Страница 37 из 41
Хупер играл с серебряной картонной моделью, пускал с нее шарик, и шарик вертелся по спуску, опять и опять. Киншоу постоял, посмотрел и в бешенстве бросился по коридору, вниз по лестнице, через холл, к гостиной. Он больно стискивал руки.
Мистер Хупер наливал шерри из бутылки в два стаканчика. Окна гостиной были распахнуты на притихший газон.
Киншоу закричал:
– Это моя модель, ты ему отдала мою модель, я ее сам сделал, а ты ее отдала этому и даже не спросила! Не смей, не смей отдавать ему мои вещи!
Он увидел, как переглянулись мама и мистер Хупер, и понял, какая у них обоих мелькнула мысль, и ему захотелось броситься на них с кулаками из-за такой несправедливости. Он подумал: не нужен я им, зачем я им, им только Хупер их нужен, я тут лишний.
– Скажи ему, чтоб отдал. У него полно игрушек, у него всего полно. Пусть отдает мою модель.
– Чарльз...
– Она моя, моя, моя, и нечего ему цапать мои вещи.
Когда мистер Хупер подскочил к нему и ударил, пощечина звонко отозвалась у него в голове и по всей комнате, и мама охнула с ужасом, с облегченьем, а мистер Хупер еще постоял над ним не разгибаясь. А потом все стихло. Никто не двигался. Все молчали.
Тут зазвонил телефон. Мистер Хупер вышел за дверь, в холл.
– По-моему, тебе лучше уйти, Чарльз. Надеюсь, ты сам понял почему. И может, ты еще осознаешь, как ты меня расстроил.
Он на нее не взглянул.
Дверь у Хупера была закрыта, Киншоу пнул ее ногой и, запыхавшись, встал на пороге. У него на щеке еще горела пощечина.
Шарик крутился, крутился вниз по спуску.
– Отдай!
Хупер поднял на него глаза.
– Это моя башня. Я сам сделал. Лучше отдай.
– Ну, а почему твоя мать ее сюда принесла?
– А мне-то что! Отдай!
– И вообще. Ты ее сделал у нас, из нашего картона, с нашей краской, и вовсе она не твоя, а моя, в нашем доме ничего твоего нет.
Киншоу шагнул к постели. Плевать ему на Хупера, и пусть они все говорят, что хотят, а ему нужна модель, его модель, он так долго ее придумывал и строил, она такая трудная и так здорово у него вышла, и нечего Хуперу ее трогать.
– Отдай!
Хупер высоко поднял башню над головой.
– Я тебя изобью. Лучше отдай, говорю, слышишь!
– Слабо тебе меня избить. Я больной, я в постели, и они услышат. Ничего ты мне не сделаешь.
Киншоу бросился к нему. И тут Хупер взял и швырнул модель, швырнул через всю комнату. Она стукнулась об стенку и вверх тормашками шлепнулась об пол за ковром. А Хупер держал в левой руке шарик и смеялся.
Верхушка башни сломалась, картон измялся, перекосился мост. Флаг валялся на полу. Киншоу встал на коленки и все собрал. Когда он поднялся на ноги, в дверях стояла мама. Она сказала:
– Надеюсь, тебе очень, очень стыдно.
Глава шестнадцатая
– Ах, как чудно, что вы позвонили, вот умничка! – Голос у миссис Хелины Киншоу срывался, она чуть не задыхалась, у нее было не очень-то много друзей, и она не рассчитывала, что ее разыщут.
Она не позволяла себе скучать в «Уорингсе», все так удачно сложилось, такое везенье, один покой чего стоит. Хотя, честно говоря, когда мистер Хупер станет отлучаться в Лондон, а мальчики уедут в школу, ей будет... ну, одиноко, пожалуй; миссис Боуленд не совсем то, что надо, с ней не разоткровенничаешься...
Ну, да что уж там, им, конечно, повезло, мистер Хупер просто прелесть. И в воскресенье на коктейле было несколько дам, с которыми со временем можно наладить связь. Кажется, они восприняли ее не как экономку.
Но вот Энид Тайсон разыскала ее, позвонила, и она вспомнила, что есть еще другой мир, кроме этого дома, этого поселка, мир, где она жила и не всегда была несчастна, мир, не имеющий к Мистеру Джозефу Хуперу ни малейшего отношения. Миссис Энид Тайсон, правда, не вдова, но она развелась с мужем и столько пережила, что они понимают друг друга, находят общий язык. Миссис Киншоу поуютней устроилась в кресле.
