Страница 2 из 11
Никифор Фока усмехнулся, и спросил:
– И при чём тут Русь, не пойму!
Не обращая внимания на усмешку, Луткерий продолжил:
– Как ты думаешь? Почему император Великого Рима Константин принял христианство, король франков, германские кёнинги, другие господари? Заметь, василевс, не простые люди, а богатая знать, у которой власть, именно она, принимала решение, о принятии христианства! Почему?
– Ты что меня поучать или того хуже дурачить прибыл? – вспылил император.
– Имей терпение, василевс, во всём нужна выдержка, разве одержал бы ты столько славных побед во славу византийской империи, не будь у тебя железной выдержки. С твоего позволения, я продолжу говорить! Так вот, все эти конунги, короли и цари быстро поняли, что христианство учит в первую очередь смирению, покаянию, а если вера учит смирению, значит народ, исповедующий такое учение, постепенно станет мирным. Именно народ, а не те, кто им управляет.
– И что ты собираешься крестить этих воинственных русичей? – усмехнулся император.
– Да, так, василевс! Я собираюсь способствовать именно этому! – невозмутимо ответил Луткерий.
– Каким образом ты это исполнишь, они всех проповедников поднимают на смех, либо изгоняют прочь? – возразил Никифор Фока.
– Конечно, потому что вы всё пытаетесь окрестить народ, а надо крестить их знать, а лучше самих князей, если их обратим в христианство, то и простолюдины станут принимать вашу веру, а значит и вся Русь станет христианской! – горячо выпалил Луткерий.
– Это я понял, не пойму, как ты сможешь осуществить задуманное, не один их князь пока ещё не склонился к христианству, по силам ли тебе такое? – спросил император.
– Вот теперь мы подошли к главному! – сказал Луткерий, он встал, потёр ладони, и, расхаживая, продолжил рассказывать свой замысел:
– Если князь русов не хочет принять христианство, то мы заменим, вернее, подменим князя. Как всем известно, у их знати, впрочем, как и у всех, много любви на стороне, а за любовь надо платить, и часто очень многим. Прости меня, василевс, но помнишь ли ты всех своих женщин на ложе, ну, допустим в походе в Сирию? Скорее всего, нет! Скольким были сказаны ласковые, но не нужные слова!? Так вот, мы придумаем несуществующую жену их главного князя, будто у неё от него есть сын, будто этот сын находится пока в изгнании, но в нужное время он появится. Конечно, мы совершим подмену, возведём своего князя, который будет крещён прилюдно, а уже он понесёт христианство по всей Руси. Потом мы породним Византию и Русь, допустим выдав вашу племянницу за их князя. Сомневаюсь, что после этого руссы, станут воевать с империей!
Луткерий сел, налил себе вина и выпил. Никифор Фока молчал, он был поражён замыслом Луткерия, теперь он ясно понимал, кто перед ним и на что способен этот человек. Император был напуган, что ещё может прийти в голову этому страшному интригану? Одному Богу известно, на что способен его изощрённый мозг, но Никифор Фока виду не подал, и спокойно спросил:
– И что для этого надо?
– Золото, много золота, но гораздо меньше, чем империя тратит на сдерживание русов!
– Как много? У каждого своё понимание количества, кому-то и ста золотых много!? – пытался пошутить Никифор Фока.
– Если мы договоримся, то сначала надобно заплатить мне, я отправлю золото к себе, дальше я уточню, что и как. Вот здесь всё, что нам предстоит сделать!– и он протянул свиток.
Император взял свиток, прочитал и сказал:
– Что же, мы договорились!
Но мысли у Никифора Фоки были иные, в голове крутилось: «Какой коварный и опасный этот Луткерий, действительно, порождение дьявола. Побыстрей бы, избавиться от него, таких даже в друзьях опасно иметь».
Холодные глаза Луткерия после слов императора «мы договорились», блеснули лукавыми огоньками, в них был азарт. Он посмотрел на своего сарацина, тот вышел и вернулся с тремя кожаными мешками. Луткерий положил мешки перед императором Византии, и сказал:
– Надо наполнить их золотыми солидами!
– Ты прям как русич, это они измеряют всё мешками да коробами!
