Страница 6 из 20
Нетрудно предугадать, как отреагировали крепостническая олигархия и самодержавная государыня России на известия о революционных событиях во Франции. С первыми новостями о них Екатерина похоронила все проекты русско-французского союза. Происходящее в Париже она квалифицировала не иначе как «возмутительное безобразие», а о деятелях революции высказалась вполне недвусмысленно: «Вся эта сволочь не лучше маркиза Пугачева».
Начало войны против монархической Европы означало также и разрыв дипломатических отношений между Францией и Россией. Уже в феврале 1792 г. русский посол Смолин выехал из Парижа, а в июне покинул столицу Франции последний российский представитель, «поверенный в делах» Новиков.
Известие о суде над королем и его казни 21 января 1793 г. вызвало гневное восклицание императрицы: «Нужно искоренить всех французов до того, чтобы и имя этого народа исчезло!»
Отныне был запрещен ввоз французских товаров в Россию, был установлен надзор за всеми французами, проживающими на территории империи, более того, им разрешалось оставаться в ее пределах лишь по принятию присяги, начинающейся следующим образом: «Я, нижеподписавшийся, клянусь перед всемогущим Богом и на святом Евангелии, что никогда не разделял гнусные и мятежные взгляды, которые господствуют сейчас во Франции. Я рассматриваю правительство, которое утвердилось сейчас во Франции, как узурпацию и нарушение всех законов, а смерть наихристианнейшего короля Людовика XVI как акт ужасающей подлости…»
Однако, несмотря на эти и тысячи других проклятий в адрес революции, Екатерина оставалась весьма трезвым политиком. Возмущаясь событиями во Франции и декларировав, что 20 тыс. казаков будет достаточно, чтобы дойти до Парижа, императрица не слишком спешила это делать.
Во-первых, она понимала, что дело обстоит не столь просто и остановить революционную бурю не так легко.
Во-вторых, у России было много других, куда более важных для нее дел, чем посылать свои войска для подавления революции во Франции.
Вплоть до 1791 г. продолжалась русско-турецкая война, начавшаяся четырьмя годами ранее. Интересно, что, несмотря на единение монархий в борьбе против революционной угрозы, британское правительство не забывало и о других своих интересах, в частности о том, чтобы ни в коем случае не допустить Россию до Средиземноморья. Посол Великобритании в Санкт-Петербурге сэр Чарльз Уитворт желал видеть Россию «поставленной на то место, которое ей положено занимать среди государств Европы». На заседании 21 и 22 марта 1791 г. британский кабинет одобрил политику премьер-министра Уильяма Питта, который разделял взгляды Уитворта в российском вопросе. Был составлен ультиматум России, в котором Екатерине давали 10 дней на подписание мира с Турцией, в противном случае Англия грозилась послать свои эскадры на Балтику и на Черное море с целью разгрома русского флота, а пруссаки должны были вступить в Лифляндию. Хотя в конечном итоге ультиматум не был послан, но не без помощи англичан мир на сравнительно мягких для турок условиях был подписан в декабре 1791 г. в Яссах.
Наконец, революция во Франции пробудила подъем патриотических настроений и в Польше, где 3 мая 1791 г. на заседании сейма была принята конституция. Нужно сказать, что эта конституция никоим образом не была ни революционной, ни якобинской. Она, наоборот, упрочила власть короля, установила наследственную монархию, упразднила шляхетскую анархию с ее знаменитым «liberum veto»[18], укрепила исполнительную власть и объявила выборность представителей власти законодательной.
Подобная конституция, несмотря на всю ее умеренность, вызывала куда больше беспокойства у русской императрицы, чем события в далеком Париже. Польша была рядом, и опасность распространения «революционной заразы» куда чувствительней, наконец, это давало прекрасный повод еще более округлить границы Российской империи на западе.