Мистер Хупер слушал разговор в холле через приотворенную дверь кабинета. До сих пор никакие знакомые не звонили, и до него вдруг дошло, что миссис Киншоу всего два месяца тут, что у нее есть прошлое, о котором он далеко не все знает, друзья, о которых он понятия не имеет. Ему стало чуть-чуть не по себе.
Киншоу спускался по лестнице. Он услышал ее голос и замер.
– Ну, конечно, миленькая... конечно. Ой, ну что загадывать... откуда я знаю... может, нас тут и не будет... Да, да, нам тут очень хорошо, Чарльза просто как подменили, понимаете, очень важно, что для него есть компания... Ну, не без этого... кое-какие огорченья... да, и ревность, конечно... Нет, нет, ничего еще не ясно, Энид. Я пока ничего еще не решила.
Она хотела, чтоб мистер Хупер услышал, – пусть знает, что у нее есть гордость, пусть уж сам решает... Хотя, естественно, она позволяет себе надеяться, не пропускает без внимания нюансы, намеки...
Киншоу тихонько прокрался обратно наверх, до второго этажа, и по коридору дошел до комнаты с куклами. После Крутой чащи ему не хотелось туда ходить, комната напоминала ему о крахе, о том, как рухнул его тщательно выношенный план. Но в конце концов он не выдержал и туда пошел. Делать-то нечего, куда же денешься.
Он пробовал починить спиральную горку.
«Я пока ничего еще не решила»...
Киншоу несколько раз повторил про себя ее слова...
«Я пока ничего еще не решила»...
Неизвестно, что это значит, у мамы никогда не поймешь, мало ли что это значит. Она говорила таким тоном, так подчеркивала слова, что он ей не верил. В общем-то, в Лондон они с мистером Хупером ездили – это раз, и форму купили. А когда они вернулись, она обрадовалась и сказала: «Ах, мужчины приехали». Нет, ничего не переменится.
Но, может, все-таки им не вечно тут торчать, может, они поругались, может, ей тоже опротивел темный дом, может...
Интересно, куда они тогда поедут. Где они только не жили. Хуже всего – даже, наверное, еще хуже, чем здесь, – было в частной гостинице. Они чуть не год там прожили, целую вечность. Бротон-Смит пронюхал, сразу всем растрепал: «А Киншоу в частной гостинице живет», и все стали глазеть на него, как на невидаль.
Это там, в частной гостинице, была мисс Меллит.
В столовой всегда стоял холод, и ели они всегда за одним столом, в углу под зеркалом, про их стол как-то небрежно говорили: «А, тут миссис Киншоу сидит». Он так и не привык вечно есть на глазах у чужих.
Детей в гостинице больше никого не было, люди менялись, миссис Киншоу то того, то другого просила пойти с ним в зоопарк или просто погулять. А некоторые долго жили в гостинице, например, мистер Басби и мистер Тэйлор, они сидели всегда вместе. Мистер Басби был одноногий.
Но мисс Меллит, мисс Меллит... Он даже вздрогнул от ужаса, когда ее вспомнил. За его комнатой чуть подальше направо в конце коридора была еще последняя дверь, в комнату мисс Меллит. Вечерами Киншоу слышал, как она поднимается по лестнице, и, затаившись, ждал, пока отзвучат ее шаги, он был уверен, что рано или поздно она остановится у его двери, повернет ручку и шагнет в темноту.
В столовой она сажала пятна супа на платье, а когда Киншоу поднимал глаза, он встречал ее взгляд. При густых черных бровях на голове у нее сквозили пролысины. Каждый раз, встречая ее, он сперва утыкался взглядом в эту розовую, блестящую кожу, а уж потом отворачивался. Он боялся мисс Меллит, она являлась ему в страшных снах и даже сейчас еще, в школе, когда столько времени прошло, он ее вспоминал. От нее пахло затхлым, как от лежалого тряпья.
– Мисс Меллит старая, – мама говорила, – старая и одинокая. К старым людям надо относиться с уваженьем и вниманьем, Чарльз. Конечно, и в школе вас этому учат.
– Я ее не люблю.
– Ах, как это нехорошо.
– Она все время со мной заговаривает. Трогает меня. Я ее не люблю.
– Я же тебе говорю, детка, она одинокая. И ей интересно послушать милого, вежливого мальчика.