, до сторожки доползла, две остановки сердца. Жить очень хочет. А мы поможем. Ведь так?

‒ Именно так, брат. Именно так. Поехали.

3.

Юлька открыла тяжёлые веки где-то к часу дня. Ровный беленький потолок, лепной декор по периметру комнаты, замысловатая люстра на шесть рожков. Большое ‒ во всю стену окно, пара горшков на подоконнике, стального цвета обои в мелкий цветуль, шкаф. Кровать полуторная с тумбочкой справа. На тумбочке куча упаковок с лекарствами и монотонно тикающий будильник. И она под тёплым, но почти невесомым одеялком. И боль во всём теле адская, нахлынувшая мощной, неиссякаемой волной. Не сдержавшись, Юлька громко застонала и непроизвольно сжалась калачиком.

‒ Проснулась? Очень хорошо, ‒ в проёме двери показалась женская голова с копной рыжих волос. ‒ Сейчас я мужиков позову. Эй, бурундуки, дитя в себя пришло!

Секундой позже, дверь широко отворилась и в комнату вошёл Юра, а следом, прихрамывая, Лёша, на ходу высасывая шприцем обезболивающее из ампулы.

‒ Привет, красава! С возвращением, ‒ сбросив с Юльки одеяло, Лёша, подождав пока Юра перевернёт её на бок и мазнёт ягодицу ваткой, смоченной в спирту, сделал ей укол. ‒ Сейчас всё поправим. Потерпи. ‒ Лёша потянулся за одеялом и укрыл Юльку. ‒ Как ни как, тебе только на груди и животе девять швов пришлось лепить. А про нижнюю часть я уже и не говорю... Месиво. Я тебя обманывать не хочу и не буду, но о сексе придётся забыть очень надолго.

‒ А я о нём и не помнила. Это мой первый опыт. Насколько удачный, судить не мне. Я туда не загляну, ‒ Юлька, постанывая, перевернулась на спину и посмотрела на Лёшу. ‒ Я тебя знаю. Ты меня два раза из трубы вытаскивал.

‒ Не-а. Не можешь ты меня знать, дитё. Не знаю, о какой трубе ты говоришь, но когда я приехал на мост, ты в глубокой отключке была, а в морге я тебе наркоз поставил. Меня Лёша зовут.

‒ Я же говорю, что знаю тебя. Ты ещё ругаешься здорово. Грузчики отдыхают. Я когда первый раз в трубу залетела...

‒ В какую трубу? ‒ Юра цыкнул на Лёшу и осторожно присел на край кровати.

‒ Белую. Я про это раньше читала. Думала сказки. Оказывается, когда умираешь, то попадаешь сначала в трубу, а уж потом видишь родных умерших, даже бога иногда... А может и не бога. А может и не видишь, а просто чувствуешь. Но я во внутрь трубы войти не смогла, поскольку ты два раза запускал моё сердце.

‒ Глупости всё это, ‒ Лёша вставил в уши оливы фонендоскопа, отвернул одеяло и принялся прослушивать Юлькины лёгкие. ‒ Дышать не тяжело?

‒ Нет. Почему же это глупости, ‒ возмутилась Юлька. ‒ Я точно видела, как ты делал мне массаж сердца. А Юра стоял сзади и грыз ногти. Кстати, в трубе было много солдат. Они просили передать, что помнят вас, а белобрысый попросил прощения у тебя за потерянную из-за него ногу. Сказал, что ты зря его тащил на себе к вертушке. Когда прилетела мина и тебе оторвало ногу, он был уже мёртв.

 Юра непроизвольно скрипнул зубами и, посмотрев на Тамару, закрывшую лицо ладонями, пробормотал: ‒ Санька... Мы его тогда в вертушку вместе с Лёшкой втащили. Лёшка от шока в отключке, а этот смотрит своими голубыми глазами в потолок борта и улыбается застывшей улыбкой. И дырка под ухом от осколка... Он когда в аул к афганской детворе ходил, его даже снайперы не трогали. Уважали за безбашенность и любовь к малышам. Тоже детдомовский был. Шальной и добрый.

‒ Спасибо, малыш... ‒ Лёша вынул из ушей оливы, заботливо укрыл Юльку одеялом и поднял голову. По его щекам текли слёзы. ‒ Мы их всех тоже помним, правда, брат? ‒ Лёша повернул голову к Юре и потрепал его по волосам. ‒ Странно, но сегодня, как ни крути, а получается, что лучший день в моей жизни. Я получил знание. А это дорогого стоит. Прости Тома, это совсем другое.

В наступившей тишине, этажом выше забилась в истерике стиральная машина, а через несколько секунд в прихожей почему-то вырубился автомат на счётчике и люстра погасла.

‒ Как интересно, ‒ проронил Юра и взял Юльку за руку. Это вроде как от ребят привет. Не хочешь нам рассказать, в каком месте это произошло? Ты же запомнила хоть что-то?

‒ В Самосёловке. Это совершенно точно. Мы туда иногда купаться летом ездим, ‒ Юлька повернула распухшее лицо к мужчинам и скривилась от боли. ‒ Дом не помню снаружи. То есть, с улицы. Эти уроды практически сидели на мне, пока везли. Но во дворе у них на цепи огромный волкодав. Кличка Рэмбо. Они его потом отвязали, на случай, если мне придёт в голову идея сбежать. А ещё их недавно грузины пытались ограбить.

‒ Нормально, ‒ Лёша вытер лицо рукавом и смотал фонендоскоп. ‒ Этого вполне достаточно. Волкодав, ограбление. Сколько их было?

‒ Трое. Один, тот что за рулём был, погонялово Костыль, не сильно борзый. Был не в восторге от идеи со мной. Но его быстро заткнули. Я так думаю, что он вообще не принимал участия в... ‒ Юлька запнулась и быстро заморгала ресницами.

‒ Ладно, всё. Успокойся, малявка. Ты жива и это уже хорошо. Слететь зимой с моста в студёную воду и выжить ‒ вообще чудо. Да ещё и с такими травмами, ‒ Юра поднялся с кровати, пошёл в прихожую и включил автомат. ‒ Будешь пока у меня. Пока не срастёшься, а там поглядим. Они знают, что ты интернатовская?

‒ Нет, конечно.

‒ В милицию точно не заявляем?

‒ Точнее не бывает, ‒ Юлька осторожно залезла пальцем в рот и быстро его обследовала. ‒ Двух зубов спереди нет. И резец шатается. Это тот, самый крутой из них кованым ботинком заехал. Не успела увернуться. Года два назад, может слышали, недалеко от того места, где я полоскалась, девчонку нашли. Все кишки наружу. Наша была. Интернатовская. Лизка Коробко. Черти дёрнули заявление после изнасилования написать. И что? Через неделю нашли в Ревуче. Говорят, купалась и напоролась на арматурину возле моста. Приходила милиция, что-то там писали, кого-то опрашивали. И всё. Лизка умерла и концы в воду. Я в эти игры не играю.