Чёрный нефрит

— Я не спрашиваю их разрешения, как и твоего. Назови меня преступницей, изгони — и тебе не придётся держать за меня ответ. Давно бы следовало так и поступить.

Как можно оставаться равнодушной, будто речь идёт о детской склоке, а не о настоящей угрозе?! И неужто и на минуту она не задумалась, что он не желает ей смерти, как многие теперь, что хочет лишь увести с опасной тропы, пусть даже придётся действовать силой?

— Ты приговоришь себя — ради чего?! За них? За ублюдков из клана Вэнь? Если бы ты выдала их на суд — тебя никто бы не стал преследовать!

— За женщин, детей и стариков, — поправила Вэй Ан Ю, как будто это что-то меняло.

— Чьи мужья, отцы, братья и сыновья до последнего сражались против нас. Очнись, наконец! Ты можешь поручиться, что сегодняшние дети, которым их матери расскажут о гибели отцов, не пожелают завтра отомстить? Что старуха, которая кажется такой немощной, не травила воду в колодце, чтобы ослабить врага?

— Если так судить, то нет на земле невиновных, — она напустила на себя скучающе-раздражённый вид, как будто видела в нём вздорное дитя, в голове которого отсутствует какая-то очевидная истина.

Вот только они уже не дети, и битва, если переговоры не увенчаются успехом, будет совсем иной. Беспощадной, и, что куда страшнее, смертельной.

— Нет, Вэй Ан Ю. Ты не можешь. Ты греешь на груди клубок ядовитых змей, разрушаешь свою жизнь и душу ради тех, кто однажды вонзит нож в спину.

— Я и сама могу защититься, и более не прошу покровительства.

— Воскресишь орды мертвецов и отправишь в новые битвы? Мало тебе того, что и прежде твои «бойцы» не различали своих и чужих, и убивали без разбора?!

— Потому-то я и работаю над этим.

Хотелось бы сказать себе, что он вовсе не узнаёт эту женщину, что она не может быть той, кого приютил и воспитал отец. Но куда страшнее было то, что он узнавал, что лишь теперь видел, как прорастают зловещие семена, посеянные в её душе. То, что было всегда, но расцвело лишь теперь. О смертях союзников Вэй Ан Ю говорила без сожаления, как о чём-то мелком и неважном; как о досадном недоразумении, которое она, разумеется, в силах исправить.

— Работаешь?

Вэй Юн жестом поманила его внутрь; увидев, что скрывалось за стенами дома, Цзян Чен внутренне содрогнулся. Мертвец, скованный цепями и множеством печатей, почуял их и с усилием повернул голову.

С трудом в этом искажённом мукой лице он узнал Вэнь Нина.

— Я могла бы пробудить его сознание, — как ни в чём ни бывало, продолжала Вэй Ан Ю, — заставить его вспомнить, кем он был.

Услышав такую нелепицу, Цзян Чен едва подавил смешок:

— Что, думаешь сделать из него снова человека?

Но затем он понял, что Вэй Юн не шутит, и про себя выругался: почему ждал так долго? Почему не пришёл за ней раньше? Она ведь совершенно выжила из ума! Безумию следовало положить конец, но прежде чем рука Цзян Чена легла на рукоять меча, Вэй Ан Ю встала между ним и мертвецом.

— Ты не посмеешь тронуть его. Я обещала Вэнь Цин вернуть Вэнь Нина — таким, каким он был прежде. И я исполню эту клятву.

— Много ли стоят твои клятвы: ведь и мне ты когда-то присягала на верность.

Она нахмурилась, но не отступилась, заслоняя спиной страшный результат своих трудов. Скованный лютый мертвец попытался вырваться из плена сдерживающих печатей; из его груди вырвался клокочущий то ли хрип, то ли рёв. А затем из соседней комнаты вдруг раздался звук, который Цзян Чен никак не ожидал услышать: детский плач.

Вэй Ан Ю, стремительно изменившись в лице, дёрнулась и с явным усилием удержала себя на месте. Цзян Чен первым вошёл в комнату и сразу же увидел колыбель, малыш в которой — несомненно, живой — хныкал и тёр кулачками красные щёки. Вэй Юн вошла следом, склонилась над ребёнком. Маленькая ручка тотчас цепко ухватила край ленты и потянула на себя. Цзян Чен, наблюдая за тем, как потрясающе беспомощно его шицзе укачивает малыша, криво усмехнулся:

— И кого ты защищаешь — тех, кто бросает младенца в одном доме с лютым мертвецом!