– Это говорит об их широкой натуре!– съязвил Луткерий.
– Или о чрезмерной любви к золоту, ведь золото – это меха, вино, кони!
– Или хорошее оружие! – добавил Луткерий.
Никифор Фока встал, показывая этим, что время встречи подошло к концу.
– Ты получишь всё, что надо. Твоими делами займётся Савва. Всё прощай, ты умнейший человек, Луткерий, но скажу прямо, в друзьях тебя я иметь не хочу!
– Что же, василевс, и я скажу тебе прямо, тот, кто привёл тебя к власти, тот и предаст тебя, убери его пока не поздно! – сказал Луткерий и, отвернувшись, пошёл к двери.
– Ты Иоанна Цимисхия имеешь в виду?
Луткерий не ответил, притопнул правой ногой, поднял руку и очертил ею круг.
Лазутчик открывает тайну
Пока Никифор Фока говорил с Луткерием, весь их разговор подслушивал один из улумов. Сотник Пратос был лазутчиком патриарха. В тайную службу он попал благодаря покровительству Полиевкта. Пратос стоял у дыры, проделанной им в вентиляции, и внимательно слушал, но понять весь смысл разговора по своему скудоумию не мог, поэтому непонятное записывал угольком на выбеленном пергаменте. Когда разговор закончился, скрутил пергамент и сунул его за пазуху, затем быстро пошёл к коновязи, отвязал своего коня и под узду вывел его за стену дворца. Охрана на него не обратила внимания. Он сам её и расставлял по приказу начальника улумов Саввы.
Пратос скакал по ночной дороге. Настроение было превосходное, в голове всё вертелось, сколько же патриарх Полиевкт заплатит ему золотых солидов за такие вести. Теперь-то он сможет тратиться на хорошее вино, а главное будет покупать светлоглазых и белокурых женщин, похожих на древних богинь, которых он видел на старых фресках в Афинах. Эти приятные мысли будоражили сознание, кружили голову. Сотник с силой пришпорил коня, да так, что бедное животное понеслось во весь дух, сбивая пламя с факела, которым он подсвечивал себе дорогу. Уже взошла Венера – звезда любви, в это время Пратос обычно покидал своих женщин, подвыпивший и истощённый любовью, насладившись их ласками, он засыпал крепким, почти юношеским сном. Конечно, если не был на службе. Но сейчас потный и уставший, в дорожной пыли, он стоял в предрассветный час перед воротами резиденции патриарха. Спешившись, он с силой постучал рукоятью меча в окованные тяжёлые ворота. Долго никто не отзывался. После очередного его стука послышался сонный голос стражника:
– Кого в такой час принесло, что тебе надобно?
– Открывай! Я улум Пратос! Мне надо срочно к патриарху! Быстро открывай, я с вас шкуры спущу, сони!
После этих слов одна створка ворот со скрипом приоткрылась, стражники виновато расступились, один взял под узду коня Пратоса. В империи боялись улумов, этих слуг императора, которые появлялись всегда ночью, а особенно боялись Савву и его окружение, после встречи, с которыми часто бесследно пропадали люди.
– Прости, что не признали тебя, улум Пратос! Ночь уж слишком тихая, сон одолел.
Проходя мимо, Пратос рявкнул:
– Не Савва ваш начальник, было бы вам! Кто старший? Веди к патриарху!
Его в сопровождении двух стражников отвели в приёмную.
В ожидании он стал рассматривать зал. Огромные арочные окна были разделены на небольшие цветные квадраты, сквозь которые разноцветными пятнами уже пробивался рассвет. Все стены были расписаны фресками, но, на удивление, это были не церковные сюжеты, а изображения диковинных зверей. Пространство между фресками заполняло всевозможное оружие: мечи, топоры, щиты. На полу – красивейшая мозаика в виде переплетённых сказочных цветов. Красные, фиолетовые, жёлтые, настолько яркие, словно их только что сорвали с лугов. Но больше всего внимание Пратоса привлекла огромная белая шкура невиданного зверя, с большущей головой. Он провёл рукой по густому белому длинному ворсу.
– Это подарок из земли Бореи, где живут, русы, – сказал вошедший Полиевкт.