Поведение Британии в турецком вопросе и польские события привели к тому, что императрица, всячески подталкивая остальные державы, и прежде всего Австрию и Пруссию, к крестовому походу против революции, сама предпочла воздержаться от далеких войн, а вместо этого стала заниматься решением куда более острых проблем в непосредственной близости от русских границ. В разговоре с кабинет-секретарем Храповицким в декабре 1791 г. Екатерина весьма недвусмысленно высказалась на этот счет: «…Есть причины, о которых нельзя говорить; я хочу вовлечь их в дела [то есть Австрию и Пруссию в войну с Францией. – Примеч. авт.], чтобы самой иметь свободные руки. У меня много предприятий неоконченных, и надобно, чтобы они были заняты и мне не мешали…»[19]
Летом 1791 г. русская армия, сражавшаяся против Турции, была переброшена к польским границам, а затем вступила в Варшаву. Польская конституция была отменена, а сама Польша в очередной раз поделена.
В результате Второго раздела Польши (в марте 1793 г.) Россия получила Белоруссию и Правобережную Украину, Пруссия – Данциг, Торн и Великую Польшу с Познанью. Что касается Австрии, занятая борьбой с революционной Францией, она не получила ничего.
Нужно сказать, что в Вене это вызвало настоящую бурю. «Неужели правда, что Россия лишь толкала нас сражаться с французами, никоим образом не желая нам помогать, и с тайным проектом использовать это, чтобы решить судьбу Польши», – возмущался известный австрийский политик, граф Кобенцель.
Расчленение Польши, ее оккупация иностранными войсками и национальное унижение поляков вызвали восстание под руководством Тадеуша Костюшко. Восстание было подавлено. 5 ноября 1794 г. войска Суворова взяли штурмом предместье Варшавы – Прагу, учинив там кровавый разгром, и в 1795 г. Польша перестала существовать. По Третьему разделу Россия получила Литву, оставшуюся часть Белоруссии и Западную Украину – территории (за исключением Литвы) с преимущественно православным населением. Варшава и значительная часть старых польских земель отошли к Пруссии. Австрия на этот раз не осталась в стороне и получила так называемую Малую Польшу с городом Люблином.
Нет сомнения, что польские и турецкие дела полностью парализовали всякое реальное вмешательство Екатерины II в войну против Франции, когда же к концу 1794 г. – началу 1795 г. «домашние» проблемы были более или менее улажены, ситуация в войне Первой коалиции против революционной Франции полностью изменилась.
Под влиянием событий на фронтах произошли важные события внутри самой Франции. В апреле 1793 г. был создан знаменитый Комитет общественного спасения из девяти членов, которым были вручены огромные полномочия по организации отпора врагу. 2 июня 1793 г. пали жирондисты и к власти пришли якобинцы – наиболее радикальное крыло революционеров.
К этому моменту ситуация на фронтах для республиканцев была просто катастрофической. На севере наступала австрийская армия герцога Кобургского, английские войска осадили Дюнкерк, прусская армия герцога Брауншвейгского, наступая с востока, овладела Майнцем, на юге пьемонтские войска оккупировали Савойю и угрожали Ницце. Испанцы перешли Пиренеи и наступали на Байонну и Перпипьян. Корсикой завладели сепаратисты под руководством Паоли, англичане блокировали все порты Франции, захватывая даже нейтральные суда, а 9 августа 1793 г. пророялистски настроенное командование военно-морской базы в Тулоне сдало крепость англичанам, которые захватили все арсеналы и весь средиземноморский флот Франции.
Наконец, 60 из 83 департаментов Франции подняли мятеж против центральной власти – Конвента. Однако правительство якобинцев и Комитет общественного спасения проявили не просто бурную, а отчаянную, яростную энергию. 23 августа по докладу Барера Конвент принял декрет о всеобщем ополчении (levée en masse). Он гласил: «С этой минуты и до той поры, пока неприятель не будет изгнан за пределы республики, – все французы находятся в состоянии мобилизации для службы в армии. Молодые люди пойдут сражаться; женатые будут ковать оружие и доставлять продовольствие; женщины будут изготовлять палатки, шить одежду и работать в лазаретах; дети будут щипать из старого белья корпию; старики дадут понести себя на площади, чтобы своими речами подогревать мужество бойцов и проповедовать ненависть к королям и единство республики».
18
Правило, согласно которому все решения на сейме принимались только в случае полного единодушия собравшихся. Достаточно было одному шляхтичу произнести «veto» (лат. «запрещаю»), чтобы заблокировать решение.
19
Цит. по: Черкасов П. П. Екатерина II. Людовик XVI. М., 2004. С. 500.