Ход куклой

Ровно через дважды два, согласно громко тикавшим часикам Аудаши, мгновения – тик-так-тук-ток – Ляля вышла через рубашку карты, обогнула её, сняла с головы шлем и небрежно бросила обратно в пещеру. Шлем загрохотал по камням, как пустая кастрюля.

Парад старков Таро продолжала сладкая парочка суженых, в раздумье стоящая на перепутье. Союз её (не путайте с порченным браком) заключает Ангел на небесах. Но Ангелы порой поют злыми голосами. То-то и застыла возлюбленная пара у развилки трех дорог, вслушиваясь в голоса. Любовь – дело субъективное, объективному анализу не поддаётся.

Суженые ничего, кроме друг дружки, вокруг, конечно, не видят, оттого их чуть с ног не сбивает боевая Колесница, парой коней запряженная, вороным и белым. Несётся на ней Воин Света в красном плаще, правит парой Добра и Зла, которые при всем их контрасте – вечный двигатель явного мира, вечное грядущего того, что не вечно под Луной. Кони оборачиваются в Лебедя и Ворона, везущими уже не Воина, а Луну и Солнце, и уносятся в эфир, растворяясь в нем.

Под колёса сего вечного двигателя чуть не попадает слепая дурочка Фемида; и мало того, что слепая, так еще и с завязанными глазами. А в руках у неё ко всему меч и весы. Что она там на них навзвешивала? Споткнувшись, взмахнула мечом вслепую, чуть голову Отшельнику не отмахнула.

У того, к счастью, в руке коса была – успел её мечу наперехлест подставить. Он ведь живет в диких местах, а там трава бывает по пояс, приходится косить, чтоб змеи не развелись. Отшельник отошел от вечности и сиюминутной суеты и представляет шагающее время во плоти. Разумеется, идущий одолеет путь. И всё пройдёт. Все дороги кончаются в небе. Для тех, кто на земле. Как все реки впадают в моря или океаны.

Колесо Фортуны оторвалось от Колесницы или от прялки? Оно катится в уделе своей карты и крутится вокруг своей оси, в ступице его восемь спиц и пять ободов, на нём, как на подножке кареты, повисла лисица. Неведомы, неисповедимы пути Фортуны, вертуньи, воротом вертящей водоворот везенья, веретено выигрыша, ворот Фортуны мнимой слепой, зрящей всё третьим глазом. Но узор судьбы совершенен, прядут его три пряхи в черных накидках, усеянных поблескивающими звездами. И ничего никому просто так не даётся. Старк Колеса еще называют Градом пяти колец. Он возвышается на горе. Олимпе? Мило! Но высшая фортуна – выйти из-под колеса самсары и самому управлять им.

Пряхи прядут там, внимания не обращая на женщину, которая тащит за гриву царя зверей, он упирается, рычит, норовит зубами схватить за руку, но выглядит это, как цирковой номер. Но женщина это или Геракл (Хараколо), символ Силы, схватившийся со Львом, царем зверей, животного мира, животных инстинктов? Власть над собой – высшая власть.

Мимо по берегу пруда едет не виселица на колёсах, а турник, на котором подвешен паж в красных лосинах; и это тоже будто цирковой номер, ибо кто же провисит долго вниз головой? Турник оборачивается скалой, Подвешенный паж – прикованным к ней головой вниз Прометеем, над которым навис орёл с кровавым куском печени в клюве. Прометей… как похоже на промiнь – луч на мове, и мить – миг, а в купе это даёт луч, промелькнувший мгновенно. В пруду, однако, отражается красный диск солнца и подвешенный одной ногой в петлю анкха скоморох, руки его и вторая нога прибиты гвоздями к стволу и веткам.

Из-за скалы, принявшей на грудь Прометея, на белом коне выезжает

Она,

          с осиной талией

          и в длинном платии,

в атласной шляпке с черной вуалеткой,

с руками бледными,

          в перстнях из платины,

и на окно она уставилась

сквозь паутину вуалетки.

И руки бледные

подносит медленно,

мерцая мертвым бледным сплавом,

к густой и черной вуалетке…

Аудашу пронзил леденящий холод, она отпрянула от окна. А спустя мгновение, когда снова прильнула к нему, Мечта самоубийцы, Мера Мер – Со-мерть уже скрывалась из виду, над нею за спиной медленно раскачивалась чёрная хоругвь с подобием розы из двух листков трилистника-клевера, приносящих удачу.

