Страница 2 из 17
Примерно через неделю после той истории я наткнулась на объявление о вакансии в больнице Элис-Спрингс. Работа предлагалась в педиатрическом отделении с аборигенным населением, сосредоточенным посреди пустыни, в крошечном городишке, отстоящем от Брисбена на три тысячи километров по выжженному солнцем шоссе. Я подумала о той маленькой девочке и ее матери, о том, что могла бы сделать для них. Идея работать в глуши мне нравилась. Да и момент подходил идеально – я только что купила внедорожник.
Переезд в Элис-Спрингс превратился в целое приключение, первое в последовавшей за ним длинной цепи. После двух дней непрерывной езды мой джип сломался где-то в окрестностях Джулия-Крик. Все выходные я ждала, пока доставят запчасти, питаясь хот-догами на единственной тамошней заправке и отбиваясь от настойчивых ухаживаний любвеобильных дальнобойщиков. Я не рассчитывала задерживаться и боялась опоздать к началу своего первого рабочего дня, поэтому, починив машину, свернула на короткую дорогу, чтобы нагнать потерянное время. В результате я оказалась на разъезженном в месиво проселке, на полпути между Джулия-Крик и преисподней. Где-то на рассвете в мой джип сбоку врезался двухметровый кенгуру. Он возмущенно на меня покосился, а потом, живой и здоровый, ускакал прочь, оставив здоровенную вмятину на арке заднего колеса. Я до кости порезала руку, пытаясь выправить ее обратно, потом вымокла до нитки под внезапным ливнем и торчала на дороге в полном одиночестве, пока меня не выручили случайные автотуристы. В общем, так или иначе, на работу я опоздала. К госпиталю Элис-Спрингс я подкатила с головы до ног в брызгах крови и грязи, с рукой, кое-как замотанной бинтами, на джипе в спекшейся красной дорожной пыли. Народ там, однако, видал и не такое. Никто даже бровью не повел.
Меня направили в инфекционное отделение педиатрии. Оно мало чем отличалось от своего аналога в Брисбене, разве что оборудовано скромней. Частенько к нам привозили пациентов с менингитом, но главной проблемой педиатров в Элис-Спрингс был понос. Работа в педиатрической больнице аборигенного городка означала, буквально, копание в дерьме.
В отделение доставляли детей из глухих поселков, которым, в основном, было не больше двух лет. Мы распределяли их по палатам в зависимости от типа инфекции, бактериальной, паразитической или вирусной – шигеллеза, лямблиоза, кампилобактериоза. Детей с лямблиозом следовало изолировать от детей с шигеллезом, потому что они могли заразить друг друга, а потом мучились бы поносом сразу от двух возбудителей. Я быстро научилась различать бактериальные инфекции по цвету, консистенции и запаху детского стула – пенящегося, зеленого или липкого, – потому что у каждой имелись особые приметы. Совсем недолго проработав в Элис, я уже могла поставить ребенку диагноз, просто сменив пеленку.
Собственно, смена пеленок составляла большую часть нашей работы. Сложней всего было заворачивать их так, чтобы жидкие испражнения не вытекали наружу – добиться полной герметизации мне никак не удавалось. Мы работали в хирургических костюмах, потому что их проще было сменить, испачкав в дерьме. Пахло в отделении весьма своеобразно, но я быстро привыкла.
Дети аборигенов были прекрасны. Они привыкли, что их воспитывают всем поселком, поэтому легко шли на контакт. Они не возмущались, когда их забирали от матерей, и не требовали, чтобы те находились рядом, они не нуждались в постоянном внимании, но ухаживать за ними приходилось подолгу, не то что в Брисбене. Культурная среда здесь оказалась совсем другой: детей оставляли в больнице на длительное время, и персонал отвечал не только за лечение, но и за присмотр в целом. Частенько бывало, что я перемещалась по отделению с младенцем в каждой руке и парой малышей постарше, цепляющимися за мои ноги – этакая Мэри Поппинс в резиновых бахилах и хирургическом костюме.
Родные детей могли заглядывать в отделение время от времени в течение всего дня. Они жили за городом, и многие никогда раньше не бывали в Элис-Спрингс. Между визитами они навещали родню или закупались детской одеждой в местном супермаркете; порой дети уезжали из больницы, одетые куда нарядней, чем при поступлении. Многие мамаши любили прогуляться до пересохшего русла реки, пересекавшего городок, где местная молодежь устраивала попойки, но чудесным образом находили потом дорогу обратно.
