Бич Божий

— Мокнут вместе со своими конями.

Каждое утро на рассвете мы вновь отправлялись в путь, и я чувствовал усталость после ночи без настоящего отдыха, а после приспосабливался к повседневному ритму с часовыми паузами, обедом после полудня и лагерем, разбитым до заката. Путешествие продолжалось, и одна миля сменяла другую.

Скилле часто надоедало это однообразие, и он мчался галопом, порой описывая петлю и возвращаясь к нам с ближайшего холма. Он что-то выкрикивал, словно бросаясь в атаку, и, бывало, спешивался, глядя на меня в упор. Наконец я уловил в его взгляде вызов и понял, что гунн хочет испытать мои силы.

— Ты скачешь на кобыле, — сказал он.

«В наблюдательности ему не откажешь», — подумал я и ответил:

— Да.

— Ни один гунн не выбрал бы кобылу.

— Почему? Ты же скачешь на мерине. А у них много общего.

Я знал, что кастрация жеребцов была расхожей практикой, необходимой для поддержания порядка в больших табунах.

— Это не одно и то же. Кобылы нужны лишь для молока.

Я слышал, что гунны заквашивали молоко, очищали его, а потом пили как вино. Наши спутники насквозь пропахли этим напитком, который они называли кумысом. По слухам, он был совершенно отвратителен на вкус и вонял не лучше их подштанников.

— У нас, римлян, для этих целей существуют коровы и козы. Кобылы же выносливы и покладисты. С ними легче иметь дело, чем с меринами.

Скилла окинул Диану критическим взглядом.

— Твоя лошадь большая, но толстая, как женщина. Да и все римские лошади толстые.

«Это потому, что у всех гуннских коней полуголодный вид, — подумал я и пустил Диану рысью. — Она просто мускулистая: метиска с примесью арабской крови. Будь у меня чистокровная арабская лошадь, ты видел бы только её хвост за всё время пути».

Настала пора свести счёты с заносчивым гунном.

— Зато твой степной конь похож на жеребёнка и такой костлявый, что хоть веди его на бойню.

— Его зовут Дрилка, что по-нашему значит — копьё. Именно гуннские кони сделали нас хозяевами мира, — усмехнулся он. — Хочешь, мы устроим скачки, римлянин?

Я задумался. Состязание, по крайней мере, нарушит монотонность путешествия, я полностью доверял Диане. Кроме того, без оружия никакого лишнего веса у меня не было.

— До следующего постового столба?

— Нет, до следующей лагерной стоянки. Эдеко! Далеко ли это?

— Всего в полдюжине миль, — пробурчал старший гунн, проехав рядом с нами.

— Ну как, ты согласен, римлянин? У тебя немного снаряжения, меньше, чем у меня. Посмотрим, сравнится ли твоя кобыла с моим конём.

Я посмотрел на его маленького лохматого скакуна.

— На что мы спорим? На золотой солид?

Гунн подхлестнул жеребца.

— Идёт!

Он без предупреждения лягнул Дрилку и рванулся с места. Игра началась. Я вскрикнул и понёсся следом за ним. Пора поставить молодого гунна на место. У Дианы широкий шаг, и мы без труда догоним Скиллу.

Однако даже после того, как основная процессия осталась далеко позади, гунн по-прежнему ускользал от меня, теряясь из виду. После короткого галопа его конь перешёл на лёгкую рысцу. Скилла пригнулся в седле, чуть приподнял ноги, а его волосы развевались на ветру, словно знамя. Я пустил Диану вприпрыжку, чтобы не тратить её энергию даром, но маленький конь летел по земле с завидной быстротой, не свойственной моей кобыле. Несмотря на её размашистый шаг, расстояние между ней и Дрилкой никак не сокращалось. Мы проскакали одну милю, затем вторую, третью. Пронеслись мимо крестьянских повозок, гонцов, бродячих торговцев и пилигримов. Они с изумлением наблюдали за тем, как римлянин и гунн мчались наперегонки.

