Бич Божий

— Гуннов очень много.

— Но разве здесь больше людей, чем в Константинополе?

— Конечно нет.

— Больше, чем в Риме? Больше, чем в Александрии?

— Нет...

— Однако человек с деревянной чашей и кубком правит людьми, не умеющими сеять, ковать или строить. Его народ обращает в рабство других и получает всё, что ему нужно. Этот человек верит, что его судьба — владеть миром. Почему? Из-за численности гуннов? Или из-за силы воли?

— Они замечательные и грозные воины.

— Это правда. Посмотри-ка сюда.

Мы добрались по берегу до места напротив луга, где пасли скот и объезжали лошадей. Двадцать гуннских солдат практиковались на этом лугу в стрельбе из лука. Они мчались галопом друг за другом, мгновенно доставали стрелы из колчанов и столь же быстро выпускали их, целясь в дыни на верхушках шестов, находящихся в пятидесяти шагах. Когда стрелы попадали в цель — а это случалось часто, — воины были спокойны. Они начинали кричать и смеяться только при чьём-нибудь промахе, хотя ошибка означала не более чем минимальную погрешность.

— Вообрази себе, как тысячи этих воинов несутся тяжёлыми тучами в своих легионах, — сказал Зерко.

— А мне и не нужно ничего воображать. Согласно подсчётам, такое бывало десятки, а может, и сотни раз. И они нас побеждали. Всегда.

— Понаблюдай за ними.

После каждой попытки воин тем же галопом возвращался к подшучивающим друзьям, ждал своей очереди и снова пускался вскачь по лугу. И лишь проехав четыре тура, усталые и счастливые гунны садились отдохнуть.

— За чем я должен наблюдать?

— Много ли у них осталось стрел?

— Разумеется, ни одной.

— А быстро ли мчатся их лошади?

— Они устали.

— Вот видишь. Я показал тебе больше, чем знают многие римские генералы. Это я и называю умением думать: наблюдение и точные выводы — основа серьёзного мышления.

— Ну и что ты мне показал? Что они могут попасть стрелой в глаз противника? Что они без труда проезжают сотни миль в день, когда наши армии проходят маршем всего двадцать по лучшим римским дорогам?

— А то, что через час или даже меньше у них кончаются стрелы и лошади взмылены после скачек галопом. Что дюжина воинов выпускает облако стрел. Что вся их стратегия зависит от быстроты натиска и умения сломить волю неприятеля. Гунны беспощадны потому, что их не так уж и много. Вдобавок они никогда не отличались особой выносливостью. Скажу точнее: она у них нулевая. И если им придётся сражаться не считанные часы, а целый день, да ещё с крупными армейскими подразделениями...

— Это была стрельба из лука. И они лишь пытались израсходовать все свои стрелы.

— А когда они столкнутся с пехотой, вооружённой крепкими щитами, то стрелы им не помогут. Ведь лошади вроде собак. Им ничего не стоит догнать бегущего, но если кто-то стоит на месте, они боятся его тронуть. Армия в иглах копий, словно дикобраз...

— Ты говоришь о величайшей битве. О сражении, а не просто об умении думать.

— Ну разумеется, о сражении! Но речь идёт о вашем умении навязать свои правила боя. О вашей армии с её мощным снаряжением, медлительной и терпеливой. О том, как вы стремитесь дождаться подходящего момента. Наблюдая за мастерством воинов, тебе не мешает кое о чём подумать.

— О чём же?

— Если ты хочешь выжить, то должен стать похожим на них. Ты привёз с собой хоть какое-то оружие?

— Оно в моем багаже.

— Лучше достань его и попрактикуйся по примеру гуннов. Тогда ты сам сделаешь выводы. Никто не знает, как скоро ему придётся сражаться. И как скоро ему придётся думать.

Я поглядел на шутивших воинов. Они столпились на берегу реки, и я вспомнил, как карлик прыгнул прошлым вечером ко мне на колени.

— Вчера во время пира ты предостерёг меня об опасности. Но кажется, никакой опасности здесь, в лагере, нет.

— Аттила приглашает вас поговорить о мире. Однако слова Аттилы никогда не совпадают с его намерениями. Не удивляйся, если ему известно о твоих спутниках больше, чем тебе, Ионас из Константинополя. Вот об этой опасности я тебя и предупреждаю.

Скилла промчался галопом на своём лохматом коне, пытаясь успокоиться и побороть поднявшуюся бурю эмоций. Он скакал, сам не зная куда, по плоской равнине Хунугури и как будто сбрасывал по пути какое-то тяжёлое снаряжение или, вернее, непосильное бремя. Порыв ветра уносил Скиллу всё дальше от лагеря со всеми его проблемами, от родного племени и от женщин. Он вдыхал полной грудью свежий степной воздух, и к нему постепенно возвращалось ощущение свободы. Да и Аттила говорил, что луговые травы исцеляют. Если ты в чём-то сомневаешься, тебя выручат быстрый конь и окрестные долины.