По ночам мы клали на пол матрацы и доставали детей из кроваток, чтобы они спали вместе с матерью, как дома. Мамаши расстегивали больничные халаты до пупка, обнажая грудь, и дети могли сосать молоко, когда хотели – зрелище неортодоксальное, но для коренного населения вполне привычное. Нам приходилось как-то выкручиваться. Детей полагалось осматривать каждые два часа, вне зависимости от того, где они спали, поэтому я, бывало, ползала на четвереньках между матрацами, выискивая пациентов в темноте.
Говорили, кто трижды перейдет через пересохшее русло речки Элис, останется в городе навсегда. Похоже, постоянный персонал больницы в это верил. Они любили свою пустыню. Держались особняком от временных сотрудников. Они не были недружелюбны, просто привыкли смотреть, как другие приезжают и уезжают. Остальные жили все вместе в общежитии, вместе спали и ели, ну и пытались как-то развлекаться в перерывах между дежурствами. Правда, единственными развлечениями в Элис были парочка пабов и бассейн в нашем же общежитии. Никакого интернета: единственной точкой доступа являлся доисторический телефонный модем в городской библиотеке. В комнате отдыха в больнице имелся стол для пинг-понга.
Я впервые жила и работала с людьми, специально уехавшими из дома. Несмотря на разное происхождение и воспитание, у нас было кое-что общее: заурядная жизнь нас не привлекала. В Элис неплохо платили, но ехали туда не ради денег. Нам хотелось жить интересно. По крайней мере, я так думала – судя по себе. Зачем еще переезжать в обшарпанный городишко посреди пустыни?
Мне нравился буш и нравилось по нему путешествовать. Часто, закончив смену, мы прыгали в машину, ехали за город и ночевали под открытым небом, а поутру возвращались на работу, любуясь окрестными пейзажами. Улуру находилась совсем близко, рукой подать, и выглядела волшебно – гигантская красная скала, вздымающаяся из земли посреди пустыни.
Мы катались на внедорожниках и горных велосипедах, исследовали разные уголки буша и пили много пива – не без этого, признаюсь. Туризм и пиво всегда мне нравились. Сидеть, слегка опьяневшей, и любоваться Млечным путем – отличный способ скоротать вечерок, вы не находите?
Неделя проходила за неделей, и вскоре я начала замечать знакомые лица, появляющиеся в отделении снова и снова – десять-пятнадцать ребятишек, болевших чуть ли не постоянно. Помимо поноса, они страдали чесоткой и болезнями ушей. У них было постоянное обезвоживание и такой низкий уровень калия, что я не понимала, как они до сих пор живы. Белый ребенок в Брисбене с таким анализом крови немедленно попал бы в реанимацию, но дети аборигенов как-то выживали с крайне низким гемоглобином, поскольку падал он постепенно и неуклонно в течение длительного времени. Организм привыкал непрерывно болеть. Они гораздо спокойней переносили боль, как и их родители. Жара в пустыне была им нипочем; их жизнь, хотя и висела на ниточке, как-то продолжалась. Бесконечные болезни делали их до странности выносливыми, хотя по западным меркам им грозила серьезная опасность.
Дети страдали от недостатка веса, рост их тоже не дотягивал до нормы, как и многие другие показатели. Позднее я разобралась, что все это были симптомы недоедания, но в Элис так не говорили. Их состояние называлось «отставание в развитии» – интересный диагноз, полностью игнорирующий суть проблемы. Он указывал на ее последствия, а не на источник.
Меня сильно тревожило, что одни и те же дети поступают к нам вновь и вновь. Я приставала к другим сотрудникам с расспросами, особенно поначалу, но целостная картина, с медицинской точки зрения, у меня никак не складывалась. Я была дипломированной медсестрой и только начинала работать, так что плохо себе представляла, как организовано здравоохранение в целом. У меня имелось подозрение, что всему виной какая-то глобальная проблема коренных племен, но моей обязанностью было просто лечить детей, попадавших в госпиталь. В конце концов, меня так учили.