Мы выехали в подлесок, тянувшийся вдоль русла пересохшей реки. Тропинка прихотливо извивалась между деревьями, и впереди трудно было что-либо различить. Я только слышал, как жеребец Скиллы опять пустился галопом. Пытаясь его догнать, я подхлестнул Диану, чтобы она тоже сменила свой шаг на галоп, и стал с трудом пробираться среди молодых тополей и буков. Тем не менее, выехав из леса, я опять оказался в одиночестве: Скилла уже поднялся на холм. Рассердившись, я с силой пришпорил Диану. Ну что ей стоит прибавить скорость! Римляне рождены для побед, и мне не хотелось быть виновником нового поражения. Копыта моей лошади то увязали в дорожной грязи, то громко стучали, взметая щебень, и, проехав очередную милю, я опять увидел гунна. Его жеребец, как и прежде, сменил галоп на ритмический шаг. Теперь-то я его догоню. Барабанная дробь копыт заставила Скиллу оглянуться. Однако Дрилка не стал подражать галопу Дианы и шёл лёгкой рысцой впереди. Диана рванулась. Гунн лишь усмехнулся и лягнул жеребца.

В конце концов мы поравнялись и поехали спина к спине. Наши лошади скакали галопом по старой дороге, но Диана явно начала уставать от бега, и я нехотя пропустил Скиллу. Над нами поднялись клубы пыли от копыт Дрилки, замелькавших в нескольких шагах. Гунн и его жеребец унеслись вдаль. Чёрт возьми, Скилла победил!

Я помедлил и мрачно потрепал кобылу по спине.

— Ты не виновата, девочка. Такой уж у тебя всадник.

Скилла лениво бродил по траве у ручейка, где мы вскоре собирались разбить лагерь.

— Что я тебе говорил. Кобыла и есть кобыла. Какой из неё скакун. А вот для молока она пригодится.

Дрилка тоже устал. Я увидел, как он опустил голову, и знал, что на войну Скилла отправится на другом коне. У каждого гунна имелись про запас четыре лошади, если не пять — на случай военной кампании. Только так они и могли совершать набеги — на быстрых, но отнюдь не выносливых конях.

— Моя кобыла крепче и может выдержать долгий путь.

— Неужели? Мне вот кажется, что она привыкла к стойлу. Не то что Дрилка. Он вырос в степи, под открытым небом. Готов есть что придётся и везти меня куда угодно.

Я швырнул Скилле солид.

— Ладно. Давай снова поскачем завтра утром. Но предупреждаю, ставка удвоится.

Гунн поймал монету.

— Идёт! Если твой кошелёк совсем опустеет, возможно, ты поедешь быстрее. А мне хватит монет для свадьбы.

— С женщиной, которая тебя царапает?

Он пожал плечами.

— Она ещё подумает, стоит ли ей царапаться, когда я вернусь из Константинополя. Я везу ей подарки! Её зовут Плана, и она самая красивая женщина в лагере Аттилы, а я спас ей жизнь.

В тот вечер я расчесал Диане гриву, проверил подковы на её копытах и отправился к каравану, чтобы взять новые торбы с овсом, упакованные в Константинополе.

«Гунн ничего не выращивает, а это значит, что кормит своего степного жеребца чем попало, — бормотал я, пока Диана доедала овёс. — Его конь долго не продержится, ослабеет и отстанет».

Вечером, сидя у костра, Скилла похвастался своей победой.

— Завтра он обещает мне две золотые монеты! Я успею разбогатеть до того, как мы доберёмся до Аттилы!

— Сегодня ты победил на скачках, — ответил я, — а завтра — я. И главной целью станет не скорость, а выносливость. Победит тот, кто больше проедет от рассвета до заката.

— Это дурацкие скачки, римлянин. Гунн может за день преодолеть сотню миль.

— В вашей стране. Поглядим, как получится в моей.

Итак, Скилла и я договорились снова встретиться на рассвете, а остальные сделали свои ставки и проводили нас, весело улыбаясь и подшучивая над безрассудной отвагой молодых людей. Слева от нас показался горный массив Родопы[25], а впереди виднелись очертания города Филиппополя. Там я впервые столкнулся с разрушениями Аттилы. Ранним утром мы проехали по опустевшему городу, и если Скилла лишь мельком взглянул на него, то я был потрясён этой грудой развалин. От зданий остались одни обломки — они стояли без крыш и напоминали опрокинувшиеся медовые соты, открытые дождям. На улицах росла трава, и лишь несколько священников и пастухов приютились около церкви, которую варвары отчего-то решили пощадить. Окрестные поля заросли сорняками, а немногие уцелевшие крестьяне выглядывали из хижин, словно испуганные котята из своего убежища.

25

Родопа — горная цепь в Западной Фракии между Гебром и Нестом.

Гебр — главная река Фракии (ныне Марица).