Вэй Ан Ю попыталась повернуться, но ребёнок всё ещё сжимал ленту, прихватив заодно прядь волос, а потому она лишь недовольно скосила глаза:

— А куда, скажи, мне ещё девать собственного сына? Здесь не так-то много мест, где достаточно тепло, а ведь надо ещё, чтобы я услышала, когда он плачет!

Осознание на миг лишило его дара речи, и совсем другими глазами Цзян Чен посмотрел на малыша, высчитывая в уме и не до конца веря.

— Это твой сын?.. — особенно выделив брезгливое «это», переспросил он, размышляя над всем, что случилось в последний год — над её поспешным бегством, над гневными словами, что она кричала ему в лицо, уходя вместе с Вэнь Цин на поиски её пропавшего брата. Поиски, с которых не вернулась в Юн Мен, предпочла опозорить собственное имя, встав на защиту жалких остатков клана, который когда-то вместе с ним клялась под корень уничтожить.

А затем он вспомнил того, чьё тело она так страстно желала оживить, то, как она улыбалась Вэнь Нину при жизни, вспомнил «ритуал» — и картина предательства, самого чудовищного, какое Вэй Юн могла совершить, сложилась до конца.

Не подозревая о буре, бушующей в его душе, Вэй Ан Ю с трудом разжала маленькие пальчики, выпрямилась, поправила изрядно потрёпанную причёску:

— Не «это». Его зовут Вэй Юань.

— Вэй? — тяжёлое от сдерживаемого гнева дыхание со свистом вырывалось сквозь зубы. — А, может, всё-таки Вэнь?

В висках колотилась кровь; в глазах потемнело, и всё, о чём он теперь мог думать — это о проклятом ребёнке, общей крови той, кому он доверял, и одного из безликого множества тех, кто не заслужил и мгновения жизни.

— Теперь-то ясно… — он отступил, глядя и на неё, и на ребёнка как громом поражённый, — ты знала! Знала!

Ребёнок, почуяв его гнев, снова заплакал; на миг Цзян Чену захотелось свернуть выродку шею, а затем закинуть его мать на плечо и волочь, отбивающуюся, назад в Пристань Лотоса. Когда он успел её потерять? Когда решил, что можно позволить этой смутьянке жить своим умом?! И всё же он помнил орды мертвецов у подножия горы: нет, живым ему после не выбраться.

— Что ты несёшь? Сделай милость, объясни, что такое тебе вдруг открылось!

— «Ритуал», как же… Искала прикрытие? Надеялась, что я не пойму? — Цзян Чен глухо расхохотался и обернулся к двери — той, за которой бессильно выл лютый мертвец. Всё складывалось одно к одному — даже изрядно удивившее прислугу отсутствие на простынях крови после той ночи. Тогда лишь мельком подумалось, что у Вэй Юн до того был любовник; теперь всё крепла уверенность, что известно и лицо, и имя.

— Я-то думал, ты на моей стороне, а ты… какой же я дурак! И как давно ты была с ним?! — Цзян Чен презрительно плюнул в сторону мертвеца. — Как долго надеялась скрываться? Не лги мне! Иначе зачем бы тебе возвращать его…

Мельком погладив рыдающего сына по голове, Вэй Ан Ю воскликнула:

— По-твоему, если я женщина, то у меня и причин других быть не может, кроме великой любви?!

Любовь? Нет, Цзян Чен не думал о любви. Слишком хорошо запомнился ему взгляд Вэй Ан Ю — отстранённый, как если бы перед ней был эксперимент, пусть драгоценный, но всё же лишь результат долгого, изнурительного труда. Так она смотрела на обоих, и на мертвеца, и на младенца.

Умеет ли то, что осталось от неё, искренне любить?

— Что, так хочешь познакомить ребёнка с отцом?

— Ты с ума сошёл!

— Теперь-то понимаю, — он вновь засмеялся без следа веселья, — вот кого ты спасала, кого защищала; выживи он в плену — ты, чего доброго, прислала бы мне приглашение на свадьбу! Вот обрадовался бы отец: драгоценная воспитанница породнилась с его убийцами!

Вэй Юн вскинула дрожащую руку и замерла на середине движения, как если бы с трудом удержалась, чтобы не отвесить пощёчину:

— Да ты меня и слышать не хочешь! Люди под моей защитой невиновны, а ты требуешь, чтобы я выдала их для казни; ты желаешь смерти и вечного забвения тому, кто помог нам. Разве этого не довольно, чтобы мне теперь считать тебя безумцем?! Нет, тебе лучше выдумать вздор, в который проще верится!