Но отчего же гунны покинули родные степи?

До появления римлян Скилла был уверен, что Илана в конце концов достанется ему. Ведь он один защищал её, и, когда Аттила выиграет последнюю битву, у него, молодого военачальника, не будет никаких преград, а у неё — других альтернатив. Но теперь она стала флиртовать с Ионасом и вырядилась, как римская шлюха. Это разъярило его, и он опасался, что писец победит его и завоюет сердце Иланы по одной понятной причине — он тоже был римлянином. Скилла не хотел спать с рабыней. Он мечтал о том, чтобы его полюбила благородная женщина из римской знати. Полюбила таким, каков он есть, а не просто занималась бы с ним любовью. Однако Илана по-прежнему относилась к гуннам и их образу жизни с упрямой слепотой. Она не понимала, что Люди утренней зари были лучше орд, осевших в своих каменных городах, — отважнее, сильнее и гораздо могущественнее их... За исключением того, что Скилла неуютно чувствовал себя в обществе этих нелепых, но умных римлян, словно недотягивал до них, и ненавидел себя за столь унизительное чувство.

Вот почему он рассвирепел, увидел Илану с Ионасом. И дело не только в том, что римляне могли прочесть мысли других людей, уставившись в свои книги и бумаги, не в том, что они хорошо одевались или строили каменные дома, которые простоят ещё долгие века. Насколько он мог судить, подобные премудрости не сделали их особенно сильными или счастливыми. Их легко можно было разгромить в сражениях, они постоянно жаловались на нехватку денег, обладая богатствами, не нужными никому из гуннов. Римляне не умели выживать вдали от родных городов, их волновали чины и звания, и они соблюдали правила, никогда не приходившие в голову истинно свободным людям. Римлян всегда что-нибудь беспокоило, а гунны жили, не зная тревог. Люди утренней зари не рылись в грязной земле, не выкапывали металл, не работали под палящим солнцем и не слепли, торгуя в тёмных лавках. Они получали от других всё необходимое, и все дрожали перед ними от страха. Так повелось с тех пор, как его народ двинулся на запад вслед за белым оленем, завоёвывая по пути все земли. А гуннские женщины гордились своими мужчинами и кочевали вместе с ними.

И тем не менее римляне презирали его. Они никогда не говорили об этом открыто, а не то он изрубил бы их на куски. Но Скилла замечал их насмешливые взгляды и слышал недовольный шёпот, когда отправился с ними в путешествие из восточной столицы. Да, это презрение улавливалось в их манерах. Как странно: он жил в империи, расширявшейся миля за милей, а их империя, напротив, всё уменьшалась, но они по-прежнему относились к гуннам как к низшей расе! Конечно, римляне считали их опасными — ведь бешеные собаки тоже опасны, — но ни в чём не равными им, за исключением воинского мастерства. Ему не давала покоя их упрямая самонадеянность. Скилла знал, что его друзьям-воинам она тоже доставила немало мучений, ибо ни одно поражение на поле боя так и не убедило римлян в превосходстве гуннов. Очевидно, лишь убийство могло поставить точку в их безмолвном споре.

Самой непонятной из римлян, несомненно, была Илана. Да, она потеряла отца и человека, за которого собиралась выйти замуж, и её увезли из родного города. Однако Скилла не насиловал и не бил её, как она, должно быть, ожидала. По правде говоря, он даже одолжил ей отличного коня, приучил держаться в седле, и она гордо въехала на этом жеребце в сердце гуннской империи. Кто из пленниц удостаивался подобных почестей? Скилла хорошо кормил девушку, защищал её от знаков внимания со стороны других воинов и привозил ей подарки. После свадьбы с ним она станет первой женой успешного молодого полководца, и он был готов награбить для неё любые драгоценности. У них будут прекрасные лошади, и она родит ему сильных, здоровых детей. Ей предстоит жить в обществе, где беспрекословно исполнят все её прихоти, и она сможет есть, спать, ездить верхом, охотиться, оставаться в лагере и заниматься с ним любовью, когда им захочется. Он уже начал создавать собственный полк, и его солдаты не дадут её в обиду. Он предлагал ей целый мир — как-никак, гунны скоро завоюют его и будут полновластными хозяевами! Однако она до сих пор обращалась с ним как с надоевшей мухой. А на пиру то и дело жадно посматривала на молодого римлянина, который был ничтожной пешкой и пока ровным счётом ничего не сделал. Это сводило его с ума.