Смиренно, соразмерно появилась за Смертью Умер-енность, напомнила о золотой середине. Всему отпущена своя мера, у меры свой хронометр (или хрономер, времямер?), свои водные часы вместо песочных, и мера переливается из полного в порожнее, из пустого в полное до краёв. Мера мира, безмерность, неумеренность и соразмерность его. Золотая середина, золотое сечение, но и aurea mediocritas – золотая посредственность. Разве у золота существует серый оттенок? Если только оно стоит между серебром и бронзой, которые бросают на него свой отсвет.

Так вот каков ты, Деus ex machina, бог из машины с затемненными стёклами, не Деус, но Демонус. А кто еще может выскочить из машины? Диявол: Дея и воля. На цепи у него сладкая парочка Влюбленных. Голы они, как соколы, ибо богаты любовью. И Деус Дияволyс ими помыкает. Любящие сердца – точка не Архимеда, а Бафомета в космосе, он пафосно отталкивается от нее, чтобы вертеть миром вопреки здравому смыслу. Слабое, уязвимое место есть любящее, а также благородное сердце. Через него все беды человечества. Но через него и будет спасение. Так что, Диявол, ты сам кузнец своих цепей.

Ляля мрачно посмотрела на сию мрачную голограмму и отвернулась:

– Не пойду!

Демонус презрительно ухмыльнулся. Зато завопили заложники:

– У-у-у, ради нас! Мы же ни в чем не виноваты! Мы просто не знали.

На Лялю набросилось Милосердие, Сострадание, Самопожертвование с кинжалами, шприцами и стали терзать её сердце. По воздуху подплыл кубок в форме юдоли. Она отпила из него и повеселела, тряхнула головой:

– Я не справлюсь. Но пришлю вам подмогу.

С соседней Башни кто-то метнул камень из катапульты и кинулся вниз головой. Ляля едва успела увернуться от удара. Сзади подплыл Нептун и нацелился в нее трезубцем. Но затем снова нырнул в пучину.

И даже обнаженная Венера, чья красота – полнота меры прекрасного, помнит о мере, зачерпывая и переливая из кувшина в кувшин. Поэтому над ней сияет пленительная Звезда, которой дано всё пленять и пленить.

Даже не двуличная, а Трехликая в знак верности прошлому своего астрального рода, Луна ревниво затмила самую яркую Звезду. И в упоении стала внимать вытью триглавых псов и одинокого волка и любоваться хождением по карнизам лунатиков и… лунатиц, о, чудный цирк! Лунатица в накидке цвета лунного камня незаметно проходит ночью в подвалы банка, подходит к сейфу, набирает код лунь-нуль-лунь-нуль-лунь-null2=ничто, сейф легко открывается сам, из его зева вытекает река крови плодородного полнолуния. Теперь на лунном трилике можно было различить зыбкую улыбь.

Старк Ярило затмил Луну пуще, чем та секунду назад затмила Звезду. Сияние его обжигало, слепило глаза. Разве можно увидеть лицо Солнца? Солнцелицо. Оно мелькает в каждом луче: атлетом с колчаном лучей и лирой, младенцем на белом коне, колесничим, правящим квадригой лошадей, царицей амазонок в круженье кружевном светил или просто отражением на воде. Ляля зажмурилась, ослеплённая этим молниеносным калейдоскопом. А когда открыла глаза, полномочия уже принял старк Суд. Страшный суд – час возмездия и воздаяния. Страх охватил и Лялю, и Аудашу. Они кинулись бы друг другу на грудь, если бы движения не сковал старк.

Все пути ведут в Мир и к Миру после войны. К подписанию мира в мире. Мир – властелин мирозданья. Но мир и в тебе. Мир и покой. Ты властелин в нем? Или мирозданье вертит тобой, и ты вертишься, как земной шар? Оттого человек Мира и состоит из двух половинок: правая – молодец, левая – молодица, Донъ – маДонна, коло – кол, ибо ты – в нём, он – в тебе, юг – север, плюс – минус. Природный мир пребывает в свободе. А может ли быть у свободы властелин?

2

Nulla – нет, ничего, лат., ит.